***
Когда рядом был Би-Хан, она почти не замечала всего этого — тихого потрескивания за стеной, еле различимого шелеста у двери, едва слышного, но раздражающе-назойливого тиканья часов на столе. С Би-Ханом было спокойно и нестрашно: она слишком хорошо помнила восторженные внешнемирские истории о его силе и жестокости и слишком многое видела сама, чтобы позволить себе думать, что рядом с ним кто-то может причинить ей вред. Они почти не разговаривали и редко смотрели друг на друга, продолжая, тем не менее, жить одной жизнью на двоих, подчиняясь одинаковым ритмам и придерживаясь одинаковых привычек, так что Китана иногда переставала различать, где он, а где она. Ей нравилась эта размеренная, раз и навсегда установленная последовательность, ход которой определял Би-Хан, успокаивающе предсказуемая и вроде бы безошибочно правильная ритмичность, и она готова была прожить так хоть сотню лет. Но все закончилось слишком скоро. Сарину Китана не называла про себя иначе как «гребаной шлюхой». Улыбалась в лицо, вежливо здоровалась и даже немного болтала, а потом отходила в сторону и отслеживала каждое движение, каждый поворот головы, каждый вздох, представляя себе, как взмахивает веером и вспарывает бледную кожу на красивой длинной шее. Еще ей нравилось рисовать себе картины возможного похищения Сарины: удар по голове, в висок или по затылку, связанные руки — переломать бы их так, чтобы кости торчали во все стороны, — связанные ноги, долгий медленный спуск по лестнице, чтобы хорошенько прочувствовала каждую ступеньку, а потом поездка в один конец в багажнике Сониного джипа. Демоница не имела права на такое тело — незаслуженная, краденая, чужая плоть, которую с нескрываемым аппетитом разглядывали и Джонни, черт его побери, верный муж и любящий папаша, и Джакс, и даже хладнокровно-рассудительный Страйкер. Впрочем, на них Китане было плевать, пусть хоть изойдутся слюнями, лишь бы Би-Хан продолжал отвечать на выверты старой подружки вежливым безразличием. Китана знала об умопомрачительно-романтичной истории их знакомства, за которую ей хотелось убить не только саму Сарину, но и Би-Хана. Знала не потому, что он ей рассказал, а потому, что Сарина в первый же день уселась с ними за один столик в столовой, когда они собирались как обычно выпить по чашке кофе — Би-Хан пил крепкий и без всяких добавок, а Китана щедро сыпала в черную жижу сахар, потому что иначе кофе не лез ей в глотку. Сарина болтала, то и дело картинно откидывая с лица блестящие волосы, Би-Хан сидел, как обычно, молча и с каменным лицом, а Китана прожигала его взглядом и едва сдерживалась, чтобы не съездить ему ботинком по ноге за то, что он «такой герой, такой бесстрашный, и вообще не знаю, что бы я без него делала — правда, дорогой?» Китана сама не заметила, как начала изводить Би-Хана ревностью. Сперва это получалось будто само собой и не имело целью вывести его из себя. Цепочка случайных совпадений. Не захотела посмотреть с ним очередную новостную сводку, потому что болела голова (от злости, потому что гребаная шлюха не отлипала от него всю тренировку, так что все вокруг начали посмеиваться). Не села с ним вместе ужинать, потому что не было аппетита (была сыта по горло болтовней гребаной шлюхи во время очередного вынужденно-совместного кофе-брейка). Не подставила щеку для традиционного поцелуя на ночь — священного и неукоснительно соблюдавшегося ритуала и единственной формы близости, которую он с ней себе позволял (ведь гребаная шлюха чмокнула его на прощание куда-то возле самых губ, а он стерпел это вместо того, чтобы впечатать ее ударом кулака в стену). И так мелочь за мелочью — сотня, другая, тысяча мелочей. Би-Хан обижался — как всегда молча, но при этом весьма красноречиво, а Китана обижалась на него, и с каждым днем, проведенным за полосой отчуждения, ей все больше казалось, что она ненавидит его так же, как и Сарину. Однажды вечером Би-Хан неожиданно собрался на прогулку. Они гуляли, конечно, по строго определенному расписанию, каждое воскресенье ездили в парк, а иногда, если погода была солнечной, на море, но взять и просто уйти из дома, когда уже стемнело и на улицах, конечно, стало слишком опасно, чтобы шататься там просто так (его собственные