электромуза — максим свобода
Антона такой Арсений пугает. Он дрожит, то и дело облизывает губы, напирает на него всем телом и цепляется за плечи трясущимися руками. В глазах — огонь, волосы мокрые с улицы, футболка липнет к телу. Он смотрит разве что не с мольбой, кладет ледяные ладони на его шею, вынуждая вздрогнуть, и несильно карябает ногтями. Надрывное «люби» бьет по нервам, пульсирует в висках, течет по венам, и Антон чувствует, как у него все внутри идет трещинами. Сжимая бедра Арсения и перенимая инициативу, целуя глубже, он пытается понять, что его смущает, почему он давится неправильностью происходящего, но отодвинуться не может — его держит невидимыми цепями, что вгрызаются в кожу до костей. Непонятно, кто кого тянет в комнату, но на диван они падают одним клубком, путаясь в конечностях и одежде. Арсений шипит, когда ногу обжигает после удара о стул, но не дает Антону задать вопрос — снова целует и нависает сверху, обхватив коленями узкие бедра. Антон теряется во времени, прикосновениях и думает только о том, что у него под кожей — электричество. Его замыкает, и он подминает Арсения под себя, чуть не навернувшись на пол, помогает ему стянуть футболку и бросает следом свою, упирается ладонями в его грудь и никак не может выровнять дыхание. — Такой красивый… — сипит Антон, боясь лишний раз моргнуть, наклоняется и мажет губами по скуле, щеке, шее Арсения, и тот дергается, как в судорогах, кусает губы, вонзает ногти ему в лопатки и рвано дышит сквозь зубы. Антон кое-как стягивает с них штаны, ведет губами по тазовым косточкам, впалому напряженному животу, чуть прикусывает кожу на ключицах и, упираясь руками в диван по обе стороны от головы Арсения, смотрит на него. Он бледный, практически серый, только по щекам красные пятна. Ресницы дрожат, на лице — гримаса, вены на лбу вздулись, губы — оскал, а руки, вцепившиеся в локти Антона, такие черные, что уголь меркнет по сравнению с ними. Антон теряется. Застывает, часто моргает и почти испуганно всматривается в его лицо, пытаясь понять, что не так и почему он так напряжен. Арсений открывает темные, практически черные глаза, облизывает припухшие губы и встречается с ним взглядом. — Ты… не останавливайся, хорошо? Просто… делай, что должен… — у него язык еле ворочается, буквы проглатываются, а вдохи прорываются посередине слова, мешая нормально дышать. Антон кладет ладонь на его щеку и легонько трет скулу. — Арс, ты… что с тобой? Ты будто… — Ты ведь хочешь этого, да? — Арсений не дает договорить — больно хватает за загривок и тянет на себя, вынуждая уткнуться носом в нос. — Хочешь… меня? — облизывает губы, дрожит всем телом, и смотрит в упор, вынуждая падать в его тьму. — С первой встречи, я помню… помню, как ты смотрел, ты… ты сразу хотел этого, и я… — морщится, прогнувшись в спине, и жмурится, — я тоже теперь… — Ты меня пугаешь, — у Антона сжимается все внутри от дребезжащего голоса Арсения, и он обхватывает ладонями его лицо, вглядываясь в безумные глаза. — Что с тобой происходит? Арс, пожалуйста, просто скажи и… — Ты ведь хотел, чтобы тебя любили? — он снова его перебивает. Опускает ладони на его бедра, вынуждая прижаться ближе, трется носом о чуть колючую щеку, пускает мурашки рваным дыханием и слабо, сквозь боль, улыбается так, что сердце останавливается. — Так я люблю. Люблю, слышишь? Я так… так люблю тебя… — и снова целует. Едва касается губ, мягко, так трепетно, что кончики пальцев начинает колоть. Антон почти стонет в поцелуй, обхватывает его бедра и прижимается ближе, когда Арсений разводит колени и надавливает на его поясницу. Перед глазами все плывет, минуты размываются, времени не существует — только горячие губы на коже да монотонный шепот без остановки: — Люби, люби, люби… После первого толчка Арсений закусывает ребро ладони, глуша стоны, прижимается ближе, жмурится с такой