***
Наутро я встала легко, с решимостью изменить обстановку. Может, даже переставить мебель или вовсе от некоторой избавиться. В моих планах было потратить на уборку дома один день, но если не получится, то не беда — посвящу этому и следующий. Наспех позавтракав, я принялась доставать чистящие средства, губки, щетки, и работа закипела, как в муравейнике. Из магнитофона играли песни зарубежных исполнителей. Я с радостью им подпевала, усердно орудуя тряпкой. Различные ветоши, использованные баночки, коробочки летели в мусорный пакет, и в течение двух часов за порогом дома скопилось два набитых полиэтиленовых мешка. Когда сортировка предметов по «нужности-ненужности» закончилась, руки добрались до паласов, выбросив их наружу. Мною по-настоящему овладел дух уборки, ибо я не заметила, как пролетели часы за мытьём мебели и полов. Когда пыл поубавился, я посмотрела на часы, удивившись, что стрелки показывали шесть часов вечера. Нетронутой осталась только спальня, поэтому я решила продолжить уборку завтра. В последнюю очередь я приступила к паласам,перекинув их через забор и хорошенько выбив скопившуюся пыль. Я так орудовала хлопушкой, что пот сползал под футболкой, а на коже образовался тонкий слой из пылинок. Из соседнего дома показалась женщина, идущая к почтовому ящику, напевая что-то под нос. — Добрый день, — сказала через заборчик ей я. Она с энтузиазмом поздоровалась, поинтересовавшись, чем я занимаюсь. Я коротко рассказала ей свой день, указав на чистые паласы. — Хорошее дело, — отозвалась она, достав из ящичка письма и газеты. Неизвестно почему, но я следила, как она пересматривает корреспонденцию, и мне стало любопытно. — Это, наверное, здорово — получать письма, — кивнула я на бумажные конверты в ее руках, а женщина мило улыбнулась. — Вам ведь тоже приходили, разве нет? Я нахмурилась, пытаясь выловить из памяти хоть один случай, когда бабушка приносила в дом письма. В нашем ящике вообще лежало хоть что-то помимо газет? Помотав отрицательно головой, я столкнулась с её непонимающим взглядом. Зверёк под названием «сомнение» пробудился ото сна и начинал беспокойно махать хвостом из стороны в сторону. Соседка пожала плечами и обмолвилась, может просто я не видела их. В том-то и дело, что я ни разу не видела в нашем доме писем. Пока я раскладывала паласы на землю, обдумывала слова соседки. У меня возникло желание поверить ей, но какими доводами руководствоваться буду я? Слова, не подкрепленные ничем, меркли по сравнению с действительностью, в которой никогда не существовало ни писем, ни даже разговоров о них. Бабушка же сказала бы мне, если бы кто-то нам написал? Зачем ей скрывать от меня что-то? «Может, письма, что попадали в наш ящик, были всего лишь из налоговой или другой спецслужбы? Да, вероятнее всего», — успокоила встрепенувшегося зверька, и он снова заснул, но уже с тревогой. Приняв душ и выпив чай, я легла спать с крутящейся мыслью в голове: бабушка — мой ангел-хранитель. Она не стала бы от меня ничего скрывать.***
Мой сон прервался только ближе к обеду и длился более десяти часов! У меня имелись претензии к самой себе, но, увы, поставить будильник я забыла. Уборка продолжилась после «завтрака». На очереди стояла спальня. Постирала шторы, выбила пыль из подушек и матрасов, протёрла все полочки; последний в списке был гардероб, который давно нуждался в обновлении. Я складывала в пакет вещи, уже не годные для ношения. Из массивного деревянного шкафа, в котором хранилась одежда бабушки, я мало что взяла: пусть уж её вещи пока побудут здесь, хоть и без надобности. Я лишь навела чистоту, чтобы всюду царил порядок. Взглянув на верхние дверцы, я неосознанно вспомнила момент, когда бабушка впервые отругала меня за чрезмерное любопытство… Переезд. Я только знакомилась с обстановкой и потому