Палач

      Работы было так много, что временами ему казалось, инквизитор сошел с ума. Сумасшедшими были все эти люди, отказывавшиеся верить собственному рассудку, ищущие происков дьявола там, где повинны человеческие глупость и злоба.       Хуже всего было то, что он тоже сходил с ума. Все чаще дни и, особенно, ночи внушали ему отвращение, работа опустошала, тяготила.       Но главное — он тосковал. Отчаянно, затаенно, как зверь. От тоски хотелось выть, на луну и не только. Вспоминая, как она прикоснулась к его губам кончиками пальцев, он готов был отдать, что угодно, только бы это повторилось. Он никогда не подозревал, что так нуждается в ласке.       Сколько уже прошло? Неделя, две, больше? Он отсчитывал дни, задаваясь вопросом: где она сейчас?       У нее никогда не было столько денег. Свобода была, а денег не было. Но свобода мало что стоит без звонких монет, а монеты без ясного происхождения. Кто поверит бродяжке, заявившейся с деньгами? Кто захочет продать ей что-нибудь и после не донесет в инквизицию?       Весь опыт ее прошлой жизни говорил, что нужно быть предельно осторожной. Уйти подальше отсюда. Деньги зарыть, спрятать в тайнике, оставить на черный день.       Довольно долгое время пределом мечтаний для нее было устроиться служанкой в какой-нибудь дом. Но бродяг и горожане, и поселяне не жаловали доверием, а когда шанс все же представился, оказалось, что единственным преимуществом служанки по сравнению с бродяжкой является прохудившаяся крыша над головой. В остальном — те же лохмотья и объедки, только за них нужно не драться, а работать до упаду, приставания хозяина по ночам и злобствование хозяйки днем, часто заканчивавшиеся побоями.       И все равно, она не сбежала, хозяева сами прогнали ее, когда настали совсем уж тяжелые времена — кормить лишний рот им стало ни к чему. Возможно и теперь, лучшим вариантом для нее было бы найти себе место в каком-нибудь доме. Например, к палачу служанкой она бы пошла с охотой. Дом на опушке ей нравился. Маленький, немного заброшенный, но чистый. Она тщательно прибралась в нем, пытаясь хоть так отблагодарить хозяина, который уехал, не оглянувшись, и больше ни разу не появлялся. Но он не смог бы взять ее в услужение, даже если бы захотел — она была живым подтверждением его преступления. А это значило, что очень скоро придется искать новое укрытие.       В конце концов, даже инквизитор умаялся в своем рвении. Безумный монах слег в лихорадке, и мысленно он искренне пожелал дьяволу прибрать к рукам кровожадную душонку. Только что толку? Пришлют нового инквизитора.       А пока у него, наконец, нашлось время, чтобы съездить в дом на опушке.       Он не надеялся, что она еще там. Просто нужно проверить, хорошо ли девчонка заперла двери, передохнуть немного от крови и аутодафе, от скользких теней, собирающихся в сумерках у его дома, твердил он себе всю дорогу, украдкой посматривая по сторонам — мало ли, вдруг кто шатается по округе?       Никого. На дверях засов, это он сразу разглядел, еще издали.       Что разглядел не сразу, так это женскую фигуру, торопливо шагающую от подножья холма, на ходу вытирая о подол мокрые руки. Она узнала его, понял он, когда девушка вдруг просияла лицом и побежала.       Запыхавшись, с разбега она подбежала к нему и повисла всем телом, крепко обхватив руками за шею. Он стоял, огорошенный ее появлением и поведением, не решаясь к ней прикоснуться в ответ.       Господь свидетель, она была по-настоящему рада. Он тоже был рад ее видеть, просто не умел так открыто показывать свои чувства.       Она потянула его в дом, хлопотала, суетилась вокруг него, а он, наблюдая за ее хлопотами, чувствовал себя неуклюжим, нежданным гостем в собственном доме.       Он пришел, наконец-то! Она уж и не ждала. Точнее ждала, но почти не верила, что увидит его до своего ухода. Уходить ей совсем не хотелось, но и подвергать хозяина дома лишней опасности самим своим присутствием здесь тоже не дело.       В доме было прибрано, но, как назло, обеда она сегодня не готовила. Еда была вчерашней, чтобы разогреть ее, она быстро раздула тлеющие угли в очаге и сунула туда горшок. Она торопилась и перепачкала ладонь сажей.       Стирая сажу передником, начала говорить. Нервничала, но считала своим долгом рассказать ему, сколько и чего она расходовала, что делала с его имуществом.       В доме стало уютнее, постель аккуратно застелена, пол выскоблен.       Маленькая ведьма за прошедшие недели изменилась, слегка поправилась, исчезли круги под глазами и ссадина на скуле. «След от кнута и синяки на теле уже тоже должны были сойти», — подумал он.       Ее очень красили чистые волосы. Лицо в их ореоле становилось почти хорошеньким. Сейчас она выглядела как обычная молодая девушка, только глаза немного настороженные, как у собаки, которую долго били, а потом подозвали приласкать — и хочется верить в хозяйскую доброту, да память о побоях слишком свежа.       