Confiteor

Своды собора были холодными и мрачными. Коннор с любопытством смотрел по сторонам, то и дело отставая от экскурсии, чем вызывал недовольное ворчание Хэнка. Лейтенант уже пресытился отпуском и очень хотел домой, в Детройт. Осмотр достопримечательностей его совершенно не интересовал, на пляже он обгорел в первый же день, но главная задача была выполнена. Он наконец-то объяснился с Коннором и был абсолютно счастлив. Даже здесь, в церкви, ему хотелось зажать андроида где-нибудь в углу. Но сегодня был последний день их первого совместного отпуска, и они решили всё же вылезти из постели и съездить на экскурсию. Надо же будет потом что-нибудь рассказать по приезде. Что-нибудь приличное. Хэнка усыплял монотонный голос экскурсовода, и он откровенно маялся, в отличие от андроида, который открывал для себя какие-то новые ощущения. Он только недавно начал понимать, насколько богат эмоциями этот мир. Сейчас у него внутри происходила очередная перезагрузка. — Монастырь Монсеррат является одним из крупнейших монастырей Каталонии. Комплекс храмов вместе с подсобными помещениями представляет из себя… Фризы… Архитравы… Коннор не слушал. Всю эту информацию он давно скачал себе в память. Но вокруг было так сумрачно и таинственно, хотелось понять как это было, когда здесь ходило много людей в чёрной одежде, которые искренне верили в существование Бога. Как андроиды в rA9. В углу стояла странная кабинка, похожая на шкаф. «Исповедальня» — идентифицировал Коннор. Он не мог не сунуть туда свой любопытный нос, когда экскурсия ушла в другую сторону. Внутри лежала пыльная подушечка, на которую видимо надо было вставать коленями. За деревянной решёткой находилась другая часть шкафа, в которой ничего нельзя было разглядеть. Андроид вздохнул и уселся внутри, поджав ноги. Было уютно, несмотря на большое количество пыли. Он словно включил спящий режим, но на самом деле всё видел и осознавал. Ему стало всё равно, куда ушла экскурсия и ищет ли его Хэнк. Память внезапно стала подгружать картинки, которых там в принципе быть не могло. Картинки из далекого прошлого. Он как будто читал чью-то память…