силой, что лицо идет трещинами, вонзается пальцами в плечо Антона, и тот уверен — проснется с синяками. Антон хочет отодвинуться или хотя бы помедлиться, но Арсений не дает: снова целует, чуть ли не кусается, сам подается бедрами навстречу и сипло просит быть ближе. Антон ловит губами слабые стоны, морщится от тянущих волосы пальцев, прерывисто дышит и грубо двигает бедрами, вжимая Арсения в диван. У него стучит в висках, мокрая челка лезет в глаза, но он даже не может поправить ее, потому что все внимание — на Арсе, который откидывает голову назад, жмурится, кусает губы, лихорадочно скользит ладонями по груди Антона и вздрагивает всем телом. Когда Антон обхватывает подбородок Арсения, прося его взглянуть на него, дыхание сбивается от вида застывших в уголках синих глаз слез. На него смотрят два зеркала, по которым ползут трещины, а за ними — туман, пустота и такой клубок эмоций, что ножом по коже не так больно. — Арс… — Тш-ш-ш, — тянется вперед, слишком нежно целует и прижимается лбом ко лбу, — я тебя люблю, люблю, все хорошо… Антон утыкается лицом в его шею и обнимает как можно крепче, боясь, что Арсений растворится. Он таких в жизни не встречал. Он без него не выживет. Это все равно что вырвать внутренности в надежде, что человек и дальше сможет существовать. Антон без Арсения никак. Прижимаясь к нему, Антон не замечает новую ленту на своей руке.— х —
— А как же учеба? Ты же, вроде, в дохуя важном унике учился. — Ты важнее. Антон сидит на полу и курит, выпуская в воздух сизый дым, а Арсений, лежа на диване, мягко треплет его по волосам. Стоит повернуть голову — наткнешься на теплые, светящиеся глаза. И тогда хер отведешь взгляд: тянут, манят, греют. Антон прикрывает глаза и разве что не урчит от этой ласки. В Арсении — вся любовь мира. Даже когда Антон грубо втрахивает его в диван, тянет за волосы и оставляет лиловые пятна на бледной коже, Арсений касается ласково и мягко, шепча каждым своим движением: — Забери мою нежность. Она твоя. Он весь его: ходит в его одежде, любуется засосами и царапинами, с какой-то дымкой в глазах смотрит на угольно-черные руки, жмурится от каждого поцелуя и кусает губы, заводя и не давая оторваться. Антон боится от него отлипнуть, словно каждое мгновение на расстоянии — лишняя возможность исчезнуть, раствориться, рассыпаться в пыль, потому что Арсений — мираж, и Антон цепляется за него, как может. Иногда ему стыдно. Стыдно за то, что он забирает у Арсения его жизнь, что невольно держит его рядом с собой, что практически принуждает существовать в его гнилом мире. А потом Арсений залезает на стол, разводит колени в приглашающем жесте, и все пропадает — Антон просто идет к нему и снова падает с обрыва. Раз за разом. День за днем. Не считая и не глядя на календарь. О прошлом они не говорят: ни о работе, ни о семье, ни о друзьях. Их мир — это квартира Антона и два человека в нем. Если это день Сурка, то они не хотят из него выбираться — слишком много такого необходимого тепла. Антон дышать забывает, когда Арсений на него смотрит. В каждой черте лица, в каждом выдохе, в каждом прикосновении любви больше, чем во всей жизни, и Антон не верит, что все действительно так, что он, наконец, не один. И он снова тянет Арсения на себя, снова падает на спину, крепко держа его за бедра, снова улыбается в смеющиеся губы, ловит смешки и стоны, забирается под растянутую футболку и скользит пальцами по ребрам, вынуждая вздрагивать от щекотки в кольце рук. Арсений целует в ответ, льнет всем телом и только шепчет изредка на выходе: — Это делает тебя счастливым? И Антон кивает, целует тонкую шею и скулы, оглаживает податливое тело и молится всем богам, в которых готов поверить, чтобы он никуда не делся. Пусть это бред, пусть наркотик, пусть туман и зависимость — Антон готов тронуться умом и лишиться рассудка, лишь бы больше никогда не оставаться одному.— х —