слова, между прочим), — это было чем-то невообразимым. Китана ходила из комнаты в кухню и обратно с телефоном и едва не довела себя до нервного срыва, впрочем, так и не решившись никому позвонить, когда Би-Хан вернулся и принес ей ее любимое мороженое. К мороженому Китана демонстративно не притронулась. У нее было весьма чуткое обоняние, и она прекрасно знала, что Сарина любит модные духи с мерзко-сладким, назойливым, прилипчивым запахом. Весьма ей подходящим по характеру. Би-Хан, видимо, понял что-то, потому что вскользь упомянул, что совершенно случайно встретил Сарину, которая гуляла с какими-то знакомыми. Китана оставила его попытку объясниться без ответа — боялась, что, если раскроет рот, дело кончится грандиозным скандалом. После этого все стало совсем плохо. Китана не знала, какое объяснение ее поступкам придумал Би-Хан, но оно явно было не в ее пользу — странные прогулки становились все чаще, пока не превратились в каждодневный ритуал. Один из их ритуалов, к которому она имела лишь косвенное отношение — металась по квартире, выглядывая в окна каждые десять минут, до тех пор, пока он не возвращался, непривычно смущенный и будто бы неуверенный — то ли в том, ждут ли его, то ли в том, стоит ли ему вообще возвращаться. Китана осматривала его, пока он спал, при свете ночника ища на его теле подтверждение своим подозрениям, но не находила ничего — ни следа чужих прикосновений. Только надоедливый, раздражающий, преследующий ее запах, который она теперь ощущала постоянно — круглыми сутками, как будто Сарина незримо торчала в их квартире, спала с ними в одной постели и ела за их столом. Однажды он не пришел ночевать. Это было неожиданно и очень больно — несмотря ни на что. Китана почти смирилась с его прогулками, отчасти поддавшись увещеваниям Сони, отчасти понимая, что, вздумай она запретить, последствия будут непредсказуемы и, вполне возможно, печальны — для нее. Она молчала, когда он одевался, зашнуровывал кроссовки, отпирал и запирал дверь. Молчала, когда он приходил, стягивал футболку и отправлялся в душ, чтобы потом лечь в постель и тут же уснуть, отвернувшись к стене. Она теперь все время молчала, даже когда ей хотелось кричать во весь голос и бросаться ругательствами. Телефон тоже молчал. Тогда она стала звонить сама. Би-Хан сперва сбросил ее звонок, а потом просто не брал трубку. Китана звонила раз за разом, дергаясь от безнадежно-однообразных гудков, и проклинала Би-Хана на все лады: лучше бы просто выключил мобильник, чем пытать вот так, давая надежду на то, что сейчас ответит, скажет, что задержался в магазине, застрял в лифте, напился вдрызг в местном баре и не в состоянии дойти до дома или попал в больницу и лежит беспомощный на койке, например. Китана плакала, растирая по лицу злые слезы, и щеки горели, как от пощечин, и в голове билось колоколом «сама виновата, сама виновата, самасамасама»…***
Часа в три после полуночи Китана отложила разрядившийся телефон и уставилась в стену невидящим взглядом. Кожу кололо от накатывавших приступов неприятной, выматывающей нервозности. Начиналось с холода где-то не то возле сердца, не то в желудке, расползалось в животе, чтобы потом резко метнуться вверх, к пересохшему горлу и разлиться металлическим привкусом во рту, отравить воздух тревожащим запахом холода и железа, заполнить собой все видимое пространство, которое становилось слишком большим и неуютно-колючим… — Би-Хан, где же тебя носит, — шептала Китана, судорожно сжимая в руках кухонное полотенце — первое, что попалось под руку из того, к чему он прикасался, что носило на себе невидимый след его присутствия. Плевать на Сарину, пусть бы даже заявился вместе с ней, только бы не быть больше здесь одной, не вслушиваться-не всматриваться-не чувствовать так болезненно-остро. Стрелки часов будто прилипли к циферблату, дергались на месте пришпиленными бабочками. Метались на стенах отсветы фар — лучше черное стекло, чем иллюзия безопасности, лучше знать, что темнота смотрит на тебя из окна, чем угадывать ее присутствие в каждой на первый взгляд абсолютно-прозаичной, домашней тени… Китана пропустила момент, когда в замке повернулся ключ. Не то задремала, привалившись головой к спинке кресла, не то слишком