Саске
Больница. Вылизанная до тошноты обстановка и запах чистящих средств, забивающий нос. Уже через пару дней кажется, что ты пропах этим. Через неделю — что запах въелся в кожу и не сойдет даже спустя время. Саске любил чистоту, его раздражало, когда вещи лежат не на своих местах. Все эти условия были в больнице. Ничего лишнего и всегда порядок. Но эта идеальность только раздражала. Белые пустые стены и запах хлорки угнетали все больше. Заниматься было особо нечем. Постоянный контроль медсестер, перевязки, процедуры, конские дозы сильного обезболивающего, вплавляющегося в вены через иглу капельницы, которая уже приросла к руке. Вставать самостоятельно он не мог и эта беспомощность добивала. Оставалось одно — размышлять. Много. «Переломы бедренной кости, подключичная и локтевая, два ребра. Сотрясение мозга. Закрытые травмы внутренних органов. Смещение суставных концов. Многочисленные ушибы и гематомы и далее по списку», — качали головой врачи, читая его больничную карту. Во все подробности его не посвящали. Но и так было ясно: все паршиво. Складывалось чувство, что по нему проехалась фура. Хотя, почти так оно и было. Ни обезболивающее, ни сон не выключали боль полностью. Она разливалась по всему телу, накатывая новыми волнами то с одной, то с другой стороны. В сознание Саске пришел через несколько дней. Уже после перевода из реанимации, когда к нему допустили близких он узнал о смерти брата, когда вместе с матерью зашел следователь и принялся задавать уточняющие вопросы о злополучной ночи. Мозг превратился в кисель и собрать в кучу факты и предпосылки казалось невыносимо трудно, но душевные страдания не особо занимали служителя закона. В тот вечер, наконец оставшись один Саске долго плакал. Слезы злили, особенно то, что он даже не мог их стереть. В следующий приход следователя он отказался от дачи каких-либо показаний. Итачи был для него самым близким человеком. Только ему он мог довериться и ждать совета, который был бы не основан на эмоциях, личной выгоде или морали. Это был человек логики и холодного рассудка, снисходительный и понимающий. Воспоминания о том, как он трепал Саске по голове и с чуть приподняв уголки губ в улыбке. «Глупый младший брат», часто повторял он. Но в этих словах чувствовалась любовь, забота и переживание. Ненависть к Мадаре поглощала все сильнее. Не хотелось слышать о нем. Нет, не хотелось даже знать этого человека. Саске привык всегда искать виноватых. Любую цепочку из случаев всегда кто-то запускает. В этом случае пусковым механизмом стало неумение Мадары вовремя остановиться. Мама старалась приходить каждый день. Но Саске было слишком больно смотреть на ее страдания и он попросил приходить реже. Кого он так и не смог выгнать из палаты, так это Сакуру. Со временем он привык, что почти круглосуточно в углу его палаты в неудобном кресле, поджав колени к груди, спит заплаканная девушка. Она не навязывалась с разговорами, не надоедала. Просто молча смотрела и иногда интересовалась самочувствием или объясняла слова врачей. Ее забота не выглядела как помощь немощному, а была настолько естественной, что Саске вскоре привык, что она подает ему воду, поправляет подушку, укрывает, проветривает палату и делает еще много мелочей. Из больницы Сакура отлучалась редко. Заехать в общагу, принять душ, переодеться, забежать в универ, чтобы не накопить долгов и передать выполненные задания. На обратной дороге обязательно заходила в магазин. Казалось, она знала все, что любит Саске или безошибочно угадывала, умудряясь при этом еще соблюдать строгие больничные правила по списку разрешенных продуктов. Помогать медсестрам стало единственным развлечением. Медперсонал часто шутил, что с таким рвением и исполнительностью ей бы идти к ним работать. Сакура и впрямь задумывалась бросить универ, в который пошла из-за Саске и поступить на лечебное дело. Пол года Сакура старалась убедить себя в том, что ее чувства к Саске были надуманной детской забавой. Но когда по общежитию прокатился слух о произошедшем, Сакура