Женщина в белом

Если спросить барменшу лесбийского клуба в одном большом городе, какую самую интересную особу ей приходилось встречать за время работы в клубе, она без раздумий назовёт вам Тильду Линдеманн. Каждый вечер на машине с личным водителем она подъезжает к дверям клуба, и в течение всего вечера не сходит с дивана, медленно потягивая шампанское и скользя по проходящим мимо женщинам пустыми глазами. Ни с кем не заговаривает, и тем более не уединяется. Не пытается завести знакомств — просто смотрит, словно живая камера видеонаблюдения. Эрика, та самая барменша, которая не смущалась заигрывать с посетителями, догадывалась, почему фрау Линдеманн никем не интересуется — хотя в её больших зелёных глазах при взгляде на некоторых женщин зажигался озорной огонёк. Фрау Линдеманн была слишком крупной женщиной, чтобы любить. Возможно, она была способна на платонические чувства, но в клуб женщины приходили не за этим. Поэтому и сейчас Тильда, довольно молодая ещё женщина, неподвижно сидела на диване у самого входа, едва ли не половину его заняв своими роскошными бёдрами, которые, обтянутые белыми брюками, казались ещё круглее и пышнее. Судя по выражению густо накрашенного лица с тяжёлыми пухлыми щеками, ей было ужасно скучно, но никто из сновавших вокруг женщин не решался подойти к ней — слишком уж внушительно и неприступно она выглядела. Они догадывались, что фрау Линдеманн ждёт, пока к ней подойдут, не желая опускаться до того, чтобы самостоятельно знакомиться с теми, кто был беднее и проще неё. В то время как сама Тильда не знала, за чем именно она приходит сюда каждый вечер. Подсознательно, она, конечно, как и всякая здесь, мечтала найти своё счастье, но ничего для этого не делала, считая, что счастье придёт к ней само. Однако ничего не делала для того, чтобы понравиться другим, и без этого считая себя прекрасной. Тильда и вправду была хороша собой, а излишняя полнота придавала её чертам что-то особенно женственное, делавшее её дикую, варварскую красоту поистине роскошной. Прекрасный цвет лица, густые чёрные волосы, зелёные глаза, в минуты веселья сверкавшие так же ярко, как драгоценные камни на пухлых пальцах. Постоянные посетители привыкли воспринимать её как необычное украшение, и потому не подходили. А Тильда скучала, выпивая бокал за бокалом и скользя глазами по женщинам самых разных типажей, часто бывших замечательными красавицами. Но сегодня тоска, ставшая почти гложущей, не знала предела. Отставив в сторону руку с зажатым в ней бокалом, Тильда прислушалась. Где-то в глубине полного разнообразной мебелью зала играли на рояле — мелодия была тихой и однообразной, как будто пианистка только-только училась играть. Это и заставило Тильду оторваться от дивана — обычно игра искусных таперов не вызывала у неё интереса. Она не понимала, что именно в этой мелодии вынудило её подняться, но Тильда радовалась тому, что разбудило её пресытившуюся душу. Тем временем к нестройным аккордам присоединился слабый женский голос неопределённого тембра, певший почти с трудом: —Когда вечером спокойно идет дождь, То я иду в танцевальный зал. Там тепло, и полно сигаретного дыма. Кто танцует, а кто смеется, Поэтому я тоже смеюсь. Я напьюсь. Судя по дребезжанию этого голоса, пианистка находилась в такой же степени подпития, как и герой её песни — неторопливой, с завывающими окончаниями фраз. Тильда, любившая музыку и понимавшая её законы, почувствовала, что певица лишена голоса, но всё равно подошла чуть ближе, бесшумно передвигая отвыкшие от движения ноги. Те, кому приходилось видеть, как ходит фрау Линдеманн, не понимали, как у такой крупной женщины получается едва ли не порхать над землёй. Тильда и сама этого не знала и не думала, как выглядит сейчас, двигаясь по дороге к роялю. Вокруг инструмента собрались тесным кругом женщины, и, чтобы рассмотреть певицу, Тильде пришлось подойти совсем близко. А некрасивый, но чарующий голос всё лился и лился, слегка не соответствуя однообразным аккордам: — Когда-нибудь со мной заговорит девушка, Я окаменею и задумаюсь, что мы тут делаем. Однако в предназначенный час она будет с другом, который