заглядывала, куда только можно. Интерес подстёгивал открыть каждый шкафчик, разглядеть каждую вещь, потрогать её, и меня нисколько не смущало, что это мог оказаться ящик с одеждой бабушки или её сумка. Однажды я увидела этот шкаф и, подставив стул, полезла к верхним дверцам. Только приоткрыв их, я услышала гневный возглас бабушки. — Что ты делаешь? Спускайся оттуда! Посмотрев на неё, я видела не столько гнев, сколько панику. Однако в тот момент я подумала, что она ужасно зла на меня, и, чтобы больше не испытывать чувство стыда и страха, я всегда держала руки и внутренние порывы в жесткой узде. Быть может, она просто боялась, что я свалюсь с шаткого стула? Что ж… выбора нет: я не смогу оставить участок шкафа нетронутым, потому, как бы бабушка не желала, чтобы в её вещах не копались, я всё-таки сделаю это. За дверками оказался всего-навсего громоздкий чемодан, наверное, ещё её молодости. Мне еле-еле хватило сил сдвинуть его с места: он будто приклеился к полке, но я смогла спустить чемодан на пол. Стерев пыль, я переключилась на манящий чемодан, защелки которого поддались только со второго раза. Затаив дыхание, я подняла крышку, оттягивая сладостный момент узнать содержимое. Вдруг там лежат фотоальбомы или свадебное платье бабушки? А может, какая-нибудь коллекция энциклопедий или фарфоровый чайный сервиз? И предвкушение увидеть что-нибудь необычное вдруг сменилось разочарованием, ведь там лежали…. простые письма. — И всё? — произнесла я, беря в руки конверт. Однако взглянув на него, я тут же напряглась. Я бы не обратила внимания, если бы эти письма были из налоговой или написаны на болгарском, но… латинскими буквами адрес указывался из Германии в Болгарию. Что-то тут не так. «Вам тоже приходили письма, разве нет?» — моментально всплыли слова соседки. Что-то не вяжется. «From Germany to Bulgaria» Я вытащила из конверта листок и принялась читать, но столкнулась с первой проблемой: слова были не похожи на английские или болгарские, но чем-то напоминали немецкую речь. Я попросту не могла прочитать письмо, поэтому максимум пользы я получила от даты в конце письма «12.04.2015». «А что, если в этом совпадении есть смысл? Что если Грета Вагнер является моей родственницей?». Размышления прервал стук в дверь. Кто-то очень не вовремя решил прийти. С письмом в руках я пошла к двери и, открыв её, увидела Тео. Вместо приветствия — «Я за рубашкой», и мне ничего не осталось, как пропустить его в дом, удаляясь за одеждой. — Я постирала её, так что можешь не беспокоиться. — А я возвращаю твою, — на протянутую мной рубашку он в ответ протянул белую футболку. «Я же оставила её вчера!». — В химчистке удалили пятно. Так что переживать не из-за чего. Положив письмо на стол, я отошла, чтобы положить футболку, но проблема крутилась в голове: как же мне прочесть письмо, а по возвращению ко мне пришла замечательная идея - отдать листок Тео. Сев напротив него, я начала искать обходные пути, чтобы попросить об услуге, но зная, как можно запутать нелепыми намёками, решила напрямую спросить. — Ты же хорошо владеешь немецким? — Да, это мой родной язык. — А ты не мог бы… — я взяла в руки письмо и неуверенно протянула мужчине. — Перевести. Ты можешь не делать этого, если не хочешь... Без слов Тео просканировал лист взглядом, потратив около двух минут, а потом с точностью переводил мне содержание письма. Почему я была уверена, что он говорил чистую правду? Его речь ни на секунду не остановилась, голос нигде не дрогнул, а глаза выражали полное сосредоточение. В письме женщина рассказывала о своей жизни, об изменениях, что она очень скучает и спрашивает, как дела у нас. — Кого она имеет в виду под «вас»? — резко прервала чтение Тео. — Некую Иванку Ноеву. Надеюсь, правильно сказал. И… ты — София. Мне казалось, слух стал