Confiteor

После вечерней мессы хор начал молитву Confiteor и все послушники подхватили её. Их голоса сливались и, казалось, поднимались прямо к небу. У Коннора в глазах стояли слёзы, настолько это было прекрасно. Звуки пения и органной музыки несли с собой гармонию, которой не было в его душе. Уже второй месяц он находился в монастыре и не знал, что ему делать дальше. Он запутался. Ричард стал для него далёким воспоминанием, чем-то из другой, мирской жизни. Иногда он думал о брате, но эти мысли больше не приносили прежнего возбуждения плоти и греховных помыслов. Зато падре Хэнрих занимал все его мысли с утра до вечера. Он стал любимчиком отца Андреза, ему выделили лучшую келью, которая была обставлена даже с некоторой роскошью, многие послушники ему завидовали. Отдельные кельи были даже не у всех отцов-бенедиктинцев. Но Коннору всё это не нравилось. Он знал, чем обычно заканчиваются все их духовные беседы с падре после мессы, а они нет. И он никому не мог об этом рассказать. Исповедовался Коннор только Хэнриху, падре стал его духовным отцом и сказал, что только он имеет право контролировать все его помыслы. Что он испытывает его и ведёт к очищению от греха. В каком-то смысле он был прав, Коннор думал о Ричарде всё меньше, но греховных помыслов от этого не убавилось. Теперь их предметом стал падре Хэнрих. В такой унылой задумчивости Коннор прошёл длинной монастырской галереей, по привычке приветствуя редких встречных и осеняя себя крестом. Никто не задавал ему вопросов. Все знали, что любимое духовное чадо падре Хэнриха идёт к нему на ежевечернюю исповедь. Падре открыто заявлял, что видит в Конноре своего преемника и, возможно, из него выйдет один из светочей церкви. Собор Девы Марии был как всегда открыт. Дневная жара спала и внутри было прохладно. Коннор напрямую прошёл в ризницу, минуя исповедальню. Он знал, что падре ждёт его там. Отец Хэнрих сразу заметил нахмуренные брови Коннора. Ему нестерпимо захотелось разгладить их поцелуями, но он сдержался. Просто подошёл к нему, благословляя крестным знамением и спросил: — Тебя что-то тревожит, сын мой? Коннор склонился под благословение, почтительно целуя ему руку. — Я хочу исповедовать свой грех, падре. Отец Хэнрих нахмурился. — Мы уже всё обговорили по поводу твоего греха. Если ты продолжаешь думать о брате… — Нет, — не сдержавшись, сгоряча перебил его Коннор. — Я больше не думаю о Ричарде, падре Хэнрих. Но у меня есть новый грех, и это меня сильно тревожит. — Доверься мне, сын мой, — ласково сказал Хэнрих. — Мы подумаем, что с этим делать. Он усадил послушника рядом с собой на кушетку и стал нежно гладить его волосы, пропуская пряди между пальцев. Коннору была приятна ласка тёплой руки падре Хэнриха, но он отстранился, упрямо мотнув головой. — Мой грех… относится к вам, падре Хэнрих, — поступя взор и покраснев, сказал он. — После наших встреч я начинаю думать о вас, как о мужчине. Вспоминаю ваши глаза и улыбку. Это неправильно. То, что мне это нравится. Я… Я не должен испытывать таких чувств. Я… снова хочу почувствовать вас в себе… Последние слова Коннор прошептал чуть слышно, залившись багровым румянцем, так что даже родинки стали едва видны. Отец Хэрих сегодня сильно устал и хотел ограничиться только духовной беседой, но стыдливый вид и слова послушника распалили его. Он приподнял за подбородок застенчиво склонённое лицо Коннора и впился в его губы поцелуем. Парень сопротивлялся, но слабо, и сорвать с него одежду было делом одной минуты. Падре Хэнрих мимолётно подумал, а не специально ли он сказал именно эти слова, чтобы соблазнить его. Но теперь ему было уже без разницы. Он ласкал и гладил идеальное, гибкое тело Коннора, попутно торопливо снимая тёмную пастырскую одежду с себя. Приникал к нему губами, целуя шелковистую нежную кожу, вдыхал её уникальный, такой соблазнительный запах. Мальчишка выгибался под ним, под его поцелуями, вздыхал и стонал, как будто поставив себе целью свести его с ума. Забыв обо всём, отец Хэнрих быстро