сосредоточилась на болезненных вспышках перед уставшими от бессонницы глазами. В прихожей включился свет. Она вскочила на ноги и, кажется, испуганно вскрикнула, потому что Би-Хан, стаскивавший куртку, замер и смерил ее удивленным взглядом. Китана ждала, что он заговорит с ней, объяснит свое отсутствие или, по крайней мере, как-то прокомментирует, наверное, целый миллион пропущенных звонков, но он промолчал. Снова. Отвернулся — слишком торопливо и все же недостаточно быстро для того, чтобы она не успела заметить и понять. Губы, глаза, растерянная физиономия — Китана никогда не была дурой. До сегодняшней ночи. Не то чтобы она не понимала и не могла себе объяснить. Старая подружка, и, как шептались и на базе, и когда-то во Внешнем мире, несостоявшаяся любовь. Тем более что они с Би-Ханом не трахались, несмотря на то, что жили как супруги — или, скорее, как брат с сестрой? Они никогда об этом не разговаривали, делали вид, что не замечают случайной наготы или неожиданно крепких ночных объятий. Китана думала, однажды все это просто случится, так, как должно быть, и вообще, не приставать же ей к нему самой, в самом деле. О чем думал Би-Хан, она не знала и не особенно задумывалась — несмотря на то, что она любила его до болезненной щекотки в груди, кое-какие вещи ее слишком смущали. Ей нравилось его тело, нравилось, как он двигается — бесшумно и по-кошачьи ловко, нравилось, как от него пахнет, нравилась его гладкая смуглая кожа, к которой так легко прилипал загар. Она считала само собой разумеющимся, что все это великолепие принадлежит ей — вплоть до биения сердца и дыхания, и наслаждалась обладанием. А теперь ее права были нагло, бесцеремонно нарушены, так что Китана невольно думала — а не украла ли она сама то, что с давних пор принадлежало гребаной шлюхе? Би-Хан, как ни в чем не бывало, скинул футболку, метко швырнул ее на стул и, вытащив из шкафа полотенце, направился в душ. Этого нервы Китаны не выдержали. Черта с два, вопило что-то в ее голове, черта с два ты будешь здесь мыться, смывать с себя эту грязь после того, как… Она вылетела из комнаты вслед за ним, толкнула так, что он, на секунду потеряв равновесие, схватился рукой за стену, развернула к себе лицом. Оба замерли. Едва дышащая от бешенства Китана смотрела и видела Би-Хана какими-то вспышками. Тщательно причесанные волосы — кажется, уже вымытые. Едва заметные красноватые пятна на шее. Проклятье. Небольшой аккуратный нос — если ударить, хорошенько размахнувшись, наверное, спазм, сдавивший горло, станет слабее и получится хотя бы неглубоко вдохнуть. Бледные щеки, несколько еле заметных родинок на правой. Губы, которые она так часто рассматривала с преувеличенным вниманием, ища хоть подобие улыбки, пока не научилась определять его настроение по глазам. Глазам, которые теперь смотрели на нее с усталым презрением и каким-то — она не поверила собственным глазам — мстительным удовлетворением. — Как тебе наглости хватило? — хрипло выдавила Китана, толкнула плечом, заставляя Би-Хана вжаться спиной в стену. Заговорить оказалось куда легче, чем она себе представляла, слова будто сами собой срывались с языка. Она говорила и говорила, торопливо, зло, обвиняюще, приводила все новые и новые доказательства тому, о чем они оба прекрасно знали и без всяких доказательств. Он слушал, не отводя взгляда от ее раскрасневшегося лица, на котором, несомненно, были прекрасно заметны следы слез, и не пытался перебить. — Я не поняла, тебе дела нет до того, что я говорю? — прокричала Китана. Би-Хан поморщился и, наконец, соизволил открыть рот: — Не ори так, соседей разбудишь. А теперь, если ты все сказала, позволь мне пойти в ванную. Я устал и… Треск оплеухи оглушил Китану, так что в первые секунды она даже не поняла, что именно произошло. Пока не увидела, как на щеке Би-Хана вспыхивает красное пятно, и не почувствовала, как приятно горит ладонь. Тогда она ударила еще раз, по второй щеке, хорошенько размахнувшись, так чтобы в воздухе раздался свист и за ним громкий, сухой звук, который заставил ее вновь задышать полной грудью. В почерневших глазах Би-Хана полыхнуло бешенство, но Китану это только порадовало. После долгих недель затяжного противостояния, которое она всегда проигрывала, после