меня недолюбливает. Почувствовав приближение новой слушательницы, женщины расступились, пропуская Тильду. Поражённая открывшимся зрелищем и тем, как песня соответствовала её настроению, женщина застыла, не сводя сверкающих глаз с певицы. — А этот тип наверное хорошо дерется. Или они хотят, чтобы я также двигался, Или оделся по-другому. Нет, нет, — певицей оказалась высокая худощавая девушка (но по сравнению с Тильдой она выглядела совсем тощей). Тонкие длинные пальцы почти плоско лежали на клавишах, извлекая из рояля неуклюжие трезвучия. Лицо её оказалось таким же странно-привлекательным, как и голос — далеко не красивое, бледное, в обрамлении тёмных негустых волос, едва достигающих плеч. Молочно-белая кожа, едва заметные пятнышки румянца на скулах, большие светлые глаза под пепельными дугами густых бровей — совсем другого типа, нежели Тильда. Пианистка была похожа на героинь сказок Андерсена — такая же нежная, которую невозможно представить за земным занятием. Тильде такие девушки встречались редко, и как женщина крупная, к подобным натурам она относилась с особым трепетом. Едва дыша от непонятного волнения, она подошла ближе. Пианистка явно была увлечена своей игрой, поэтому не сразу заметила, как на банкетку рядом с ней тяжело опустилось ещё одно тело. От пианистки едва заметно пахло чистой кожей и влажной шерстью — ни духов, ни помады. Бледные голубые глаза не были ничем подчеркнуты, и редкие ресницы чуть заметно трепетали. Не было на девушке и драгоценностей — даже цепочки. Тильда явственно видела в остром вырезе короткого белого платья крупные ключицы и длинную худую шею. Но больше она смотрела на руки пианистки, неторопливо перебиравшие клавиши. На пюпитре стояли ноты, под которыми кривым нервным почерком были написаны разделённые на слоги слова. Ожидая, когда кончится проигрыш, Тильда разобрала нехитрые строчки и набравшись храбрости, запела, едва услышала рядом слабый голосок пианистки: — В конце концов, я ухожу один. Я пьян, поэтому мир выглядит довольно забавно. И я напеваю свою песенку: "Dadadada, dadadada, dadadada". Услышав под ухом сильные раскаты густого контральто, Кристина вздрогнула, поворачивая на звук маленькую голову. Рядом, осторожно опираясь на банкетку, сидела толстая, пышная женщина в белой рубашке. Воротник был расстегнут, и приспущен полосатый галстук (странная деталь для женского костюма). Боясь поднимать глаза, Кристина осторожно обвела взглядом её сочные тяжёлые груди, обрисовывающиеся под просторной рубашкой. Потом вспыхнула и тут же перевела взгляд на лицо тяжело дышащей женщины. И, пораженная её красотой, застыла, словно взглянула на Медузу Горгону. Оказавшись лицом к лицу с ней, Тильда нервно закусила губы, встряхивая завязанными в хвост волосами. Кристине она показалась прекрасной, и от того, что сидящей напротив женщины было так много, между ног у пианистки всё словно налилось свинцом. Руки её мелко задрожали, соскальзывая с клавиш, а Тильда почувствовала давно не испытанное желание. Как давно ей действительно чего-то хотелось? Осторожно подвигаясь к пианистке, она сглотнула, понимая, что они остались посреди зала одни. — Ведь ты приходишь сюда каждый вечер, когда идёт дождь, — прошептала Кристина, нервно теребя пуговицу на воротнике. Сдерживать возбуждение становилось всё тяжелее. Замерев, Тильда слушала её тихий голос и не понимала, о чем говорит эта девушка, чьего имени она даже не знала. Ей было и не интересно это имя — ведь впервые за долгое время Тильда испытывала настоящее желание. Сколько одиноких вечеров ей пришлось здесь провести, прежде чем встретить ту, с кем она могла построить своё счастье? — И каждый вечер я играла только для тебя, но ты не слышала меня, — продолжала Кристина, не пытаясь бороться с поступающем желанием, от которого сводило ноги и тяжелела плоская грудь. Тильда кивнула, и пряди длинной чёлки упали ей на лицо. — Но я всегда знала, что ты придёшь, — закончила Кристина, укладывая дрожащую руку на бедро Тильды. Тильда накрыла костлявую руку пухлой ладонью, разворачиваясь так, что её ноги были по обе стороны банкетки. Кристина благодарно улыбнулась, укладывая