У Арсения путаются мысли и ноги. Шатаясь, он идет по улице, прижимает к груди свою одежду и ежится каждый раз, когда холодный ветер парусом раздувает на нем огромную футболку Антона.
Ему холодно снаружи, но внутри — горячо. Разве что не плавится. Хотя, может, уже и начал, потому что перед глазами все плывет и с каждым шагом все труднее фокусировать взгляд на том, что его окружает.
В голове одно большое болезненное «
не понимаю».
Не понимает, что сделал не так.
Не понимает, чем заслужил такое обращение.
Не понимает, почему так легко согласился уйти.
Последнее самое дикое. Оно бьет наотмашь по лицу, вынуждая пошатнуться и остановиться. Арсений ощущает привкус крови на языке и кислое недоумение в горле, морщится, щурится, обводит мутным взглядом серую улицу и чуть качает головой.
Антон выглядел… странно. Не как Антон. В зеленых глазах не было бликов солнца в зеленой траве, а губы кривились болью и презрением. Такого не было даже в их первую встречу — тогда была зависть, негодование и желание спрятать свою боль от незнакомого человека.
Но Арсений ведь не незнакомец. Он — продолжение Антона, а тот — часть его самого. Порознь никак — это все равно что не до конца собрать картинку из пазлов: в общем понятно, что имелось в виду, но не смотрится.
Арсений оборачивается, сильнее хмурится и кусает губы. У него в груди болезненно пульсирует с тех пор, как Антон сорвался и практически заставил его уйти. Арсений пытался остаться, пытался удержаться, но по венам вместо крови словно потекло раскаленное железо. Хотелось выть, скулить, просить о помощи и кричать в голос.
Но эта боль была лишь песчинкой от той, что горела в глазах Антона. Арсений ее видел, видел в тот самый момент, когда обернулся на него уже на пороге. Боль была везде: в пустом взгляде, в опущенных уголках губ, в морщинках на лбу, в согнутых плечах, в сжатых кулаках. Она ломала образ Антона, и от этого такой привычный мир рассыпался в щепки.
Арсений представляет, как Антон сидит сейчас в своем кресле и немигающим взглядом смотрит в пустоту, как едва дышит, как бессильно лежат его руки, свисая с подлокотников, как мерно вздымается грудь, как…
Уткнувшись взглядом в знакомую дверь, Арсений шумно вдыхает. Он не понимает, как здесь оказался, — просто ноги принесли. Стоит, дрожит от холода и жмурится до бликов, боясь поднять руку и постучать. Постучать в
их дом.
— Пошли… пошли домой.
— К тебе?..
— К нам.
Почему он ушел из дома, где он впервые за всю жизнь был по-настоящему счастлив? Где он чувствовал себя нужным? Где его грела любовь, где его разрывало от нежности, где улыбка рвала губы, а смех звенел на языке? Где обнимали так тепло, что плавился лед, где целовали до ватных конечностей, где одним прикосновением показывали —
самый?
Каким нужно было быть идиотом, чтобы так легко согласиться и подчиниться? Внутри закипает злость, и Арсений, не церемонясь, распахивает дверь, уверенный в том, что Антон, по привычке, ее не закрыл. Проходит по коридору в гостиную и замирает на пороге.
Кресло. Антон. Пустой взгляд. Блестящий металл в худой руке.
Колени простреливает болью, когда Арсений падает на пол, вырывает лезвие, зажав его в кулаке, и встряхивает Антона за плечо.
— Ты совсем, что ли… Ты… Черт возьми, Антон…
А тот моргает заторможенно, как наркоман, вскидывает брови, шире распахивает глаза, чтобы рассмотреть его, и распрямляется в кресле.
— Арс?..
— Придурок, — Арсений почти рычит — то ли от боли, то ли от злости. Кусок железа падает на пол с глухим звоном, Арсений обхватывает лицо Антона и тянет на себя, перехватывая взгляд. — Чем ты думал? Что бы… как бы я жил, если бы ты… — он запоздало замечает, что порезал руку, и теперь оставляет на бледной щеке кровавые разводы, но отодвинуться не получается. Да и не хочется. Наоборот с силой жмет к себе, вцепившись в затылок, и прижимается лбом ко лбу. — Я ведь без тебя никак, совсем никак…
Антон смеется. Сумасшедше, хрипло, рвано, словно оконная рама колеблется на ветру. Часто моргает, щекоча ресницами, качает головой и мягко сжимает запястья Арсения.
— Это я без тебя никак, Арс. А ты справишься. Твои эмоции тебе не принадлежат…
— Что за чушь?! — в каждом звуке — обида. Жгучая, воспламеняющаяся все больше. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, а ты…
— Не ты, — Антон грустно усмехается и едва ощутимо ведет большим пальцем по его руке, поглаживая, — это я люблю себя через тебя. Я использую тебя, чтобы чувствовать себя нужным. Если ты останешься со мной, то от тебя ничего не останется, — он сглатывает и, перехватив его запястья, упирается немигающим взглядом в его черные руки. — Я и так почти забрал тебя…
— Я твой, разве нет? — Арсений снова ловит его взгляд и пристально вглядывается в темные зеленые глаза, чувствуя, как его крошит от нехватки света в них. — Да, все случилось слишком быстро, ты мог запутаться, я понимаю, это нормально, но мы с тобой — это реальность, слышишь? Я здесь, я с тобой, Антон, и я люблю тебя.