Но, если она и боялась, то не его. Все ее существо излучало нечаянную радость и застенчивую благодарность, искавшую выхода. Она что-то говорила, показывая на мешки с провизией, которые он ей оставил, но ему было неинтересно вслушиваться в слова. Втихомолку он нежился в звуках ее голоса, чуть более низкого и хрипловатого, чем это пристало девушке.       Она поставила перед ним дымящуюся миску, протерла передником и подала ложку. Сама уселась рядом, положив локти на стол и подперев ладонями щеки. Вот если бы заранее знать, что он придет… а то ведь готовила для себя, особо не стараясь. Как никогда раньше сейчас ей было жаль, что не умела хорошо стряпать.       Когда девушка уселась за стол, то выглядела почти испуганной. Брови приподнялись домиком, пальцы рук, на которые она оперлась подбородком, нервно потянулись ко рту. Она вся застыла в ожидании, пока он подносил первую ложку к губам.       Суп оказался очень горячим, он обжегся, но не подал виду, не хотел ее расстраивать. Продолжил есть, а она, успокоившись, принялась его разглядывать.       Взгляд у нее был… пытливый, глубокий, но теплый, таким иногда мамаши смотрят на своих отпрысков, гадая, кем вырастет карапуз. Когда она не боялась, вполне сошла бы за ведьму, было в ней что-то диковатое, в глазах проглядывал ум, решительность. Пожалуй, он зря волновался, с деньгами такая неглупая девушка не даст себя в обиду.       В этот раз он был в обычной рубахе, не красной, потому-то глядя с подножья холма, где у ручья стирала белье, она не сразу поняла, кто приехал, и на всякий случай, поднималась к дому, прячась за кустами, растущими вдоль тропинки.       «Он очень сильный», — подумала она, вспомнив, как легко палач поднимал ее. Еще бы, тщедушных на такую работу не берут. Широкие плечи, массивная шея, руки большие, но даже на вид не грубые. Глядя, как эти руки разламывают хлеб, держат ложку, она поразилась отточенной скупости и неуловимой плавности его движений. Замирая, он казался грубым, даже тяжелым, но двигался удивительно мягко и легко. А еще эти руки говорили о навязчивой потребности в чистоте — под короткими ногтями не было грязи. Одежда тоже была чистая, и в этот раз от него ничем неприятным не пахло.       Она могла только гадать, все ли палачи бреют головы и почему. На публике заплечных дел мастера появлялись обычно уже в колпаке, закрывающем все, кроме глаз. Бритая голова его не уродовала, лишь заостряла внимание на тяжеловатых чертах лица и внимательных, невеселых глазах одиночки. Веки были чуть припухшие от недосыпа, под глазами залегали тени.       Он ей нравился. Рядом с ним становилось уютно, спокойно. И после того, что он сделал для нее, она не колеблясь, шагнула бы в огонь по первому его слову. Потому, что никто и никогда раньше ничего для нее не делал, и потому, что именно от огня он ее спас.       Раньше ей приходилось отдавать свое тело в обмен на еду, не говоря уже о том, что случилось в тюрьме. Но теперь, глядя, как он, ссутулившись за низким столом, ест ее стряпню, изредка одаривая ее взглядом своих странных глаз, она впервые задумалась: как это могло бы быть именно с этим мужчиной? Не за корочку хлеба, не связанной и удерживаемой насильно, а из благодарности и потому, что ей самой этого захотелось.       Он не был женат — ни в этом, ни в городском доме не ощущалось присутствия женщины. Ей хотелось спросить, почему, но он едва ли смог бы ответить.       Маленькая ведьма приняла какое-то решение, он видел это по глазам, по тому, насколько свободнее, расслабленнее стало положение тела. Судя по пристальному, обращенному на него взгляду, к нему это имело непосредственное отношение. Было любопытно, что такого она придумала. Он был уверен, что, так или иначе, скоро узнает, в чем дело, выпытывать не придется.       Действительно, едва миска опустела, как она, краснея, потянула его за руку вглубь комнаты, к постели. Вот значит как, решила его отблагодарить…       Он хотел быть с ней, томился все это время, но если сейчас возьмет ее, то чем он лучше тех насильников в тюрьме? От них спасал, чтобы самому пользоваться? Он остановился, мягко высвободив руку.       Она обернулась, с горящими щеками посмотрев на него. В глазах маленькой ведьмы он прочел просьбу о помощи. Это было нужно ей даже больше чем ему. Чтобы не бояться, чтобы не думать о том, что происходит между мужчиной и женщиной, как о грязи, чтобы забыть случившееся в тюрьме.       Теперь он знал, как поступить правильно. Шагнул к ней и обнял, гладил по голове и по спине. Она прижалась лицом к его рубахе, прильнула доверчиво и с облегчением.       