не раздумывая сорвалась в больницу. Самой тяжелой оказалась первая ночь под дверью реанимации. Врачи и медсестры пытались отправить ее домой и совсем ничего не говорили, ссылаясь на то, что она не относится к категории родственников. Но девушка славилась упорством с малых лет. «Я не смогу без тебя», — шептали изкусанные губы. «Выживи. Выживи. Выживи», — снова и снова повторяла она, утопая в неизвестности за закрытой дверью. С надеждой, что эти слова помогут ему. Бежать от чувств и обманывать себя было глупой затеей. Сакура понимала это. Саске не полюбит ее, это было очевидно. Но стало плевать. Хотелось не получать, а отдавать. Стараться сделать так, чтобы дорогому человеку стало хоть немного легче. — Только не прогоняй меня… Я не буду раздражать, — первое что сказала Сакура, когда Саске проснувшись увидел ее. Она сильно похудела, кожа приобрела сероватый оттенок, под припухшими глазами расползались темные круги, кожа вокруг отросших ногтей была ободрана в кровь из-за вернувшейся привычки обрывать заусеницы и загрубевшую кожу во время нервного напряжения. Сакура всегда тщательно следила за своей внешностью, но теперь ей было плевать. Аккуратные платья сменились растянутыми джинсами и потертым сфитером, спадающим с плечь. Переживания за Саске съедали изнутри. В те недели Саске впервые почувствовал укол совести за то, что плохо обходится с ней. Сакура всегда была рядом, заботилась, помогала, спала урывками, готова была выполнить любую просьбу. «Насколько же много я для тебя значу? И, собственно почему? Относился к тебе всегда как урод», — размышлял он глядя на спящую девушку. Рядом с ним была хорошая, добрая, заботливая, любящая. Но, как бы больно небыло признавать, Саске каждый день ждал, что на пороге появится другая. С растрепанными волосами цвета шоколада, в любимой черной футболке (его), с округляющимися от переполняющих эмоций глазами в которых крутится весь мир. Чертов анализ. День ото дня он вспоминал все моменты, связывающие их с Амайей от знакомства, слов сказанных в ночь аварии. И хотелось снова сесть на байк и влететь под ту машину от осознания того, каким придурком был. Как не видел очевидного еще по школе. Как не замечал чувств Амайи и не понимал своих. «Только приди. Я все объясню. Добьюсь прощения. Ты поймешь. Должна понять», — мысленно обращался к девушке Саске продолжая ждать. Уверенность в ее появлении таяла на глазах и исчезла вовсе, когда настал день выписки. Проведенное в больнице время оказалось слишком долгим и насыщенным на открытия в самом себе. В дом к родителям возвращаться он отказался, сказав, что теперь живет в другом месте. Опираясь на костыли он шел по до боли знакомому коридору, который стал свидетелем слишком многих событий. Хотелось как раньше зайти в двести пятую комнату, нарваться на возмущения Темарий, увидеть Амайю за ноутбуком или альбомом для рисования. Он нес с собой столько слов, что было даже тяжело. Стук. Дверь оказалась закрытой. Связавшись с Темари ему удалось выпытать, что обе девушки съехали с общежития. Шикамару с Темари теперь снимали квартиру, а Амайа пока жила у матери.Амайа
Знакомый подъезд. Лестничная площадка и старая дверь с облупившейся обшивкой. Саске хмыкнул и устало сел на пол, прижимаясь спиной к стене. Тело все еще сковывало от боли и даже простая активность давалась тяжело.Но он знал, Амайа дома. Видел, как выходила курить на балкон, а значит путь был проделан не зря. Неловкий перебор струн разрушил тишину, звучным приветствием отталкиваясь от серых стен. Играть с загипсованной до кисти рукой было тяжело, но пальцы подрагивая сжали гриф и раздались первые аккорды. И пропадает в миллионах навек, Когда-то самый дорогой человек. Правда слишком глубокая рана… Горло першило, голос сбивался. Но он продолжил уже более уверенно. Задержи дыхание на миг, ощути какая глубина. В моей голове идет война Я не понимаю ничего, из того, что чувствую сейчас, Проводив тебя в последний раз Привычным движением Саске положил ладонь на струны, заканчивая песню. Ему представлялось, что