Арсений помешан. Он с Антона глаз не сводит — разве что в рот не смотрит. Ловит каждое слово, следит за движениями, пытаясь их копировать, надеется, что курит хотя бы в половину так эстетично, давится алкоголем, просит не обращать внимания на то, что на загорелой коже появляются все новые и новые нити, перехватывает взгляд и целует. Антон сдается раз за разом — просто удержаться не может. И Арсений этим пользуется, потому что не может выдержать его хмурое лицо с тусклыми глазами и поджатыми губами. Поэтому он ластится к рукам, сползает на колени или выпячивает бедра, призывно облизывает губы и победно смеется, когда оказывается прижатым к стене. Он не против грубости — она нравится Антону, а Арсению нравится все, что нравится Антону. Он влюблен, помешан, зависим, он весь — в Антоне, даже когда все наоборот. Он не помнит себя прежнего — воспоминания перекрыли глаза цвета мокрой травы и шершавые губы. Арсений гордится каждым засосом и синяком, даже на свою черную кожу смотрит так, словно это самое ценное, что есть в его жизни, целует Антона особенно глубоко, будто бы благодаря за каждую отметку, и просит не останавливаться. — Надо тебя с Паштетом познакомить, — как-то роняет Антон, и Арсений отрывается от лицезрения его окольцованных пальцев, крутящих сигарету. — Кого? — Дядя мой. Пашка. Паштет. Работает барменом в здешнем клубе. Тот еще упырь, но у меня из родственников больше никого нет, а у него хата крутая. Я иногда к нему заваливаюсь, а в последнее время как-то не до этого, — и хитро щурится на него. Арсений счастливо улыбается. А еще поражается тому, как, все-таки, мир тесен. Возможно, когда-нибудь он расскажет о том, после чего у Антона появились первые ленты, но сейчас Арсений слишком хочет его поцеловать. Остальное подождет.— х —
Антон, осторожно высвободившись из-под руки спящего Арсения, стараясь не разбудить его, поднимается на ноги, не сдержавшись, целует его в висок, влезает в валяющиеся на полу кеды, не завязывая их, вытаскивает из кармана куртки сигареты и выходит на улицу. Прошлой ночью им плохо спалось — по разным причинам, и Арсений вырубился после обеда, крепко держа Антона за руку и прося никуда не уходить. Отказывать было бы слишком жестоко, да и не то чтобы сильно хотелось. Поэтому Антон лежал рядом, разглядывая его черты лица и чуть подрагивающие ресницы. Такой красивый. Такой его. Антон затягивается, чуть ведет плечами от прохладного ветра, сожалея, что не надел хотя бы футболку, и трет ладонью по локтям, пытаясь согреться. В какой-то момент его взгляд цепляется за фигуру в конце улицы, которая целенаправленно двигается в его сторону. Мужчина невысокого роста, в дорогой одежде — сером костюме и с совершенно нелепой бабочкой, в очках, практически лысый. От него так и несет понятием «аристократ», и Антон морщится, дожидаясь, пока тот подойдет к нему. — Антон, верно? — учтиво и слишком уж галантно. — Допустим. А че надо? — Арсений… Арсений у тебя? Сигарета чуть не падает из ослабевших пальцев, а ком в груди мешает нормально вдохнуть. Антон вспоминает рассказы Арсения про его лучшего друга, выуживает из памяти какие-то детали его внешности и понимает — он. — Дима, что ли? — Верно, Дмитрий, — и протягивает руку для приветствия, на которую Антон смотрит, как на гремучую змею. Дима выжидает какое-то мгновение, а потом отодвигается и неловко вытирает ладонь о джинсы. — Мы можем поговорить? — А что мы сейчас делаем? — Антон начинает раздражаться. Он не знает, как этот хер из прошлого Арсения их нашел, и его дико напрягает его присутствие в их жизни. Он надеется лишь на то, что выпроводит его быстрее, чем Арс проснется. — То, что я скажу, может прозвучать странно, но попробуй услышать меня, хорошо? Потому что это важно. — Для кого? Для тебя? Так мне срать. — Для Арсения. Антон сглатывает, щурится, затягивается