Если бы он мог сказать ей что-нибудь, объяснить, утешить…       Она слегка отстранилась, развязывая сначала передник, а потом ворот платья. Серьезная, сосредоточенная. Повела худенькими плечами, освобождаясь от одежды, и подняла глаза к его лицу.       И все же ей было немного страшно.       Он поднял ее на руки, за пару шагов отнес и усадил на край постели. Сам опустился коленями на пол рядом, мягко взял ее руку в свои. Поцеловал ладошку, внутреннюю сторону запястья, сгиб локтя.       Он был очень ласков и никуда не спешил. Пальцами и ладонями нежно, едва касаясь, проводил по шее, плечам, рукам, спине, груди, вызывая истому и странное оцепенение. Потом так же нежно уложил ее спиной на постель и принялся целовать живот. Она судорожно вздохнула, мышцы внутри непроизвольно сжимались, делая непривычное удовольствие почти невыносимым, на грани боли. Кажется, он понял, потому что, остановившись, на несколько мгновений накрыл ладонью ее лоно, а потом она почувствовала, как его руки гладят и согревают ступни.       По привычке, она ходила босиком и сейчас пристыженно дернулась, однако мужские руки не выпустили ее лодыжку. Поцелуи и ладони поднялись к коленям, и она послушно развела ноги. Едва заметными покалываниями ощутила прикосновение его щеки к внутренней стороне бедер, когда он целовал ее. Он поцеловал даже там, между ног. Это было очень странно и невыносимо приятно.       Он целовал и гладил каждый клочок ее кожи, движениями своих рук и губ будто смывая боль и грязь, впитанные памятью тела. Своими прикосновениями делал с ней что-то невероятное, заставлял все внутри вибрировать и замирать от наслаждения.       По долгу своей профессии он знал многие секреты человеческого тела и сейчас использовал их во благо. Играл на чувствительных точках там и здесь, побуждая расслабиться, успокоиться, наслаждаться. Терпеливо, раз за разом, давая ей привыкнуть к прикосновениям, будил в девичьем теле желание. Сначала мышцы испуганно сжимались, но затем, в очередной раз скользнув пальцами ко входу в ее тело, он почувствовал влагу. Осторожно проник чуть глубже, и сразу ощутил, как сократились вокруг него мышцы, руки вцепились в рубаху на его плечах.       Ее ошеломили непонятно как появившаяся тягучая жидкость и прикосновения его пальцев внутри. Обычной боли не было, но привычный страх перед болью оставался. Пересиливая страх, она сжала пальцы, сминая ткань его рубахи, не отпуская от себя. Он не покинул ее тело, как она боялась, вместо этого раздвинул складки и приник губами. Опять стало невыносимо приятно, под его губами и пальцами все жарко пульсировало, требуя еще больше ласк, еще больше прикосновений.       Он видел, она была уже на грани, поэтому продолжил движение, погружаясь все глубже в ее лоно. Касался ее в глубине, осторожно поворачивая пальцы, меняя угол наклона, проверяя, не повредили ли ей что-нибудь эти подонки в тюрьме. Сопротивления больше не было, а, значит, и боли тоже. Еще несколько движений, и тело свела судорога наслаждения.       Что-то невообразимое, неведомое поднималось в ней, затмевая сознание, выше… выше… Взрыв удовольствия судорогой свел мышцы, лишив сил, стыда, разума. Полное опустошение. Энергии не осталось даже для того, чтобы не закрывать веки и, с блаженно-виноватой слабой улыбкой взглянув на мужчину, подарившего ей это состояние, она провалилась в небытие.       Дрожь стихла, отголосками несколько раз прокатившись по ее худенькому телу, обессиленные руки разжались и выпустили его рубаху. Маленькая ведьма еще несколько раз прерывисто вздохнула, губы дрогнули в слабой попытке улыбнуться, веки опустились. Мгновением позже, она уже спала глубоким, спокойным сном.       Он устроил ее поудобнее на постели, надежно укрыл одеялом. Стоял и смотрел, как она спит, не справляясь с нахлынувшей нежностью.       Он никогда не был таким с женщиной. Не знал, как быть таким. Шлюхи, с которыми он обычно имел дело, его боялись, а он стеснялся их в глубине души. Почему, откуда взялась эта нежность? Даже мать не была с ним ласковой, насколько он помнил. Она умерла, рожая еще одного сына Палача, младенец, правда, тоже не выжил. А вот теперь, он, забыв о собственном удовольствии, наслаждался тем, что подарил его девчонке, худой, некрасивой, нищей. И готов был отдать ей еще больше, все, что имел, включая собственную жизнь.       Она ровно дышала чуть приоткрытым ртом, прядка волос, упавшая поперек лица, трепетала от каждого ее вдоха и выдоха. Он бережно отвел волосы от ее лица, повернулся и вышел, тихо прикрыв входную дверь.       Спустился к ручью у подножья холма и выкупался в ледяной воде, гася собственное, так и не удовлетворенное возбуждение, потом поднялся обратно наверх, захватив оставленную ей у ручья стирку. Солнце уже коснулось горизонта, времени у него не осталось. Пора было возвращаться в привычную реальность.