настолько острым после его голоса, что тиканье часов пробралось в голову. Я сконцентрировалась на отвлечённых звуках, но только не на голосе Тео. Шелест бумаг, капающая вода из крана с определенным ритмом, движение штор из-за дуновения ветра, шум листвы и биение собственного сердца. Я слышала пульсацию в ушах, чувствовала работающий мотор в груди, но моё сознание не могло обработать информацию, что кто-то знал обо мне, как о близком родственнике. — А там указано, кем я прихожусь ей? Как она подписалась? — «Всегда любящая, Грета Вагнер». Она — твоя бабушка. В моменты полного шока мозг отказывается работать. То же самое чувствовала я: программа в голове будто зависла, выдавая синий экран. Множество вопросов вертелось на языке, но не зная, с какого начать, я молча открывала и закрывала рот. — Ты не шутишь? — первое, что вслух сказала я. Не «Моя вторая бабушка? По материнской линии? Что за чудеса!», не «Как она там? Она до сих пор ждёт меня?», а наивный вопрос о реальности ситуации. — Если ты не веришь мне, то найди в этом крошечном селе человека, знающего немецкий, и отдай письмо. Он слово в слово повторит суть письма, если у него хватит знаний. Настойчивостью от мужчины так и веяло, но на одном письме я решила не останавливаться: принесла ему целую горсть и поочередно, глядя на даты, совала в утончённые руки, и Тео сразу же начинал читать мне. Начало было одним и тем же: приветствие, какие изменения в её жизни, а затем дорога расходилась. Из какого-то письма он прочитал, что «мы очень скучаем по вам, надеемся на скорую встречу», где-то упоминалось про «кузена, желающего повидаться с кузиной», а фрагмент: «маленькая Софи снилась две ночи подряд» — сбил с ног. — Поразительно, — прошептала я. — О родной бабушке со стороны мамы я позабыла начисто… Разговоров о ней никогда не было в нашем доме. — В одном из писем указан номер и подписан как «Скарлетт Вагнер». Можешь позвонить, чтобы удостовериться, что они твои родственники. — Но я не могу… — Что тебя останавливает? — Я совершенно их не знаю. Это во-первых. И, во-вторых, … я не говорю по-немецки. — Если тебя останавливает только второй пункт, то это очень глупо, ведь я ещё сижу здесь. — Но на каких основаниях я совершу этот звонок? «Извините, вы меня не знаете, я вас тоже, но вы случайно не мои родственники? Ах, да, меня зовут София Вагнер». — Ты не узнаешь, пока не попробуешь. Возможно, они знают о тебе даже больше, чем ты о них. Мы с минуту играли в «гляделки»: кто кого переубедит взглядом. Но Тео оказался сильнее, потому вышел победителем. Его слова звучали убедительнее моих отговорок. — Хорошо, сейчас наберу номер. — Лучше с моего, — мужчина достал из кармана телефон, разблокировав экран. — У меня международный роуминг. Ты обанкротишься после минуты разговора. Сердце ухнуло вниз, когда послышались гудки. — Сначала поздоровайся, а потом деликатно подойди к вопросу обо мне. И представься как мой переводчик. Тео бросил на меня испепеляющий взгляд, будто без моих указов он не сможет справиться, но как только по громкой связи ответил женский голос, переключился на диалог. Я не понимала ни слова, но по реакции человека что-то да могла узнать. Она разволновалась и часто вздыхала. Во время их разговора я теребила край платья. Стул с мягкой обивкой вдруг сделался деревянным и колючим; я постоянно ёрзала, слушая, с какой интонацией отвечала женщина. Около пяти минут длился их разговор, при этом Тео ни разу не обратился ко мне за какими-то деталями, будто ему достаточно известно обо мне, чтобы отвечать на личные вопросы. Хотя я не ведала даже близко, о чём они могли говорить. Когда звонок завершился, я вцепилась в его руку, требуя подробностей. — Она представилась как Скарлетт Йенс с девичьей фамилией Вагнер. Твоя кровная тётя. Грета Вагнер — её мама, так