***
Они шли к этому так долго, что она просто не могла позволить себе взять и все испортить какой-нибудь неловкостью. Он был слишком чувствителен к мелочам, которые казались ему обидными, слишком самолюбив и скрытен, чтобы жизнь бок о бок с ним могла показаться простой и легкой. Все должно было стать яснее, однозначнее и проще. Это ведь нормальный ход вещей, правда? Но проще не стало. Совсем. Лежа в тихой спальне на тщательно перестеленной кровати, она понимала, что теперь все окончательно запуталось, и как ей с этим справиться, она не знала. В первую очередь потому, что не была уверена, что хочет справляться.***
С самого начала стало слишком много всего. Звуков. Дыхания. Вкусов. Иное, непривычное, целиком и полностью принадлежащее другому человеку, смешалось с тем, что составляло привычное ей до неощутимости, обыденное чувство себя, своей самости. Своего тела. Не то чтобы он ей не нравился, казался непривлекательным или еще что-то в этом роде, совсем нет, и от сознания этого было только хуже. Сама хотела, так сильно, что готова была начать упрашивать его сделать это, наконец, дать ей то, в чем она так нуждалась. Поедала его глазами исподтишка, подглядывала, забыв о всяких приличиях, а если он, не то догадавшись, не то почувствовав инстинктивно, лишал ее такой возможности, находился иной выход. Не менее… Интересный. Смотреть на него, угадывать очертания тела под свободной одеждой — и почему ему так дался этот проклятый черный цвет? — смотреть, давая волю фантазии, доводить себя до лихорадочной истомы, до пересохшего горла и искусанных губ — главное, не дать себе прошептать вслух то, что заполняло собой все мысли. Давай же, чего ты ждешь — ежедневный и еженощный молчаливый призыв. Сколько ни мучил он ее своим безразлично-вежливым спокойствием, она была хитрее. Она знала, что происходило ночами, стоило ему уснуть и потерять контроль над собственным телом. Она слышала, что он шептал во сне, торопливо, бессвязно, жалко — почти умоляюще. Знала, чего он хочет и как сильно этого хочет, потому что, засыпая, он прижимался к ней всем телом, так что она сгорала от стыда, смешанного с жаждой. Нечестно было красть вот так чужие секреты, потаенные мысли и слабости. Наверное, это не что иное, как заслуженная расплата.***
В какой-то момент он, сосредоточенный и внимательный поначалу, перестал реагировать на ее слова и движения. Может быть, слишком утратил связь с реальностью, погруженный в собственные чувства… Ощущения? Может, это была месть, или бессознательное желание выместить на ней злость за все, что с ним случилось. Она допускала даже, что это желание было справедливым, и, возможно, именно поэтому старательно делала вид, что все хорошо, не позволяла себе даже вдохнуть полной грудью. По крайней мере до тех пор, пока всего этого не стало слишком много. А может, ей только казалось, что она пытается остановить происходящее, почти кричит, упираясь ему в грудь руками, отталкивает его изо всех сил. Потому что ее пальцы, напряженные почти до судороги, неожиданно для нее самой мягко ложились на его плечи, гладили шею, взъерошивали волосы, а в следующую секунду оказывались прижатыми к теплым и нежным губам. Стоило ждать этого так долго, чтобы вдруг понять, что это уже не игра, не нежный почти целомудренный обмен быстрыми поцелуями, а нечто куда более… Разрывающее и выворачивающее. Откровенное, хищное, голодное и до самых глубин эгоистичное. Все было подчинено одной цели, и его, кажется, совсем не интересовало, что она думает по этому поводу. Ей все это показалось даже оскорбительным. Он вынуждал ее неудержимо терять нити, связывавшие ее рассудок с ее же собственным телом, вцепляться ногтями в то, что попалось под руку, подчиняться прикосновениям и чувствовать, чувствовать, чувствовать то, что она ни за что бы не согласилась разделить с кем-то, если бы знала, что все получится вот так. Запахи, вкусы, звуки и ощущения. Оглушительно-громкие, откровенные до глубокого стыда, до краски на щеках. Иногда он поднимал голову и смотрел ей в лицо: коротко, безразлично. Будто отмечал, что все идет так, как ему надо, по заранее намеченному плану. Всегда и все должно быть по его слову, так, как он решит и скажет, и обычно ей это нравилось. Обычно — но не здесь и не теперь, когда он легкими движениями и ласковыми поцелуями превращал ее в кусок стонущего мяса. Беспомощный и безвольный. Не хочу, не хочу, не трогай меня, не надо, повторяла она мысленно, пока притягивала его к себе, заставляла прижаться крепко, всем телом, кожа к коже. Чтобы чувствовать влажный жар и легкую частую дрожь, напряжение мышц под смазанными, хаотичными движениями ладоней, ощущать всем телом разделенное на двоих