Антон не реагирует — только улыбается по-прежнему грустно и изредка чуть качает головой. Внутри что-то обрывается. Арсений медленно поднимается на ноги и отступает, задыхаясь от шума в ушах. Осознание бьет в упор и навылет.
— А ты не любишь, — шепчет он, покачнувшись. — Никогда не любил. Зачем… зачем я тебе? Зачем… зачем все, что было, если ты так легко вычеркиваешь меня из жизни? Для тебя это игра? Развлечение? Тебе стало скучно, и ты решил таким образом разнообразить свою жизнь? — впивается взглядом и дрожит всем телом, сжав дрожащие пальцы в кулак. — Не молчи, черт возьми. Скажи, скажи, что не любишь, что я для тебя ничего не значу. Будь со мной честен… хотя бы раз, Антон! — срывается на крик, потому что не выдерживает — откуда-то из груди давит так сильно, что боль расползается по всему телу чуть ли не до искр из глаз.
Он дрожит, трясется, как в припадке, часто моргает, потому что глаза горят от подступивших слез, и не понимает, почему стоит и чего-то ждет, если Антону плевать. Иначе бы он не сидел и не смотрел так спокойно и в упор.
Арсений даже не знает, чего ждет, если все и так очевидно. Он просто хочет услышать это равнодушное «
не нужен», чтобы желание вернуться рассыпалось. Только вот он понимает — все равно будет болеть и рваться обратно, потому что ему-то нужен.
Антон вздыхает, позволяет грустной улыбке стать шире и сипло произносит:
— Я люблю тебя достаточно сильно, чтобы отпустить, потому что только так ты будешь свободен.
Дышать не получается. На это требуется нереальное количество сил, которых нет.
Один вдох — и он прижимается к Антону всем телом. Цепляется за плечи, комкая футболку, мажет губами по лбу, вискам и щекам, дрожит, притирается бедрами, прерывисто дышит и отчаянно нуждается в прикосновениях, потому что без них —
не то.
Без него —
никак.
Антон держится мгновение, другое, потом безнадежно выдыхает и сгребает его в охапку: вжимает в себя, до боли вонзается пальцами в лопатки, забирается руками под футболку, скользит по коже, перехватывает губы и целует, кусает, стонет и ловит каждый вдох.
Его дугой выгибает от желания быть ближе, и Антон спускается на шею, ключицы, нетерпеливо стягивает с него футболку, чтобы получить больше доступа к телу, перекрывает старые отметины новыми, сжимает чужие бедра, цепляя ремень, и обессиленно рычит в покрытую мурашками кожу.
Арсений путается пальцами в его волосах, подставляется под укусы, вздрагивает от каждого прикосновения и жмурится, боясь лишний раз вдохнуть. Потом, извернувшись, ловит подбородок Антона и сам целует: мажет языком по одной губе, по второй, прорывается дальше, очерчивает десны, изучает нёбо и вдыхает вибрирующий стон, улыбаясь в поцелуй.
— Хочу тебя, — трется носом о нос, едва-едва касается губами и жмурится, напрягаясь всем телом от кружащих по животу пальцев.
— Это неправильно, — Антон качает головой, мазнув зубами по его подбородку, — чернила на твоих руках… Это все я. Все твои желания и действия — тоже я. Сам бы ты никогда…
— Давай проверим, — Арсений ловит его взгляд, — должен быть способ. Скажи, что мне сделать, чтобы ты поверил, что мои желания принадлежат мне, и я сделаю.
— Арс…
— Скажи, — шепчет в кожу, ведя губами по шее, — потому что я, — обхватывает мочку зубами, — хочу, — касается носом чувствительного места, вынуждая вздрогнуть, — тебя, — резко дергает бедрами, цепляя чужой стояк, и перехватывает рваный стон.
Антон упирается в него мутными глазами, сглатывает и поджимает губы.
— Ну же, — Арсений почти просит.
— Когда… Когда у Серого умер его соулмейт, он нашел какого-то чувака, который умел выводить чернила. Но эффект каждый раз был разный: у кого-то организм не выдерживал, кто-то с ума сходил, на кого-то вообще не действовало. Серый не рискнул, потому что процент успеха слишком мал, и он…
— Я готов, — Арсений поднимается, натягивает футболку и решительно распрямляет плечи. — Где его можно найти? Я согласен на это, давай попробуем — пусть сведет мне чернила, и я докажу тебе, что мои чувства не изменятся.
— Арс… — Антон подходит к нему и пытается поймать за руку, но тот не дает.
— Ты сказал, что любишь меня.
Докажи.
— х —
Антон не понимает, как дал Арсению себя уговорить. Он стоит у стены в грязной комнатушке, до боли вцепившись зубами в большой палец. Ему страшно. Он больше всего ненавидит неизвестность, а именно она сейчас надвигается черной тучей, лишая зрения.
