В подвале против ожидания оказалось довольно уютно, воздух был прохладным, что даже освежало после дневной жары. Никаких каменных стен и сырости, никаких орудий пыток, всяких «испанских сапогов» и «железных дев», просто подвал.
Он напоминал простую монашескую келью, с окрашенными в серый цвет стенами, парой скамеек и распятием на стене. Кровати не было. Вместо неё в углу валялась охапка соломы.
Впрочем, если присмотреться, на одной из скамеек лежали прутья, цепи, рубахи из грубого холста, плети и другие приспособления для истязания плоти. Выглядели они совсем не страшно. Похоже на кучу какой-то ветоши.
Коннор посмотрел по сторонам и почти совсем успокоился. Падре Хэнрих не сделает ему ничего плохого. Надо только укрепить свой дух и не поддаваться слабости. Говорить только правду. Ведь дьявол — это отец лжи.
— Тебе надо сотворить молитву, Коннор, — ласково сказал ему отец Андрез. — Обратись к Богу, чтобы он помог тебе раскаяться.
Послушник опустился на колени перед распятием и, сложив перед собой руки, начал шептать молитвы. Ничего особенного, он просто повторял «Отче наш», но в промежутках добавлял от себя страстные мольбы, чтобы Господь помог ему выдержать испытание.
Его склонившаяся фигура неподвижным силуэтом выделялась в слабом свете свечей, было видно только затылок и согнувшуюся спину. Перед распятием стоял небольшой алтарь, от которого шло больше света и Хэнрих зашёл немного вперёд, заглядывая Коннору в лицо. Оно было бледным, глаза закрыты, только губы слабо шевелились.
Несколько минут спустя отец Андрез решил, что довольно и, взяв со скамейки длинную плеть с кожаной рукояткой, протянул её одному из пришедших с ним послушников.
— Епитимия, — кивнул он на его вопросительный взгляд. — Исполни её над своим братом во имя Христа и во спасение его души.
Второй послушник был более опытным, он уже давно жил в монастыре и знал все порядки. Взяв со скамейки нож, он надрезал одежду на Конноре, разрывая её вниз, так что обнажилась спина. Коннор по-прежнему стоял на коленях и не шевелился, только слегка вздрагивал как будто от холода и губы его продолжали шептать молитву.
— Покайся, — ласковым увещевающим тоном обратился к юноше падре Хэнрих. — Признай, что ты грешен, что тобой по-прежнему владеют дурные помыслы по отношению к твоему родному брату. Не упорствуй во грехе и не отвергай помощь своего духовного отца.
Послушники переглянулись. Более старший незаметно пожал плечами. Трудно было представить, что кто-то добровольно отвергает духовную помощь падре Хэна. Но, видимо, Коннор был очень закоренелым грешником.
Коннор молчал, поэтому один из послушников нанёс ему удар плетью по обнаженным плечам. Юноша вздрогнул. На его теле отпечаталась яркая красная полоса.
Падре Хэна раздирали противоречивые чувства. Ему хотелось ласкать и гладить это белое тело, покрытое редкими точками трогательных родинок. Поцелуями приглушить боль, выпить её до дна, приникнуть губами к ярко-красной полоске и не отрываться. Но мальчишку надо было наказать за упрямство, за его нежелание признать свои греховные помыслы. Поэтому он только смог снова хрипло выдавить из себя: «Покайся, сын мой».
Хэнрих был уверен, что Коннор раскается и епитимью на этом можно будет прекратить. Он желал этого больше всего на свете.
— Признай, — повторил он ещё раз, уже более твёрдо, — свои грехи.
Коннор немного выпрямился и посмотрел вверх, на распятие.
— Признаю, — прошептал он, осеняя себя крестом, — что уже не питаю никаких греховных помыслов по отношению к моему брату Ричарду. Что люблю другого мужчину и постоянно думаю о нём. Что больше не могу и не хочу быть вашим духовным сыном, падре Хэн…
Он не успел договорить. По знаку отца Андреза плеть снова опустилась на его плечи. Дальше удары шли не прекращаясь, почти без остановок. Плечи Коннора покрылись красными рубцами, из некоторых начинала сочиться кровь.
Юноша вздрагивал, а под конец начал невольно вскрикивать при каждом ударе. В глазах у него темнело, он почти потерял сознание от боли, и упал бы на пол, если бы его не поддерживал второй послушник. Только благодаря этому он продолжал держаться на коленях.
Первый послушник остановился и отвёл руку в сторону. На чей угодно взгляд епитимия была исполнена. Спина превратилась в мешанину багровых и красных полос, покрытых потёками крови.