безумие. Единение душ, высшее проявление любви, глубочайшая близость — какая омерзительная лживая чушь все это. Ничего утонченного там нет. Зато есть грубый инстинкт, выбивающий из головы мысли и напрочь лишающий рассудка. Эгоистичное побуждение. Позыв. Неминуемое, бесконтрольное влечение с запахом разгоряченных тел и привкусом крови, уже непонятно, своей или чужой. Чужое — да, верно. Невозможно подобрать более подходящее слово. Чужое, которое нужно сделать своим, использовать для достижения собственных целей. В этом вся суть отношений, разве нет? Отличие одно: здесь нужно было подпустить к себе слишком близко, позволить вторгнуться в то, что считаешь безраздельно тебе принадлежащим. Позволить залезть под кожу, разорвав ее до кровавых трещин.***
Хуже всего стало в тот момент, когда нетерпеливое предвкушение сменилось коротким страхом и мгновенным отчуждением. Словно это не она ласкала его так старательно и настойчиво, отвечая на его слишком умелые и уверенные ласки. Сколько раз он уже это делал? Доказывал кому-то свою любовь, так ведь пишут в глупых человеческих книгах? Испуг, мгновения неподвижности. Оцепенение в ожидании. Короткое, осторожное движение, вопросительный взгляд из-под опущенных ресниц. Он красивый. Очень. Особенно теперь. Давление. Слишком настойчиво… Боль. Движение. Боль. Боль. Движение. Она вцепилась пальцами в простыню, безуспешно пытаясь отодвинуться, шевельнуться, хотя бы вдохнуть. Как он не понимает, не замечает, что… Что? Да ничего. Ничего. Вообще ничего, кроме ощущения тупой боли и коротких толчков. Торопливых и осторожных одновременно. Чего теперь так бояться, а? Все худшее уже сделано. Она сморгнула слезы, откинула назад голову, рассеянно глядя на то, как под потолком в столбе света кружат, покачиваясь, пылинки. Дальше все было быстро и смазанно. Тяжелое жаркое дыхание над ухом, безуспешно сдерживаемые стоны. Странно было слышать его голос… Таким. Какая чушь. Ноги уже дрожат от напряжения. Когда ты уже наконец… Дрожь. Короткая судорога, успокаивающее объятье. Так, как будто ее действительно волновало, что он теперь чувствует. Бережное, осторожное поглаживание по голове, по шее, по мокрой от пота спине. Лгать, успокаивая. Убеждая, что все хорошо и все по-прежнему. Одна маленькая чудовищная ложь во спасение. Он поцеловал — так нежно, аккуратно. Будто не оставлял несколько минут назад следы от зубов на ее коже. Все хорошо, милый. Все в порядке. Просто чудесно. Да, следующий раз будет лучше. Конечно, конечно. Лечь в холодную чистую постель, с отвращением ощущая высыхающие капли воды на коже. Завертеться, не зная, устроить поудобнее ноющую поясницу или горящую распухшую грудь.***
В следующий раз совершенно точно будет лучше. Как только ты покрепче уснешь, я встану, соберу свою одежду, тихо выйду из комнаты, а потом и из квартиры, предварительно утопив мобильник в унитазе, и на этом точно все. Он лежал на боку, спиной к ней, подтянув к животу колени. Дыхание было слишком тихим. Будто… затаенным. Наверное, уснул сразу, как только лег, вот и дышит так спокойно и тихо. Беззвучно. Только не прислушиваться. Какая все же дурацкая привычка — искать в тишине его дыхание. Простыня холодная. Неприятно. — Что с тобой? Нет. Нет, нет. Не смей. — Тебе больно? Спасибо, что спросил. Только раньше надо было задуматься. А вообще знаешь, мне… Глупо. Вывернуто наизнанку. Тошно. Холодно. Голо. — Ты только… Что еще? Что еще тебе от меня нужно? — Если ты хочешь уйти, подожди, пока я не усну. Подожди. Пожалуйста. Подходящей причины для отказа не было. Скользящее касание холода, сменившееся растапливающим лед теплом. Расслабляюще. Подкупающе. Убаюкивающе. Его тепло под грудью, шок от слишком сильного ощущения, а потом такая уютная мягкость. Движение, уже совсем другое. Аккуратно подтолкнуть вверх, заставить лечь и опустить голову, потом прижать к себе осторожно, но крепко. Можешь уйти, как только захочешь. Да, конечно. Попробуй. Попытайся, если тебе духу хватит. Она поерзала, укладываясь удобнее, положила голову набок и вдруг различила стук его сердца. Торопливый, частый. Доверчиво-откровенный. Вслушалась в ритм, сосредоточилась на нем, через какое-то время перестав замечать, что это постепенно замедляющееся биение принадлежит не только ей одной. Такое… беззащитное. Так было тихо. Так было спокойно. Тяжелая, свинцово-темная усталость капля за каплей наполняла тело. Потревожить эту неподвижность, разрушить тишину, существующую вне времени и пространства, было теперь просто невозможно. Она устала бороться — просто растеряла все силы и закрыла глаза. В конце концов, одна бесконечно глубокая тишина на двоих и неизменное, привычное биение сердца это вовсе не так уж плохо.