множества одиноких-тоскливых-испорченных безумной ревностью вечеров, после этой ужасной ночи — пусть хоть так, чем бы все это ни закончилось. — Прежде, чем повторишь это или сделаешь еще что-нибудь подобное, подумай о возможных последствиях, — предупредил Би-Хан шепотом, от которого Китане стало жутковато. — А ты думал о последствиях, когда спутался с этой дрянью прямо у меня под носом? Не боялся, что я могу перерезать глотку тебе, пока ты спишь, или ей, пока она отмывает в душе свою задницу после тренировки? — стараясь не срываться на крик, проговорила она. — Не выношу, когда ты употребляешь ругательства, — ответил он. Китана застыла, как будто ее окатили ледяной водой. — Ты… Ты… — забормотала она бестолково. Би-Хан зло скривил губы, легонько оттолкнул ее в сторону и сделал шаг в сторону ванной. Чужой. Холодный. Безразличный. Китана, впрочем, нашлась быстро. Злоба вскипела в ней, как вода в котелке, и выплеснулась наружу кружащим голову бешенством от несправедливой обиды. Она думала, чувствовала и знала теперь только одно: то, что еще недавно принадлежало ей безраздельно, было ее частью, теперь вырывали у нее прямо из рук, отбирали, как будто игрушку у беспомощного ребенка, и с этим она не собиралась мириться. Темное, неосознанное желание сделать все как было толкнуло ее вперед, вслед за почти утраченной собственностью. Ее руки обвились вокруг его шеи — испачканной чужими следами, которые она должна была во что бы то ни стало стереть, а зубы инстинктивно впились в первое, что попалось навстречу, — в мягкое упругое плечо. Би-Хан дернулся от неожиданности и выругался. — Ты сдурела? Я мог тебя о стену приложить. Твердая ладонь уперлась Китане в грудь, но это ее только раззадорило, как и запах его кожи, оставшийся на губах. Пусть к нему и примешивался тошнотворный сладковатый запашок, он все равно был аппетитным — и почему она раньше никогда не пробовала? Не обращая внимания на попытки Би-Хана вывернуться из ее рук, Китана продолжала свое запоздалое исследование. Ее губы прошлись от плеча к шее, ткнулись в ямку у ключицы, оставили несколько коротких, нервных поцелуев и скользнули вниз. — Что. Ты. Делаешь? — проговорил Би-Хан таким тоном, будто сомневался в ее рассудке, но Китана твердо решила не обращать внимания на его внезапно возникшую склонность к пустой болтовне. Покрепче обняв его за шею, чтоб не смог сразу вырваться, она наклонила голову и нащупала небольшой твердый сосок. Би-Хан вздрогнул, нервно сглотнул, и Китана почувствовала, как под ее щекой у него часто и сильно заколотилось сердце. Впрочем, его чувства ее не особенно волновали. Она сосредоточилась на своем занятии. Его соски всегда ей нравились — аккуратные, розовато-бежевые, но прежде Китана не задумывалась о том, что это может быть так приятно — касаться их губами и языком, трогать кончиками пальцев. Стискивать зубами, чтобы ощутить, как чужое — принадлежащее ей хотя бы раз, здесь и теперь, — тело пронизывает судорога боли. Жажда обладания перемешивалась внутри Китаны с неутолимым голодом разозленного хищника, требовавшим плоти и горячей крови из разорванных вен. Она впивалась зубами в гладкую кожу, рассыпала по ней цепочки из глубоких следов, от которых расползались красные пятна, вцеплялась острыми ногтями в попавшееся под руку запястье, не обращая внимания на то, что Би-Хан говорил ей громко и зло. Он пытался достучаться до ее рассудка, но Китане было плевать — слишком страшно звучали этой ночью шорохи, слишком больно били по глазам красные, синие, желтые отсветы, слишком громкими были гудки в телефоне, и она мстила — увлеченно и с удовольствием. — Заткнись, слышишь? — прошептала она, встав на цыпочки и дотянувшись до его уха. — Заткнись, или честное слово, я… Я не знаю, что я с тобой сделаю. Впрочем, это была очевидная ложь. Китана знала. Успела представить во всех подробностях, пока гладила его по твердому плоскому животу, перебираясь на спину и прижимая Би-Хана к себе, чтобы старательно потереться грудью о его грудь. «Хан просто сокровище» — так, кажется, говорила эта дрянь, и теперь Китана была с ней полностью согласна. Такое тело — такое красивое, сильное, идеальное тело, теплое и живое, с колотящимся сердцем и трогательно-беззащитно