что тебе она приходится бабушкой. Живёт она в Мюнхене на улице Вайарнер, пятьдесят четыре. Она сказала, что ты можешь приехать в любое время, они с радостью встретят тебя... — Подожди, — жестом руки я призвала его к молчанию. В голове образовалась каша из догадок, сомнений и слов Тео. На секунду мне показалось, что она проникла в мои мозги настолько, что они перестали соображать. Я не могла всё разложить по полочкам. — Получается, бабушка за моей спиной переписывалась с другой, скрывая от меня других родственников? Зачем? — Я этого знать не могу, — поднял руки Тео, давая знак, что он здесь ни при чём. — Но если на этом всё, то я ухожу. У меня есть незавершённые дела. Проводив его до двери, я не заметила, как на крыльце надела два разных тапка и в таком нелепом виде дошла до калитки, пока Тео не указал мне на обувь. — Ой. — Что ж ты такая невнимательная. — Просто задумалась. — Боюсь представить, что, задумавшись, ты можешь врезаться в дверь или зайти в чужой дом. — Ну тогда я буду жить за чей-то счёт: в тюрьме или в новой семье. — Оптимизмом от тебя так и веет. Я перевела взгляд на Тео, открывающего дверцу машины. — Как и от тебя. Прощанием стала усмешка и взгляд серых глаз, который бы я растолковала так: «Будь увереннее в себе, Вагнер». В меня влили не меньше полдюжины недоумения и печали. Она появлялась отовсюду, вылезала из каждой щели и, как конструктор, зацеплялись одна за другую, пока из мелких деталей не собрался целый форт. Несокрушимый и непробиваемый. Поначалу я зависла, уставившись в стену. Солнечные зайчики неподвижно застыли на обоях, контрастом выделяя тень и свет на стене. Над головой тикали часы — слишком громко для тишины — но затем с улицы донёсся глухой лай собаки, вскоре стихший из-за ругани хозяйки. С шумом выдохнув, я приготовила себе чай, но, взглянув на письма, забыла о нём. Сгребённые в кучу конверты отправились в чемодан. Я почти его закрыла, но интерес, как тоненький комарик, запищал над ухом. Не было смысла смотреть письма, всё равно ведь ничего не пойму, но руки сами залезли вглубь чемодана, вороша конверты. Они словно волны перекатывались с одного края на другой, пока глаза не зацепились за знакомые буквы. Я резко остановилась, вытаскивая отличавшееся письмо. Оно не шло из Германии в Болгарию, на нём даже не было имени отправителя, но из меня вырвался стон, потому что на конверте значилось имя матери. Кто-то хотел отправить письмо маме, но закинул сюда. Я бесцеремонно вынула листок А4, принявшись жадно читать письмо. Почерк походил на бабушкин… «Прости меня, Анна, прости за то, что не увидела твоё горе. Ты всегда отзывалась о жизни хорошо, но сама ни разу не прожила такую жизнь… Мне вчера написала твоя мать. Она спит и видит тебя, желает увидеться с твоей дочкой. Грета знает, что Софи под моим крылом, знает наш адрес, но не может приехать. Из-за слабого здоровья. Твоя смерть подкосила её, остальные братья, сёстры твои ей помогают. Скарлетт замужем. Ты, наверное, уже знаешь. У неё мальчик. Уже в школу ходит. Грета часто пишет, что её внук хочет увидеться с Софией, но… не уверена, что они когда-нибудь пересекутся. Знаешь, Анна, я прошу у тебя прощения за неё — за доченьку твою, за лучик света в моей жизни. Софи не знает о родственниках с твоей стороны. Я никогда ей не рассказывала про это. И вряд ли смогу. Тайна стала слишком тяжелой, чтобы сейчас её показать. Я боюсь, это отпугнёт её от меня. А ведь я всего лишь хотела держать её возле себя! Она выросла славной девушкой. Жаль, что с плохими воспоминаниями об отце. Но, я надеюсь, что юность её прошла беззаботно, ведь всё-таки я люблю её. Я боялась сказать Софии о другой бабушке, ведь она бы непременно захотела уехать к ней, а я осталась бы одна. Ненужная, брошенная и одинокая. Не суди строго, Анна, ты ведь сама мама: когда ребенок оставляет тебя, весь мир становится чужим. Мой ребенок подвёл тебя, подвёл твоё дитя, но я взрастила Софию. Я горжусь ею. Когда погаснет моя звезда, загорится её. Я всегда буду незримо следовать за ней. Как и ты.20.06.2016»