вторую руку между могучих бёдер, и сама приняла такую же позу. Тильда благодарно улыбнулась, чувствуя, как складки половых губ тяжелеют, источая вязкую жидкость. Разведя ноги ещё сильнее, подалась навстречу пылающей Кристине, чья плоская грудь резко вздымалась от ожидания близости. — Я же знаю, что ты приходишь сюда только за этим, — проворковала Кристина, беззастенчиво расстегивая воротник Тильды. Перед тем, как сесть за пианино, она, в жизни стеснительная, хорошо выпила, и потому ничего не боялась. Кристина забросила ноги ей на бёдра, и Тильда удивилась, когда поняла, что эти обнажённые ноги почти ничего не весят. Потом почувствовала, как на плечи опустились тонкие руки, а пахнущие красным вином губы оказались совсем близко. Рот Тильды оказался мягким и сладким после шампанского, как мармелад. От незнакомых ощущений кружило голову и дрожали и без того сведенные судорогой ноги. Мелко дрожа от восхищения, Кристина уложила руки на покорившие её груди Тильды, чтобы потом крепко сжать их. Упругие и мягкие, они явно не поддерживались бюстгальтером — Кристина почувствовала между пальцами напрягшиеся соски, крупные, как вишни. Тильда простонала ей в ухо, уронив голову на узкое плечо. Полная рука с короткими пальцами скользнула внутрь декольте Кристины, разъединяя кнопки. Под коротким платьем тоже не было ничего. Только кости, обтянутые гладкой кожей. На том месте, где должна была быть грудь, беспомощно торчали бисеринки сосков. И, нащупав эти бусинки в перерыве между поцелуями, Тильда поняла, что Кристина красива тоже — только совсем другой красотой. Если Тильда походила на языческую богиню плодородия, то Кристина была средневековой аскетичной мадонной. И потому наблюдающей за ними барменше казалось, что они прекрасно подходят друг другу. С трудом оторвавшись от сочных губ Тильды, Кристина провела по пухлой щеке, с нежностью разглядывая лицо женщины, ради которой она каждый вечер приходила в этот клуб. И ради кого играла все свои песни, хотя совершенно была лишена красоты голоса. Кристина считала себя некрасивой, и потому не надеялась, что возлюбленная заметит её. Но музыка соединила их, и в это не верилось. И потому Кристина хотела успеть за этот вечер всё, что было возможно. Руки Тильды скользнули к застежке брюк, потягивая вниз латунную собачку. Платье Кристины давно было расстегнуто, и Тильда видела её тощий плоский живот, усыпанный мелкими родинками. Резинка трусов, отделанных белыми кружевами, натягивалась на холмах тазовых костей — у Тильды же эта резинка больно впивалась в плоть. Но обе женщины уже давно изнемогали от гложущего желания. Не сводя взгляда с некрасивого, но похорошевшего в любви лица Кристины, Тильда почувствовала, как внутрь неё скользнул тонкий холодный палец. Резкая, но почти приятная боль пронзила массивное тело, отчего Тильда затряслась, невольно подаваясь назад, а из прекрасных глаз брызнули слёзы радостного восторга. Она не помнила ничего, что было дальше —только волны острой боли, захлестывавшие её с головой, собственные вскрики, полные блаженства, и лихорадочно быстрое дыхание над ухом. Губы Кристины, тонкие и влажные, касались роскошного тела почти невесомо, но от каждого её движения Тильда испытывала новую волну удовольствия. Не помня себя от счастья, она подчинялась каждому короткому слову, давая Кристине делать с собой всё, что угодно. Но внезапно уши женщин прорезал вой сирены, а чернота перед закрытыми глазами стала красной. Они словно очнулись, распахивая глаза, и, рывком поднимаясь с банкетки, Тильда услышала вой — у одной из женщин, бывшей в зале, загорелись волосы. Остальные визжали, не зная, за что взяться в первую очередь. Но Тильда с Кристиной сразу поняли, что нужно сделать, хоть едва стояли на ногах. Взявшись за руки, они покинули клуб, где ревел и гудел огонь. Кристина лишь оглядывалась, прижавшись к мягкому плечу Тильды, решительно двигавшейся к оставленной у входа машине. Оказавшись в темноте салона, Кристина благодарно обвила свою спасительницу, и Тильда, чувствуя на себе длинные тонкие руки, понимала, что никогда уже не отпустит ту, кто подарил ей возможность желать.