именно в эту секунду Амайа натягивает на плечи кардиган, просовывает босые ноги в тапочки. Вот-вот он должен услышать звук проворачивающегося ключа. Но дверь оставалась закрытой, а за ней была тишина. Помедлив он затянул вторую песню. Мы чересчур увеличили дозу, Вспомнили все, что хотели забыть Или на рельсы легли слишком поздно Бог устал нас любить, Вот она гильза от пули навылет, Карта, которую нечем покрыть. Мы остаемся одни в этом мире, Бог устал нас любить. Ответа снова не было. Он просидел так долго. Давал уставшей руке передохнуть и начинал играть по новой. Маленький концерт для холодных стен. Откуда ему было знать, что в этот момент Амайа так же как он сидела на полу, вжимаясь в дверь. Из глаз катились ручьем слезы, ладони плотно зажимали рот, стараясь не выдать свое присутствие звуками рыданий. Ей было больно. От того, как Саске поступил с ней, предал и растоптал то, что взрастил сам. От того, что ему пришлось пережить в последний месяц. Добивала ее слабость, не нашла в себе сил даже для того, чтобы прийти к нему в больницу. Было два противоречивых чувства: она не хотела его видеть и боялась увидеть как сильно ему досталось в той аварии. Столько раз она стояла возле его палаты, но так и не осмелилась зайти. Тем временем песни продолжались, разрывая сердце девушки в клочья. А там, за облаками, нет ничего Станешь ты, как камень, там без него На себя посмотришь, зеркало вдруг треснет Ты уйти не сможешь после этой песни Успокоившись и приведя лицо в порядок Амайа наконец открыла дверь. Нужно было взять эмоции в узду и выстоять этот раунд. Самое главное, что он в порядке. Все остальное для себя девушка решила еще той ночью. — Выкладывай, — тон девушки казался отстраненным, а вгляд холоден. Впервые Саске почувствовал, каково это, когда в такое манере общаются с тобой. Все тело передернуло, он растерялся и все слова вылетели из головы. Он не был готов к такому поведению Амайи. Ждал радости, злости, обвинений, скандала. Чего угодно, только не равнодушия. «Словно ничего и не случилось», — думал Саске. Амайа вела себя преувеличенно спокойно, словно их отношения остановились на затихшей в старших классах дружбе. «Словно ничего и не случилось», — думала Амайа. Как и раньше Саске после мелких ссор Саске сидел под ее дверью, играл на гитаре, пел и ждал, когда она выйдет. На секунду в душе что-то степлилось, поддавшись ностальгии, но тут же отпустило. Труднее было смотреть на него. Искалеченного, с костылями, загипсованной ногой и рукой. Слезы подступали и проще было сфокусировать взгляд на облупившейся штукатурке. — Думал, придешь в больницу… — Зачем? — все-то же безразличие, — У тебя все? — Нет. Знай, все что наговорил в ту ночь — ложь. Помнишь ту новую песню, которую написал к нашему выступлению в баре? Она действительно была для тебя. И все остальное… — слова давались парню с чудовищным трудом, перемешивая все его приятные воспоминания, связанные с девушкой, с враньем, в которое он залазил. — Сам не понимал, не хотел принимать, чувства к тебе. Я дурак, — Саске тоже не мог позволить себе прямого взгляда в глаза девушки, поэтому так и продолжал сидеть даже не повернувшись. — Дико психовал, когда ты стала все больше проводить времени с Мадарой, — имя старшего брата прозвучало как оскорбление, он старался не упоминать и не вспоминать его. — Успокаивал себя, что дело только в споре. Стал слишком раздражительным. Но, как я мог все это показать? Нет, мне легче было отгородиться ото всего привычной маской. Знаешь, месяц в больнице позволяет здорово разобраться в себе… — И снова слышу одну ложь. Еще не надоело? Подумай, ты столько раз переворачивал свои слова. Сам то еще не путаешься? Постой, поняла. Сам уже не знаешь? А так, за исполнение пять, а вот за искренность не больше одного балла. Серьезно, ты меня слишком обидел. Я любила тебя, любила по настоящему, наверно. Еще со старших классов. — Значит, ничего уже нельзя изменить? Внутри все обрывалось, Саске чувствовал, как к глаза становятся влажными. Даже не мог