Арсений сидит на низком стуле и пристально следит за подозрительного вида типом, который, что-то бормоча, роется в своем комоде, набирает в шприц темно-синюю вязкую жидкость из флакона и разворачивается.
— Уверен?
— Давай уже.
Антон закрывает глаза в тот самый момент, когда иголка впивается в черную кожу на запястье Арсения и слышится его сдавленное шипение.
— Хуево у вас все, видимо, — хмыкает мужчина, вводя жидкость в вену, — раз ты решил к хуям его из жизни вычеркнуть.
— Прошу прощения? — Арсений широко распахивает глаза.
— Ну… — тот пожимает плечами, — эта штука — то еще дерьмо, конечно, частенько по-разному действует, но чаще всего просто стирает воспоминания о соулмейте. Да не гони, наверняка ты знал, — и снова упирается взглядом в шприц.
А Арсений поднимает голову, встречает взгляд Антона и резко вдыхает.
Разумеется, знал. Только не он.
— Готово, че, — хмыкает мужчина, протирает ранку и бросает шприц на стол. — По-хорошему, минут тридцать нужно, но, бывает, раньше срабатывает. А теперь валите — шароебит от ваших переглядок.
Антон, еще раз скользнув взглядом по его лысой голове, покрытому татуировками телу и бледной, почти белой коже, кивает и первым выходит наружу, вдыхая полной грудью. Арсений выбирается следом, но за ним не идет — замирает на некотором расстоянии и впивается немигающим взглядом.
— Зачем?
— Ты должен быть свободен. Должен жить своей жизнью.
— И ты все решил за нас двоих, — Арсений усмехается и проводит рукой по волосам, путая их. — Знаешь… Знаешь, а вот пошел к черту, — он в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние и тыкает в него пальцем, — может, ты таким образом и выведешь себя с моих рук, но отсюда, — и, схватив его руку, кладет себе на грудь, — никогда. Но тебе моя любовь не нужна, раз ты так легко готов от нее избавиться. Мог бы просто сказать об этом напрямую, — толкнув его плечом, Арсений скрывается за углом, и Антон приваливается к стене и закрывает глаза, запрещая себе идти следом.
Полчаса — и он о нем не вспомнит.
— х —
С губ рвется смешок, когда ноги сами приносят его к тому самому мосту. Антон хмыкает, качает головой, посылая мысленно Вселенную, а потом замирает, увидев сидящую на перилах фигуру. Белая футболка идет волнами от сильного ветра, черные волосы взъерошены, плечи согнуты.
Антон медленно подходит и встает рядом. Арсений спокойно поворачивается в его сторону, хмыкает и снова смотрит перед собой.
— Почему я не удивлен?
— Ты… как? — осторожно спрашивает Антон, скользя взглядом по его чистым рукам, по светлой коже без единой полоски.
Арсений пожимает плечами.
— Хорошо. Ничего не волнует, не злит. Мне не больно, — потом перебирается через перила и распрямляется в полный рост, стоя к Антону практически вплотную. — Даже не знаю, что еще могу тебе сказать, — тот задерживает дыхание, ощущая, как по глотке острым краем скользит лезвие, и держится из последних сил, чтобы не сорваться и не выдать себя.
Больно. Больно так, словно разом сломали все кости. Ни одна драка, ни одна самая дикая попойка, ни один отходняк от наркотиков — ничто не сравнится с тем, что сейчас выворачивает ему суставы.
Он кивает. Раз, второй, третий. Нервно, дерганно, пытается улыбнуться, но выходит хуево, и он сдается — облизывает губы, отступает и застывает посередине шага, когда Арсений продолжает:
— Кроме того, что все еще люблю тебя.
Словно удар в кадык.
Простреливает насквозь и вышибает весь воздух из легких.
Антон неверяще пялится на него, а Арсений, не двигаясь с места, повторяет четко и раздельно:
— Я. Тебя. Очень. Сильно. Люблю.
Сглатывает вязкую слюну, моргает часто-часто, а потом хватает за плечи и прижимает к себе с такой силой, что больно обоим. Утыкается лицом в плечо, скользит ладонями по спине и бедрам, вдыхает глубоко, жадно родной запах, задыхается и дрожит, когда Арсений обнимает в ответ, льнет всем телом и улыбается в кожу.
— В пизду этих соулмейтов, — сипит Антон, обхватив его лицо руками. — Я… я так боялся, что потерял тебя, что ты…
— Закрой рот и поцелуй меня, — обрывает его Арсений, улыбается и сам тянется вперед, накрывая его губы своими. Обнимает за шею, приподнимается на носки и смеется едва слышно, когда Антон сгребает практически в охапку и углубляет поцелуй, все еще не веря. — В следующий раз не заставляй меня страдать всякой… хуйней, — ехидно просит Арсений, сверкнув глазами, и Антон усмехается себе под нос.
— Следующего раза не будет.
— Обещаешь?
— Мы можем проверить, — подмигивает ему Антон и снова целует.
