Палач

      Кроме ведьмы у него в эту ночь образовалось еще два трупа. Все тела надлежало сжечь утром на общем аутодафе. Поэтому он торопился.       Трупы он обычно забирал с собой, чтобы облачить их в саваны. Монахи потом, уже на костре, поверх саванов наматывали кресты и писали смолой слова покаяния.       Его непредвиденное великодушие оборачивалось проблемой для него самого. Буквально за пару часов ему предстояло найти тело. В противном случае его глупость окажется еще и напрасной.       Он заехал на телеге во двор, сгрузил трупы, двоих оставил лежать во дворе, тело ведьмы отнес в дом. Закутал в одеяло, приподнял голову, проследил за положением рук и ног, чтобы не упали с постели и не сильно затекли.       Уходя, он запер ворота. Дома палача боялись, обходя десятой дорогой, но были и те, кто униженно толпился под стенами. Из корысти или из безысходности.       Ему повезло — подходящее тело нашлось в лепрозории. Там умирали едва ли не чаще, чем в тюрьме. Женщину ему отдали сразу в саване, он лишь притрусил его соломой, сложив на телегу.       Светало, поэтому лошадь он подхлестнул. Дома у забора его уже ждали две едва различимые тени. Родственники, определил он по сгорбленным горем спинам.       Он слез с телеги и отпирал ворота, когда мужчина шагнул вперед, протягивая кошель и называя имя. Деньги он взял  — понадобятся.       Женщина подошла следом, протягивая свое подношение. В этом кошельке было больше веса, а значит, собирали его монета к монете, из меди. Тихим, выплаканным голосом она назвала имя. Поздно. Ее сын уже лежал во дворе, за стеной. Больше для него ничего нельзя было сделать.       Взяв лошадь под уздцы, он загнал телегу во двор. Покачал головой и закрыл ворота. Говорить он не мог, а если бы даже и мог, то едва ли стал.       Он поставил воду греться и занялся саванами. Наспех, крупными стежками зашил три одинаковых, на женщине один поверх другого. Сгрузил тела обратно в телегу, вымыл руки. Теперь предстояло главное.       Вода согрелась и, осторожно, он опустил в нее тело. Растер конечности, восстанавливая кровоток. Вынул из воды и, положив на пол, ударил по сердцу, вынуждая снова забиться. Он не хотел прибегать к еще одному снадобью, опасаясь последствий.       Прислушался, выждал и снова ударил. Уловил выдох и первый слабый стук сердца. Получилось.       Снова погрузил тело в теплую воду. Несколько раз окунул ее с головой, вымывая грязь и кровь из волос. Чуть не улыбнулся, услышав, как она закашлялась. Бережно обернул мокрое тело чистой тканью. Она была очень худая и вся в синяках. Вытирая, он с легкостью пересчитал ей ребра.       Тело безвольно клонилось в его руках. Еще одним полотном он торопливо промокнул ей волосы, натянул рубашку, завернул в одеяло и положил на кровать.       Ему нужно было уже не просто спешить, бежать.       В своей работе больше всего он ненавидел аутодафе. Именно из-за этого никогда не ел жареное мясо. Вонь горелых волос и плоти въедалась намертво в ткань красного капюшона, отравляя вдыхаемый воздух, так, что головной убор хотелось сорвать прямо на людях.       Монахи ничего не заметили, мертвые грешники интересовали их куда меньше сжигаемых заживо. Молоденькая ведьма перестала существовать.       Потом, пока он собирал в мешки пепел и обуглившиеся кости, вокруг сновали падальщики. Те, кто по-настоящему занимался некромантией, те, кто верил в обережную или целительную силу сожженных костей грешников, те, кто занимался перепродажей подобных «сувениров». Ему было не до них. Он не спал почти сутки, а перед тем, как выйти в ночную смену, ему предстояло еще одно дело.       Она проснулась в тепле, на мягкой постели. Такого с ней еще ни разу не случалось, и она наслаждалась ощущениями, смутно припоминая, как крепкие, умелые руки купали ее, а потом завернули в чистую целую ткань. Холст был новый, он слегка царапал кожу, когда те же руки осторожно вытирали тело, стараясь не задеть синяки и ссадины, промокали длинные спутанные волосы.       Нега и сон постепенно отступали, давая дорогу памяти. Припомнив события последних дней, она дернулась и подскочила на постели. Нет, ей не привиделось, и она не умерла. Хотя была она не в раю, как ей подумалось вначале, на тюрьму, какой она ее запомнила, это тоже было мало похоже.       Чистая комната с лишь недавно потухшим очагом, простой и добротной мебелью. У очага, подтверждая ее воспоминания, стояла лохань с остывшей и грязной водой. Над очагом сушилась пара сырых холстов.       Она попыталась встать, но голова закружилась, а ноги предательски задрожали, заставив опуститься обратно на постель. Взглянув на себя, вниз, она увидела, что одета в красную рубаху, большую и явно ношенную, судя по тому, как мягко ткань прилегала к телу.       Войдя в комнату, он осторожно прикрыл дверь. Сейчас бы помыться, переодеться, но на это не было времени.       Девчонка лежала на постели, там, где он ее оставил. Он осторожно прикоснулся пальцами к жиле на шее и сразу понял, что она не спит. Глаза открылись и посмотрели на него. Страха в них не было. Уже хорошо.       Она вынырнула из дремоты сразу, услышав, как хлопнула входная дверь внизу. Под шаги и скрип лестницы, снова закрыла глаза, притворяясь спящей, пока ее шеи не коснулись знакомые пальцы. В ноздри ударил запах горелого мяса и волос, но она все равно открыла глаза.       