представить, что когда всему этому сможет прийти конец. Ответ он уже знал. — Нет. — Я все равно буду пытаться. Так уж получилось, что я наконец-то понял насколько ты мне нужна, — и не дожидаясь ответа девушки, парень поднялся с пола и не взглянув на нее пошел в сторону лифта. Ему было незачем знать, как этот месяц провела Амайа. Хидан проводил ее, как и обещал. Даже прорвался внутрь общежития и доведя до комнаты передал в руки Темари, дав совсем краткие пояснения. В ту ночь Амайа долго плакала, обнимая подругу, а на утро решила: — Я не останусь здесь. Не смогу. Началось все с того, что вещи комком полетели в дорожную сумку. Через час о ее присутствии тут напоминали только плакаты на стене, плюшевый мишка на полке и альбом. — Не будешь забирать рисунки? — интересовалась Темари, внимательно вглядываясь в листы. — Именно эти не хочу видеть. Альбом был неким подобием дневника для Амайи. Все самое важное хранилось в нем. Тут были портреты счастливой улыбающейся Темари в солнцезащитных очках, угрюмая Карин, Самодовольный Хидан и еще ряд знакомых. Выделились два портрета сделанных особенно тщательно. Мадара и Саске. Темари знала, над ними девушка сидела дольше всего и каждая вдавленная жирная карандашная линия подчеркивала тяжелую мысль, а легкая и размашистая — долгожданный ответ или вывод для самой себя. Она по долгу смотрела на то, как Амайа рисует. Ее всегда поражало, как много понять о Такахаши в этот момент. Были и рисунки отображающие эмоциональное состояние. Про пространные деревья, то милые животные, дома, были и абстракции. Последние рисунки на фоне прошлых казались крайне мрачными, запутанными и угловатыми. Через них сочилась боль. Темари не было рядом, когда они появились. В следующие пару дней Амаца занималась активными поисками. Решение нашлось быстро и было на удивление простым. Бежать. Отовсюду. С реализацией было сложнее. Удалось найти университет куда ее были готовы принять, даже удавалось сменить специализацию на юриспруденцию. Добиться места в переполненном общежитии и уладить все вопросы с документами оказалось сложнее. Но желание уехать в другой город победило все. Стоя на железнодорожном вокзале она сжимала в руках заветные билеты и справку о переводе. Переполненная сумка давила на плечо, но Амайа этого не чувствовала. Она была одна. Темари не смогла проводить. Карин тоже. Видеть кого-то еще не хотелось. Уезжала вечером того же дня, когда приходил Саске. От этого прощание выдалось еще более символичным, а его желание что-то изменить абсурдным. Поезд уезжал, пленкой проматывая до боли знакомые виды города. Возвращаться сюда больше не хотелось. Как только высотки и бетон сменились природой, Амайа оторвала взгляд от окна и стала удаляться из всех соцсетей, попутно очищая сообщения и номера. На диалоге с Саске палец дрогнул.Саске
Следующий год прошел для Саске просто чудовищно. Одновременно он потерял всех самых близких людей. О старшем брате даже слышать ничего не хотел. Единственным, кто не давал ему окончательно сорваться оказался Наруто. Он никогда не расспрашивал о том, что творится у друга в голове, не доставал его нравоучениями, просто, постоянно вытаскивал из передряг. Раз за разом возвращал к нормальной жизни, пусть и ненадолго. Узумаки терпеливо выслушивал все оскорбления в свою сторону от Саске, и рушил все его попытки отделаться от надоедливого друга. Между ними частенько случались драки, но именно после этого в мозгу Учихи хоть что-то на время прояснялось, и его жизнь приходила в относительную норму. Саске снова собрал старую группу. Только теперь в ней тексты все чаще писал он. Если раньше его раздражало то, как часто курил Мадара, то теперь он и сам почти не расставался с сигаретой. Пробовал топить свои чувства в алкоголе, но подлое состояние опьянения, отключающее ноющую боль никак не проходило, поэтому вскоре в его жизни стало появляться все больше запрещенных средств. Началось, все как и водится, с травы. Наруто находя очередной пакетик в их комнате сильно матерился, ворчал на друга, демонстративно выбрасывал, но эта борьба была бесполезной. В универе Учиха тоже практически не появлялся.Итачи