поглубже и без охоты кивает, позволяя ему продолжать. — Я не буду спрашивать про то, что происходит между вами, потому что это не мое дело… — Антон хмыкает и чуть дергает подбородком, — но я скажу то, что действительно важно. Наверняка ты замечал, что Арсений ведет себя… странно рядом с тобой. Слишком эмоционально, слишком… — Дима замолкает, подбирая подходящие слова, — податливо. — С чего ты… — Антон замолкает, потому что сознание начинает заплывать красным. Ему заранее не нравится то, что собирается сказать Дима, потому что его тон… От него мурашки по коже и будто вилкой по тарелке — до скрежета и судорог. — Ты вообще много знаешь про соулмейтов? Про правила этого мира? Уверен, что нет. А я в свое время прочитал все книги, что были в городской библиотеке, чтобы быть в курсе и не ошибиться, когда найду свою родственную душу. И… я был счастлив, когда Арсений не знал, кто его соулмейт, потому что его руки… — он облизывает губы и переминается с ноги на ногу. — Чернила — это ваша с ним связь. Чем больше на человеке меток, тем больше он зависим от своей родственной души. У Антона внутри что-то взрывается. Он буквально слышит звук разорвавшейся бомбы, видит, как прорывает плотину, снося все на своем пути, сердце стучит где-то в горле, дыхания не хватает, а пальцы, ослабев, выпускают сигарету. Он не двигается, не дышит, даже не моргает, только смотрит в упор на Диму и тонет в звуке битого стекла. — Ч… чепуха… — Ты не понимаешь? Он зависим, — с нажимом повторяет Дима. — Что бы ты ни попросил, он сделает, даже если будет против. Ты видел руки Арсения. Он твоя марионетка. Он не сможет тебе отказать, даже если захочет. Его будет ломать, он будет фактически гореть изнутри, но сделает то, что ты захочешь. — Нет… — шепчет Антон, отшатнувшись. Он мотает головой, пытается вдохнуть, чтобы наполнить легкие кислородом, но не может — вместо воздуха в тело поступает яд, расползаясь по клеткам и заполняя организм. — Он сделает все, что ты скажешь. — Нет… — тело сдавливает невидимыми канатами, не давая ровно дышать и двигаться. Он скован, вдавлен в пол и будто лишен всех органов чувств: перед глазами — муть, в ушах — шум, конечности ватные и будто бы чужие. — Он не любит тебя. Ты хотел, чтобы тебя любили, и поэтому он делает это. Но это не его чувства. Это все ты, — жестко заканчивает Дима, и Антон не выдерживает. — Нет! — кулак впечатывается в очки, и Дима, охнув, отшатывается, закрывая лицо руками. Антон трясет рукой, не обращая внимания на выступившую кровь на костяшках, в упор смотрит на Диму и цедит сквозь зубы: — Пошел нахуй. Съеби, пока я тебя не убил. Просто. Пошел. Блять. Вон. — Я… я-то уйду, — выдыхает тот, позволив сломанным очкам упасть на асфальт, и подслеповато щурится, глядя на него, — а ты подумай — нужна ли тебе такая любовь. И заслуживает ли Арсений такую жизнь. В дом Антон вваливается мешком с костями. Он плохо контролирует свои движения, не в силах справиться со слабыми конечностями, врезается в углы и мебель и замирает посреди комнаты, когда из гостиной выходит Арсений. Лохматый, сонный, с красным, отлежанным пятном на щеке, в его растянутой футболке и спортивных штанах. Такой теплый. Такой домашний. Такой его. Взгляд цепляется за покрытые копотью руки Арсения, и Антон сглатывает. — Я соскучился, — с легкой улыбкой произносит Арсений, подходит к нему и, мягко проведя кончиками пальцев по щеке, нежно целует в губы. Смакует, дразнит, ластится, прижимается всем телом и, обвив руками, шепчет привычно игриво: — Это делает тебя счастливым? У Антона сердце падает, и он цепляется в Арсения до боли в суставах, притягивает к себе и жмурится до бликов, до серебристых точек, ощущая, как острое лезвие полосует все внутри в ошметки. — Боюсь… боюсь, что нет, — сипит он в ответ и облизывает губы, — потому что своим счастьем я убиваю тебя. — О чем ты? — Арсений