На протяжении всего письма во мне зрела мука и под конец рассыпалась осколками. Я плакала, долго, громко и надрывно. Наверное, просто потому, что могла плакать. Она говорила, что не хотела отпускать меня, думая, что я уеду навсегда. Она боялась сказать, полагая, что я рассержусь на неё, но она ошибалась. В голове всплывали назло только хорошие моменты, доказывая мне, что я не смогу разозлиться. И ведь это отчасти верно, но всё же… Ощущение, что в сердце со спины вогнали кол в неожиданный момент. Причем кол находился в руках самого близкого человека. О, это поглощающее разочарование… Оно не погубит тебя, но ты захлебнёшься им. По полу веяло прохладой, за окном сгущалась темнота, диск луны сиял белизной, из приоткрытого окна доносился стрекот кузнечиков, и среди этой тиши я чувствовала себя одинокой. Я легла около чемодана, перечитывая письмо несколько раз, и вновь зарыдала. Во мне будто умирала какая-то часть: сначала она отсоединялась от общего, меркла, а после рассыпалась. Безвозвратно. Среди свободы и неограниченности родилась скованность. Я тоже получила кое-что «на блюдечке», но отдала за это цену… Сны строились на воспоминаниях. Порой я думала, что просто лежу и прокручиваю моменты в голове, но нет: время на часах быстро менялось: сначала полпервого, затем два, а в три часа ночи я окончательно открыла глаза, так как жажда взяла надо мной вверх. Ночь плоха тем, что пробуждает желание размышлять. Я прокручивала сотню раз в голове начало фразы: «А что если…», но конец её постоянно менялся. Так или иначе, я просидела на кухне добрые полчаса, прежде чем осознала, что погрузилась в себя. Но как бы я не хотела, заснуть не могла: чувства копошились во мне, гоняя мысли по кругу. Новость о родственниках должна была обрадовать меня, но я не ощущала порыва радости, наоборот, это будто сулило ещё больше проблем, ведь это добро всегда хранилось у бабушки в шкафу. Подальше от меня. «Даже если они меня ждут, даже если примут и простят за долгое отсутствие… как я, чёрт возьми, попаду в Германию? Самолёт? Даже если я наскребу на билет, то проживание в Германии точно не потяну. В лучшем случае, родственники окажутся радушными и приютят у себя, в худшем — мне придется занимать у них денег, а это не самый лучший расклад в первую же встречу… На поезде? Но могут возникнуть проблемы с границами. Нужно наверняка собирать какие-нибудь документы, а в этом я, увы, не разбираюсь». Ходьба по комнате определённо выдавала моё возбуждённое состояние, но она помогала мне сконцентрироваться и хоть как-то удерживать над собой контроль. А между тем в три часа ночи я обошла спальню по периметру десятки раз. Если бы соседи увидели, точно бы засомневались в здравости моего рассудка. Хотя о чём уж там, я уже сама не ведала, где разумность, а где безумие. «А если пока не предпринимать никаких действий? Остаться здесь, подзаработать, всё тщательно обдумать, а затем в более стабильном эмоциональном состоянии поехать? Но сколько для этого времени нужно? Месяц? Полгода? Год? Но выждут ли родственники это время? Не будет ли поздно?» Меня одолело желание спать: подушка поманила к себе, уголочек одеяла соблазнительно отогнулся, приглашая к себе, и я вновь погрузилась в неглубокий сон… Глаза открылись ранним утром. Без причины мой организм перешёл в состояние бодрствования, и, увы, я больше не могла заснуть. В пять лучи уже собирались согревать землю теплом, но пока это время ещё не наступило. Небо лишь порозовело, предупреждая утро, но жители ещё спали. Это чувствовалось на пустых