Потеря среднего брата, любимого и Саске и Мадарой, сильно отразилась на обоих братьях. Оказалось, он был связующей нитью между ними. Да и всей их семьей. Друзья тоже тяжело переживали потерю. На похоронах Итачи было много народу, но двух, наверно, самых главных для него людей не было. Саске в это время лежал без сознания в реанимации. Мадара же сидел в следственном изоляторе, обвиняемый в убийстве брата. «Ты слабак, Итачи. Просто взял и свалил от нас», — написал как-то на черновике с новой песней Саске. Клуб Бунтарей распался. Пейн сейчас всецело посвящал себя Конан, учебе и работе. Сасори и Дейдара были соседями и просто не могли перестать общаться, но и в их жизни все стало как-то серо. Больше не было ни адреналина, ни драйва, только скучные будни сменяли день за днем, оставляя единственным развлечением споры об искусстве. Благо, искусством оба считали все происходящее и существующее в мире. Хидан удивил едва ли не сильнее всех, когда явился перед друзьями с бритой головой и документами об отчислении. Решил уйти в армию и намеревался остаться там. — Здесь меня заносит. Посмотрел как бывает. Представил до чего докачусь. Да ну нахер. Я так ебу дам. Надеялся, что военная дисциплина научит его самоконтролю и порядку. Так и закончилась история нашумевшего в университете «Коноха», скандально известного клуба бунтарей, историю которого еще долго будут помнить. Ах да, еще же оставался Мадара.Мадара
Следственный изолятор, бесконечные допросы в попытке выяснить новые факты преступления изматывали не так сильно, как моральный груз. Мадара ненавидел себя, свою агрессию, самоуверенность, надменность. Место в котором он находился заставляло много думать. О своих поступках, жизни, отношениях с людьми. И все больше Мадара убеждался в том, что он ужасный человек. Внушать самому себе, что произошедшее было случайностью было невыносимо. Но за эту мысль он начинал цепляться, когда становилось совсем хреново. Говорят, что одна из самых тяжелых пыток — это лишение сна. И в этом случае Мадара стал истязателем сам для себя. Он не мог спать. Каждый раз все заканчивалось одним и тем же сном. Он сидит в луже стремительно окрашивающейся красным. Смотрит на свои руки, они в крови. Сердцебиение учащается и к моменту, когда захлестывает паника вокруг начинают течь кровавые реки и он тонет. Иногда во снах приходил Итачи. Он не о чем не говорил, лишь укоризненно смотрел, внимательно слушая все душевные триады Мадары. Проще было вовсе не спать, чем каждый раз возвращаться к этим образам. Следствие и суд прошли быстро. Но Мадаре показалось, что прошла целая вечность. Судебное заседание стало отдельным адом. Ему не хватило духа на то, чтобы хоть на секунду оторвать взгляд от сплетенных в замок рук. В зале присутствовал отец. Мама не смогла прийти по состоянию здоровья. Саске отказался присутствовать. С Фугаку были сложные отношения и Мадара привык смотреть на него с вызовом и превосходством, сейчас же он напоминал себе собаку с поджатым хвостом, которая стремиться забиться в самый дальний угол. Мадара был подающим большие надежды молодым адвокатом, но даже думать не мог о построении хоть какой-то линии защиты. Знакомые суетились в поисках хорошего защитника, но что мог сделать адвокат, если Мадара сам обвинил себя сильнее любого другого человека. «Убийство по неосторожности», — вердикт судьи. Адвокат облегченно выдохнул, вытирая пот со лба. Он и сам не верил, что получится добиться такого результата. Его подзащитный активно топил себя сам даже на заседании. Впереди ждало два года заключения, разрушенная карьера и руины вместо планов на жизнь. Деньги, конечно, могли решить все, как любил говорить сам Мадара, но не после такого громкого дела. Больше года никто ничего о нем не слышал. Пока однажды Амайа возвращаясь с учебы не получила письмо. Девушка долго размышляла читать ли его. Пускать в новую только выстраивающуюся жизнь крупицы прошлого было