раздвинул ему ноги и стал гладить и массировать нежное колечко ануса. Пальцы были влажными: Коннор послушно облизнул их, когда Хэн приставил их к его рту. Они проникли внутрь и торопливо растянули его. Усилий потребовалось немного, мальчишка и так был почти готов. Он был настолько соблазнителен, разметавшись перед ним в своей наготе, что падре Хэнрих всерьёз подумал, а не суккуб ли он? Ибо только демоны могут быть настолько искусительны. Но долго думать сейчас он не мог. Его член уже упирался между ягодиц Коннора, медленно входя внутрь. Он стал двигаться всё быстрее и быстрее, лаская его, сжимая его бёдра, наслаждаясь им всем. Хэну не хотелось закрывать глаза, чтобы видеть как Коннор кончает. В момент экстаза он выглядел словно юный мученик, таким страдающим и одновременно просветленным становилось его лицо. Толкнувшись ещё несколько раз, он кончил сам и в изнеможении упал на парня. Обнимая Коннора, он сам чувствовал себя, словно на небесах. Такое чувство не могло быть греховным. — Наша любовь… святая… — прошептал он в ухо мальчишке. — Не считай её за грех. Коннор дрожал как будто от холода и падре Хэн схватил первое попавшееся под руку праздничное церковное покрывало, хранившееся в ризнице, и прикрыл его. Небрежно накрытый переливающейся тканью с искусно вышитыми на ней звёздами, Коннор стал невыразимо, даже слегка пугающе красив. Заметив восторженный взгляд падре Хэна, он зарделся и натянул на себя покрывало соблазнительным жестом. Но потом разглядел, что это такое и резко отбросил ткань в сторону словно она, как раскалённым огнём, жгла его прекрасное тело. — Это же праздничный покров Девы Марии, — чуть не рыдая, сказал он. — Падре, как вы могли? Коннор вскочил с кушетки и стал торопливо одеваться. — Это грех, — приговаривал он, словно в бреду. — Наши души прокляты. Хэн ласково уговаривал его, увещевал, но ничего не действовало. Коннор всё повторял: «Грех», — и сбрасывал с себя руки священника, а по его щекам неудержимо ползли слёзы, оставляя за собой мокрые дорожки. Кажется, это была последняя капля, переполнившая океан сомнений и страха в его измученной сознанием собственной греховности душе. Тогда Хэнрих замолчал и тоже оделся. Спокойный и мрачный он стоял перед Коннором и смотрел на него. Послушнику стало не по себе. — Что мне теперь делать, падре? — спросил он дрожащим голосом. — Ведь так больше продолжаться не может… — Скажи мне искренне, сын мой, — сквозь зубы процедил Хэн, — ты всё ещё думаешь о своём брате Ричарде? Хочешь делать это с ним? — Нет, падре, — горячо возразил Коннор. — Я ведь уже сказал вам. Но я постоянно молюсь, чтобы Бог укрепил меня и я перестал думать о вас как о мужчине из плоти и крови. Это грех, падре. Назначьте мне другого духовного отца и не искушайте меня больше, прошу. Я слишком слаб для этого. — Но пока ещё я — твой духовный отец, — печально, но вместе с тем как-то зловеще усмехнулся отец Андрез. — И если ты хочешь более суровую епитимию, то ты её получишь. Я не могу ограничивать тебя в твоём стремлении к мученичеству. Он быстро вышел из кельи, оставив Коннора в некотором недоумении. Не успел он немного прийти в себя и собраться с мыслями, как отец Андрез уже вернулся в сопровождении двух послушников. — Пойдёмте в подвал собора, чада мои, — ласково обратился он к ним. — Надо исполнить епитимию над одним кающимся грешником. Коннор вздрогнул. Подвал собора Девы Марии Бенедиктинской был местом, где запирали провинившихся в самых страшных грехах. Там была масса орудий для истязания плоти во искупление грехов, некоторые из которых больше напоминали орудия пыток. Насколько ему было известно, этот подвал довольно давно не использовали, ведь, чтобы попасть туда, надо совершить поистине тяжкий грех. Среди послушников только блуждали страшные пересказы об этом. Кто-то даже считал, что там внизу, скованный, сидит сам Дьявол. Однако, он покорно пошёл за отцом Хэнрихом, лишь мысленно вознося горячие молитвы к Богу с просьбами укрепить его и помочь выдержать испытание.