бьющимся на шее пульсом, — тело, которое столько времени было в ее полном распоряжении, рядом с ней, у нее под боком. — Ты не смеешь… — прошептал Би-Хан, когда Китана добралась до его щеки, заставив наклонить голову. От него пахло кофе и мятной зубной пастой. Он был гладко выбрит — тем приятнее было снова оставить на нем след от укуса. — Суки. Ты и твоя адская потаскуха… — Ты не… — жарко, обиженно, сдавленно-сбивчиво. — Не смеешь так… Со мной поступать. — Захлопни рот, а? Заткнись. Меня абсолютно не волнует, что ты там себе… Она поцеловала его сама, и в ее груди что-то отозвалось трепетной нежностью. Его губы были такие теплые, такие мягкие, такие послушно-беззащитные, что на пару секунд Китане захотелось прижать его к себе, плакать и просить прощения неизвестно за что, и слушать, как он рассыпается в таких же просьбах и уверяет ее, что это ошибка, что больше ни-ни, что только ее, только с ней, вместе навсегда и так далее — но злость быстро залила этот порыв. — Я же не был тебе нужен, так что ты теперь пытаешься доказать? — ухитрился Би-Хан выговорить в перерыве между ее настойчивыми попытками разжать ему зубы. Китана растерянно потрясла головой — в ушах немилосердно шумело, и соображала она из рук вон плохо, в том числе и потому, что в низ живота ей упирался твердый член. — Что за чушь? Мы с тобой жили вместе, все делали вместе… — С тех пор, как Сарина появилась, ты так на меня смотрела… А потом начала игнорировать, и, как я ни пытался… — Так ты, значит, пытался? — взбесилась Китана. Пальцы, мучившие живот Би-Хана, перебрались на горло, болезненно, судорожно сжались. — Пытался, как умел… Да пусти, задушишь. Ты меня не остановила… Ни разу, как будто так и надо. Как будто была рада от меня избавиться. Китана разжала руки, сделала шаг назад. Би-Хан стоял перед ней, несчастный, растрепанный, с непривычно взволнованным выражением на лице, и, куда бы она ни кинула взгляд, всюду обнаруживала следы укусов или царапины от собственных ногтей. — Я думал, ты специально даешь мне понять, что я тебе не нужен. — Ты что, идиот? Меня бесило, что эта шлюха вертится вокруг тебя, как привязанная, а ты и рад! — А вокруг тебя вертятся и Лю Кан, и Страйкер, и даже, провались он пропадом, Рейден! — выдал Би-Хан. — И тебя это тоже не слишком огорчало. — То есть вместо того, чтобы просто поговорить со мной, ты пошел и переспал с бывшей подружкой, чтобы проверить, нужен ты мне или нет. Так? — с трудом проговорила Китана, которая все еще не могла поверить собственным ушам. — Звучит по-идиотски, знаю, — сказал Би-Хан и смущенно отвел взгляд — впервые за все время их знакомства. — Но ты все молчала, а Сарина, она… В общем, умеет быть настойчивой. — Ты правда идиот, — выдохнула она. К горлу подкатил противный комок, а голова закружилась так, что Китана испугалась, что сейчас свалится мешком Би-Хану под ноги. Она повернулась и побрела в комнату. — Китана, подожди! — раздалось беспомощно и жалко у нее за спиной. — Чего тебе? — отозвалась она, сделав над собой усилие. — Послушай, выходи за меня. Давай поженимся. Завтра же, — умоляюще сказал Би-Хан. Китана горько усмехнулась — не так она представляла себе этот момент. Ей очень хотелось сказать что-нибудь вроде… — Да пошел ты. Хоть к Сарине. Собирай свои шмотки и сейчас же… Или… — Чтоб ты сдох. Провались ты в Преисподнюю, исчезни, свали отсюда, потому что я тебя ненавижу, никогда не прощу, мне смотреть на тебя тошно, и вообще, я возвращаюсь во Внешний мир… Но она знала, что никогда не скажет ни того, ни другого, и вообще больше ни словом не напомнит ему об этой ночи. Знала, что завтра утром он никуда не поедет, и на следующий день тоже, а в общей сложности ему придется просидеть дома не меньше недели, потому что нервное потрясение от собственной измены окажется слишком сильным, а синяков и ссадин слишком много, и свести их быстро не поможет даже купленная в аптеке мазь. Знала, что Сарина вскоре исчезнет и больше не появится, потому что, видимо, инстинкт самосохранения у демонов действительно хорошо развит. Знала — но ей было на все это наплевать. — Ложись спать, Хан, — сказала она, стараясь, чтобы в голосе не было слышно злости. — Утром я позвоню Соне и скажу, что мы останемся дома.