страшно. Казалось, что даже проникнув таким незначительной пылью, следом придет ураган, который снова сметет все к чертям. Несколько дней оно покоилось на видном месте, пока девушка металась в муках размышлений. И все же она решилась. «Привет, моя девочка. Не выбрасывай письмо сразу, прочитай, тебе будет интересно. Достаь твой адрес оказалось сложно. Такое чувство, что ты исчезла совсем. Ты молодец, в сложившейся ситуации все сделала верно. Привыкла видеть меня самоуверенным, успешным, наглым, играющим людьми по своему усмотрению. Но те времена, когда я был «на коне» прошли. Теперь все иначе. Не надейся, я не сломался, как Саске, но все пошло как-то совсем хреново. Знаешь, а довольно странно, как быстро про тебя забывают знакомые, друзья и даже близкие, как только ты теряешь свое влияние. Черт с ними, с Сасори, Дейдарой и Пейном. Понимаю, у них своя жизнь, Хидана тоже в принципе можно понять, в армии ему не особо-то до сидячего друга. А куда делись все остальные? Неужели я и в самом деле был такой тварью? Но Саске… Пожалуй, то что я потерял его расстраивает больше всего. Сколько раз приходилось вытаскивать его из разных передряг. А теперь, когда вляпался я, он просто предпочел забыть меня. Обвиняет в смерти брата и во всех смертных грехах. Хотя, я и сам так же считаю. Он даже не ответил ни на одно мое письмо. Ладно, отец, его я прекрасно понимаю и тот написал, что я ему больше не сын. Но вот Саске. Это даже обидно. Вот она ценность семейных отношений. К черту лирику. Всех этих терзаний хватило уже за гланды. Ты, наверно, думаешь к чему написал тебе? Ждешь, что буду извиняться, просить прощения? Оставлю это Саске. Думаю, он уже не раз задействовал свое ораторское мастерство перед тобой. Я приготовил для тебя нечто иное. Скорее это исповедь. Созрел. Разочарую. Как и раньше, не отказываюсь ни от одного своего слова или поступка. И я все так же считаю тебя ферзем в той партии, которую разыгрывал. Важная фигура с непредсказуемыми действиями, которую, к сожалению, потерял. Но, возможно получится сделать рокировку? Говорил, что всегда честен с тобой. Увы, порой лгал, когда называл тебя глупой. Никогда так не считал. Просто нравилось, как ты злишься. Нравилось, как ты краснеешь, смущаешься. Как заходишься во вдохновленной речи, рассказывая о чем-то заинтересовавшем или задевшем. Я бы с радостью вернулся в любую из наших встреч: будь то ночи, когда спасал тебя от хулиганов и полиции; ночи, когда коротали время за алкоголем и душевными беседами; или в тот момент на посвящении. Клянусь, как только выйду, мы повторим любой из тех эпизодов. И да, я снова не спрашиваю твое мнение. Признай, тебе это нравилось. Ты же сейчас покраснела? Я надеюсь. Знаешь, а в том споре сыграла ставки Итачи. Почти. Ты ушла от Саске, но и не из-за меня. Итачи думал, что тебе хватит ума, заподозришь неладное и не будешь зарывать себя. Хотя, пожалуй, тут проиграли все. Еще хотел внести ясность. В ту ночь, когда принимали Сасе и Наруто в клуб, меня вывела твоя дерзость и пренебрежение и я все рассказал Саске. Ну, если быть точнее, он и так о многом был в курсе. Но я приукрасил рассказ парой выдуманных деталей, которые играли не в твою пользу. Можешь злиться на меня, проклинать, обвинять. Имеешь право. Я и сам не одобряю некоторые свои прошлые поступки и слова. Не могу даже себе объяснить к чему все это письмо. Изливать свои чувства в планах не было, просить прощения тоже. Единственное, о чем я тебя прошу, это ответ. Не важно, что в нем будет, хоть одно предложение. Пожалуй, это и является главной целью. P.S.Не кури, моя девочка, не кури. Знаю, ты сейчас этим и занята.» Письмо из прошлой жизни растрепало нервы начиная с обращения «моя девочка». Такахаши всегда сильно бесилась из-за него, но в этот раз оно показалось до боли родным. Над ответом Амайа думала не долго. «Курить брошу, только тогда, когда ты мне сам скажешь, а не напишешь!» Короткий ответ подарил толику надежды. Цель молодости состоит в том, чтобы через саморазрушение прийти к саморазвитию.