— Продолжай, — хрипло выдохнул Хэн. — Ты видишь — он упорствует!
Коннор уже не мог ни в чём упорствовать, он плохо соображал и плохо видел. Он уцепился за колени подошедшего к нему вплотную отца Андреза и умоляюще прошептал глядя куда-то в пустоту, закинув бледное от потери крови лицо вверх.
— Каюсь, падре, — прошептал он. — Что люблю и продолжаю любить… Той любовью, которой надо любить только Бога…
Падре Хэн подумал, что его сердце сейчас не выдержит и разорвётся. Он сделал знак послушникам выйти, что немедленно было ими исполнено. Потом опустился на колени, обхватил лицо Коннора ладонями и приник к его губам. У юноши уже не было сил сопротивляться.
— Подумай, Коннор, — сурово сказал он, наконец оторвавшись от него. — Ты отвергаешь нашу любовь и продолжаешь упорствовать. Если ты страшишься Ада, то не бойся, я могу отпустить тебе все грехи. Все, кроме одного…
Он не договорил, поднялся с колен, поправил рясу и вышел, оставив послушника в одиночестве. С лязгом захлопнулась железная дверь подвала.
Коннор ничком упал на холодный каменный пол, обливаясь слезами. Спину словно жгло огнём, у него не было сил даже доползти до соломы в углу. Он так надеялся обрести в монастыре надежду на спасение и душевный покой, а вместо этого оказался в безвыходной ситуации и просто не знал, что ему делать дальше.
— Господи, — срывающимся от рыданий голосом воззвал он, подняв голову и обратившись к распятию. — Помоги мне. Вразуми меня, грешного, укрепи и очисти мои помыслы.
В свете свечей лицо распятого Иисуса было таким же страдальческим, как и у него. Он тоже был отдан Богом-отцом пострадать за грехи мира, вытерпел мучения, гораздо более тяжкие, умер на кресте мучительной смертью, а потом воскрес и стал вместе с ним восседать на небесах.
Лучшего примера Коннор сейчас не мог себе и представить. Падре Хэн продолжает испытывать его, но он должен быть крепким и всё вынести до конца.
— Спасибо, Господи, — со слезами счастья на глазах пролепетал он и тут же погрузился в безмысленную темноту глубокого обморока.
***
17 июля 1808 года
Коннор, братишка, я так давно тебе не писал, прости, но наша часть была всё время на марше. Бессьер решил сделать внезапный рейд по нашим тылам, и нам приходилось изворачиваться, чтобы не попасть к нему в сети. Нашего командира убили, и мне временно пришлось взять командование на себя, а это очень непросто.
Недавно к нам в часть прислали новобранцев и там один был из наших мест, да и нас с тобой знает. Так вот он болтал что-то насчёт тебя и монастыря, я так понял, что монахи всё же заманили тебя к себе. Не верю, что это надолго, поэтому прошу тебя, не принимай постриг, пока не определился окончательно. Мне бы очень хотелось с тобой об этом поговорить.
Возможно, это случится даже быстрее, чем ты думаешь.
Король отрёкся, Наполеон наступает всё быстрее, в Мадриде на престоле сидит его ставленник. Думаю, что как патриот, ты не можешь с этим смириться. Я тоже.
Скорее всего я не смогу отправить это письмо, потому что почта и курьеры давно уже пропадают, мы окружены и не можем связаться со штабом. Так что я спокойно пишу тебе, что принял самостоятельное решение продолжать сражаться. Захватчикам не должно быть покоя на нашей земле.
Ходят упорные слухи, что англичане пришлют нам помощь, военный корпус во главе с Веллингтоном, но слишком надеяться на это не стоит. Мы должны рассчитывать только на себя.
Нам придётся отступить в горы, поэтому на марше пройдём через родные места и я очень надеюсь, что мы с тобой увидимся. Коннор, я очень волнуюсь, как бы с тобой не случилось чего-нибудь плохого. Каждый день меня терзают дурные предчувствия.
Даже стыдно писать об этом, словно я старая бабка, которая верит в сны, а ведь я не раз видел смерть рядом с собой в бою и был абсолютно спокоен. Но сейчас творится что-то странное.
Я очень постараюсь, чтобы меня не убили только для того, чтобы убедиться, что с тобой всё в порядке. Братишка, помни, я люблю тебя и никогда бы не оставил тебя одного, если бы не война.
Помяни наших родителей, если ты действительно в монастыре, но особо не увлекайся молитвами. Они не помогли нам остановить Наполеона. Мы должны справиться с этим сами.
До встречи, надеюсь скорой.
Твой брат Ричард.