***

В исповедальне было необычайно душно. Сквозь деревянную резную решётку проникали тонкие лучики заходящего солнца. Цветные из-за витражей, украшавших каждое окно собора, эти лучики бегали по сутане. Шёл второй час, как падре Хэнрих ожидал очередную согрешившую душу, желающую покаяться и получить прощение Господа. Решив, что на сегодня с него хватит, он уже было собирался покинуть исповедальню, но справа от него вдруг раздался тихий голос: — Падре, позвольте исповедаться… Хэн вздрогнул. Он и не слышал, как молодой, судя по голосу, юноша зашёл в соседнюю кабинку для исповеди и опустился на колени. Священникам не полагалось смотреть на исповедующегося, но голос этот был столь мягок и чарующ, что Хэн невольно бросил взгляд сквозь решётку. Она довольно хорошо выполняла свою роль — сохранять тайну исповеди, и Андрез разглядел лишь стройный силуэт, преклонивший колени, на фоне отбрасывающих блики витражей. Сообразив, что юноша ждёт от него ответа, Хэн сказал: — Говори, сын мой. Ему было даже интересно, что же такого мог натворить человек с таким ангельским голоском, который смутно казался ему знакомым. — Я согрешил, падре… Мои фантазии, они не дают мне покоя. Они преследуют меня во снах и наяву. Страсть и желание застилают мой разум… — парень нервно вздохнул и шмыгнул носом. Его голос дрожал, Хэн слышал, что юноша едва не плачет. — Я… — Продолжай, — Хэн постарался сделать так, чтобы в его голосе не звучала заинтересованность. — Я испытываю влечение к своему брату, — еле слышно выдохнул юноша, но Хэн прекрасно всё услышал. — Я представлял, как он входит поздно ночью в мою комнату, как он ласкает меня, и сам удовлетворял себя… Парень вновь замолчал, делая небольшой перерыв, собираясь с силами и подбирая слова. Говорить о таком было необычайно стыдно и трудно. Но он надеялся, что в монастыре ему помогут, избавят от неуместных желаний. Ведь так жить нельзя. Он очень не хотел попасть в Ад. Хэн тем временем подумал, что с таким голосом надо не исповедоваться, а соблазнять. Вряд ли у ангелов могли быть такие сладкие голоса, скорее уж у демонов. — Как именно ты грешил? — решил подтолкнуть юношу Андрез. В исповедальне становилось всё жарче, или это только ему казалось? — Ласкал свою плоть, — Хэн был уверен, что юноша покраснел до самых ушей, хоть и не мог его видеть. Он продолжал выдыхать слова, не смея даже чуть-чуть повысить голос. — Реже проникал в себя, представляя, что это делает он. Я не могу изгнать эти мысли, падре. Когда он уехал, я надеялся, что станет легче, но всё получилось наоборот. Все мои мысли были о нём. Все мои желания были о нём. О том, как он овладевает мной на столе, когда мы готовим завтрак, у реки в лесу, когда мы идём ловить рыбу… Не мог ни о чём больше думать. Я знаю, что страсть, рукоблудие — это грех. Тем более по отношению к мужчине и собственному брату. Я ушёл в послушники, чтобы очиститься и посвятить себя служению Господу. Я хочу избавиться от этих мыслей, помогите мне, пожалуйста, падре… Так вот, где Хэн слышал этот голос. Один из послушников значит. Последние слова сопровождались всхлипами, и Хэн бы пожалел паренька — иногда Господь посылает слишком тяжёлые испытания, но этот голос… Этот голос, рассказывающий такие вещи, сам вводил его в грех. Андрез чувствовал, как колоратка давит на горло, перекрывая доступ к воздуху, как часто-часто бьётся его сердце где-то под подбородком. Хэну нестерпимо хотелось увидеть обладателя этого голоса, и не выдержав, он резко распахнул дверь исповедальни и вышел. В правой части исповедальни, отделённой от священника решёткой, на коленях стоял неземной красоты юноша. Хэн даже удивился, что раньше не замечал его. Карие глаза испуганно взирали на него, и мягкий завиток чёлки делал из, с виду целомудренного юноши, чуть ли не самую распутную деву. Он, сам того не зная, был грехом для многих. На белоснежной шее виднелось несколько родинок, уходящих под тёмную ткань подрясника. — Как тебя зовут? — Хэн с трудом совладал с голосом. — Но вы… Вы разве не должны соблюдать тайну исповеди? — на лице юноши пронёсся целый вихрь эмоций, главной из которых был страх. Оно побледнело от ужаса, что падре теперь увидел его и знает кто он. Знает, что он испытывает такие мерзкие греховные желания. Губы его дрожали. Чуть влажные дорожки, пролегавшие от щёк к подбородку, уже подсохли, но всё ещё виднелись. — К послушникам применяются несколько иные, более строгие правила. Ты должен был исповедаться со всеми, перед тем, как тебя приняли, и если ты этого не сделал, то тоже совершил грех. Но не волнуйся, — Хэн постарался придать своему голосу мягкости и уверенности. — Никто не узнает о твоей исповеди. Ты каешься не передо мной, а перед Богом. Теперь скажи — как тебя зовут? — К… Коннор, — запинаясь ответил юноша. Теперь главной эмоцией на его лице был уже не страх, а невыносимый стыд. Бледные до этого щёки загорелись пунцовым румянцем. — Что ж, Коннор… Вынужден тебе сообщить, что мне придётся проверить, насколько искренен ты в своих словах. Насколько чистосердечно твоё раскаяние. Ибо чувства твои ужасны и противоестественны, и я должен наложить суровую епитимью, чтобы помочь тебе очистить душу. Приходи после общего ужина и вечерней молитвы снова сюда, ко мне. Посмотрим, что можно сделать с твоими грехами. И не произнеся больше ни слова, Андрез развернулся и покинул всё ещё стоящего на коленях Коннора.