Она знала, кого увидит. Догадалась по рубахе, а теперь еще и по глазам, очень светлым с темным четким ободком вокруг радужки. Без маски у него было обычное, грубое лицо. Необычными были глаза и прическа, а точнее, ее отсутствие — голова была выбрита наголо.       Убрав руку с ее шеи, он сел на край постели. Сидел и молчал, явно думая о чем-то.       — Зачем ты сделал это? — спросила она.       А вот теперь он столкнулся с проблемой, которую не знал, как разрешить. Он не мог говорить и был уверен, что она не умеет читать.       Минуту он размышлял, пытаясь придумать, как поступить, потом, не обратив внимания на ее вопрос, встал и вытащил из тайника в стене несколько предметов.       Она удивленно наблюдала, как он откуда-то достает маленькую темную доску и кусок мела. Оба предмета он сначала протянул ей, но она отрицательно покачала головой. Тогда он снова сел на кровать и принялся быстрыми движениями рисовать и стирать рукавом картинки.       Пыточная, девушка. Она же, лежащая на телеге. Она, уже в доме, на постели. Просыпается. Снова телега, он и девушка, городские стены вдалеке. Холмы, на одном из холмов хижина. Девушка рядом, одна. И стрелками множество путей: в хижину и во все стороны света.       Он, что, с ума сошел, опять бродяжничать?!       Она поняла, увидел он по глазам. Не теряя времени, сунул ей в руки раздобытое платье и заготовленный кошелек.       Кошель, который он протянул ей, тяжело звякнул. Это деньги ей на дорогу, догадалась она по глазам. Поняла и другое.       — Ты немой, да? — спросила она.       Он кивнул, и тут девчонка неожиданно протянула руку, коснувшись его губ. Палач ошеломленно замер. Легко, прерывисто, кончиками пальцев она прикасалась, словно изучала, сострадала, пыталась исцелить. Никакая она не ведьма, это он точно знал, но все равно еще несколько мгновений не мог пошевелиться, разорвать странное, почти магическое оцепенение. Она погладила его по щеке, на девичьей переносице образовалась тонкая морщинка.       Тут он, наконец, снова вдохнул воздух и пошевелился. Нужно торопиться, о чем она только думает.       Немой, да. Ну конечно, все палачи немые. Им вырывают языки, чтоб не болтали. Калечат на всю жизнь, причиняя адскую боль, побуждая нести ее дальше, передавать другим людям. Непроизвольно, она потянулась к его губам, как тогда к слепому котенку, легкими касаниями стремясь утишить, прогнать чужую боль. Нелепая привычка, едва не стоившая ей жизни. В этот раз она хотя бы удержалась от слов, стесняясь говорить рядом с его немотой.       Она видела, как напряженно он застыл, следя за ней завороженным, неверящим взглядом. «А вот сердце не вырвали», — подумалось ей, пока пальцы ласково гладили колючую щеку. Пусть он был палачом, пусть делал с людьми ужасные вещи, но в ее жизни было так мало тепла и заботы, а хорошие, благородные люди слишком часто проходили мимо, пинали бездомную дворняжку. Палач спас ее, дал ей денег и сейчас собирался отвезти в безопасное место — удача слишком невероятная, чтобы в ней сомневаться. Только вот она предпочла бы остаться здесь, с ним, подумалось с сожалением. Если уж в его присутствии она не побоялась умирать, жить с ним и вовсе было бы не страшно.       Он встал и взглядом призвал ее поторопиться. Она быстро оделась, перед этим, оторвав от висевшего у очага холста полосу, обмотала ей грудь и засунула в ложбинку кошель, спрятав монеты понадежнее. От усилий на лбу выступила испарина, слабость отозвалась подгибающимися коленками. Звать на помощь спустившегося во двор палача, она не стала, по лестнице спустилась сама, рукой и боком налегая на перила.       В телеге он замаскировал ее, укрыв мешковиной. Вокруг лежали какие-то мешки, но задумываться, что в них, ей не хотелось. От запаха крови и мертвечины, пропитавшего телегу, ее подташнивало. А может, тошнило от голода, она ведь отчетливо помнила, когда ела в последний раз — два дня назад, зубами и ногтями отвоевав кусок объедков у таких же попрошаек.       За городскими стенами лошадь пошла шибче, подгоняемая щелчками поводьев. Тяжесть мешков то наваливалась, то отступала по мере того, как телега преодолевала холмы и спускалась в ложбины между ними. Наконец, поводья натянулись, колеса заскрипели, останавливаясь, и она поняла, что цель их пути достигнута.       Этот дом на холме у опушки леса мать принесла в приданое его отцу. Он любил бывать здесь, отдыхая от людей. Деревенские заботы в одиночестве успокаивали, здесь вещи обретали свое первоначальное измерение. Костер был просто костром, топор — топором, красный — цветом заката и осенних листьев. Но сегодня ему некогда было заниматься хозяйством.       Разгрузив мешки, он так же легко, одной рукой обхватив поперек талии, вынул из телеги свой основной груз. Занес ее в дом и сунул в руки узелок с ужином. Обвел дом рукой, показывая, что она может здесь оставаться, сколько посчитает нужным, продемонстрировал, как запирается засов с внутренней стороны и как его надо будет закрыть с внешней, когда она соберется уходить.       Девчонка кивнула, подтверждая, что все поняла. Он развернулся и вскочил на место возницы, дернув поводья.