отстраняется и непонимающе смотрит на него. Хмурится, неосознанно поглаживает его скулы и пристально смотрит в глаза, словно надеясь найти там ответы. — Я что-то не так сделал? Что случилось? Все же вроде… Я ведь люблю тебя, помнишь? — и тянется поцеловать, но Антон не дает — отцепляет его руки от себя и делает шаг назад, боясь того, что собирается сделать. А потом выдыхает решительно, резко, глотая осколки стекла с каждым словом: — Знаешь, что сделает меня счастливым? Если ты уйдёшь. Если ты исчезнешь из моей жизни. Если я больше никогда тебя не увижу. Каждым звуком — по венам. Каждым звуком — по нервам. Каждым звуком — навылет. Арсений отшатывается, округлив глаза, и сглатывает. — Ты ведь… несерьезно, да? У нас же все… Все хорошо. Мы же… — Ты слышал меня? — с нажимом повторяет Антон, видя, как Арсений морщится от боли и неосознанно трет ленты на своей руке. — Я хочу, чтобы ты ушел и никогда не возвращался. — Но… — Арсений разве что не шипит, кривясь от острых иголок, впивающихся в кожу, и шумно дышит через нос, — я ведь… Слово «люблю» теряется на задворках сознания. Антон смотрит в упор, давя взглядом, и в какой-то момент Арсений сдается: отступает, вылавливает с полки свои вещи и, как призрак, идет к дверям. Его шатает из стороны в сторону, и Антону дико хочется подойти, подхватить, прижать к себе, уткнуться лицом в шею и вдохнуть уже родной запах, но понимает, что нельзя. Только начавший цвести мир Антона покрывается толстой коркой гари, когда Арсений открывает дверь и замирает на пороге, оборачивается и, встретившись с ним взглядом, слабо шепчет: — Я вернусь, можно? Дождись меня. Вместе с едва слышным хлопком двери Антон чувствует, как внутри перекрывается какой-то клапан. Упав в кресло, он закрывает лицо руками и буквально заставляет себя дышать, потому что сил не хватает даже на это. Как назло, он вспоминает слова Серого про то, что он дышать научился только после того, как его родственная душа ушла из жизни, и понимает, что Арсений и дальше будет чувствовать его и рваться сюда. Ему тошно. Тошно до такой степени, что хочется рвать на себе волосы и бросаться на стены, но он даже на ноги подняться не может. В голове отрывками мелькают все их моменты с Арсением, и он видит эту преданность в его глазах цвета битого стекла. Его мажет, просто вдавливает в пол, и он валится на колени, сжимая гудящую голову. На языке — кислота, в голове — никотиновый дым, все тело выгибается дугой, как в припадке, и Антон утыкается лицом в грязный ковер, понимая, что он снова один. Что он все придумал, что зря поверил, что впустую надеялся и молился. Арсений — не-его и никогда им не был. В сознании всплывает улыбка Арсения в тот момент, когда его губы формировали ядовитое «я тебя люблю», и Антон воет, скоблит ногтями по полу и бьет по нему кулаками, часто и неровно дыша. Его рвет на части, крошит, буквально стирает в порошок, и он заполняется ненавистью до краев. К миру, к Диме, к себе и к каждому мгновению, что Арс был в его жизни. Он помнит бедра и руки, россыпь родинок и трещинки на губах, помнит стоны и хрипы, помнит улыбки в кожу и щекотное прикосновение ресниц, помнит руки на плечах и губы на шее, помнит игривый взгляд по утрам и нежное признание по вечерам. Помнит и ненавидит ошибку Вселенной.— х —
Арсений в тупике. Он плохо понимает странный взгляд отца и не менее удивленный взгляд Димы, хмурится, когда в него цепляются и едва ли не насильно заставляют пойти в свою комнату. У него в голове туман. Ему кажется, что он очень долго спал, потому что голова болит, а в памяти — кавардак. У него трижды спрашивают, все ли с ним в порядке, и раздражающе косят в его сторону, что-то скрывая, на что Арсений лишь пожимает плечами. Потому что его напрягает совсем другое. Он сидит на кровати и не может понять, почему его руки из чёрного окрашиваются серебристым.