улицах, по мертвой тишине и спокойствию, что бывает только в ранние часы, когда природа живёт и дышит, а люди, словно мышки, попрятались в норках. Я вышла из дома с намерением встретить рассвет. Скрипнула половица, утренний воздух обдал прохладой, я сдернула с вешалки накидку. Босые ноги собрали росу с травинок, руки с деревянных перил перешли на сочную листву, а после — на кору с тоненькими трещинками-жилками. Я обняла ствол, вдыхая свежесть и древесный запах. Можно мне побыть такой же стойкой, как это дерево? Среди листвы спряталась ласточка. Пару раз пострекотав, она неожиданно выпорхнула и села на телефонные провода. Пару мгновений — и птица вновь сорвалась с места и теперь неугомонно кружила между небом и землёй, а я лишь старалась успевать следить за черными крылышками, которые в итоге затерялись среди домов. Умиротворение ненадолго просочилось в душу, и я до первых лучей просидела на крыльце, обнимая себя за плечи. Сегодняшний день обещал быть долгим… Взявшись за одно дело, я не могла довести его до конца: всплывали срочные дела, не являющимися таковыми, бралась за них, забывая про старые. Так, у меня накопилась недомытая посуда, неготовый обед и недособранные ягоды. Я злилась на саму себя, потом успокаивала и начинала по-новой. Но я больше истратила энергии, чем сделала работу по дому. Под конец дня я, наконец, привела дела в порядок, придя просто в изнеможение. Что же это? Я ничего особого не сделала, а ощущение, что силы высосала невидимая пиявка. При этом сон не сразу ко мне пришёл, и потому голова забилась мыслями о родственниках. Я хотела бы их увидеть, правда, но сначала мне нужны деньги для поездки, а затем — уверенность в собственных действиях. Оба пункта трудны для получения. И если первый — дело времени и трудолюбия, то второй требует чуть больше усилий. Ведь я как никогда раньше чувствовала разрастающуюся дыру в груди. Я не могла винить бабушку за утаённую информацию, однако её действия породили разочарование… Я ошибалась, думая, что работу получить — проще простого. Мне дважды отказали в местах, куда я обращалась: ни в кафе, ни в круглосуточном магазине не требовались работники. Я ушла ни с чем, но ободряла себя по дороге домой тем, что сегодня удача не улыбнулась мне, но обязательно улыбнется, когда я попытаюсь снова. Дома же от оптимизма не осталось ни следа: я с усердием выполняла бытовые дела, а внутри — ухало и скрежетало непонятное чувство. Словно моя душа — это голый дремучий лес с дымчатым небом, в который попал слабенький ветерок. Он запутался среди извилистых деревьев, разрастался и уже походил не на ветерок, а на ураган, стонущий и клокочущий. И лишь от переживаний хотелось вздыхать и замирать неожиданно, но мне не позволяло поджимающее время… Я обрывала в саду сухие листья и срезала уже неживые ветки. Куст белых роз, посаженных ещё бабушкой, находился в самом цвету, потому я решила срезать цветы и поставить в вазу. Перчатки всегда мне мешали, потому я пользовалась секатором без какой-либо защиты, что сыграло свою роль: по неосторожности лезвия прошлись не по стеблю, а по пальцу, из которого сразу хлынула кровь. Из рук выпал секатор. Я, поднявшись, тут же прижала палец к губам, но это не имело никакого эффекта: кровь продолжала течь. Взглянув на розы, я хотела их проклясть, но, заметив алые капли на белоснежных лепестках, замерла. Ведь моя жизнь не должна быть такой. Она не должна причинять мне боль. Дома обработала рану, налепила пластырь, дождавшись, когда кровь перестанет идти, а затем вернулась в сад. Удивительно, что я не заметила, как подкрались облака, грозящие выплеснуть на поселок дождь. Но куча сама от себя не избавится, поэтому я, кряхтя, сгребла всё в одно место и безоговорочно приняла решение сжечь её. Коробок спичек на удивление трясся. Мои руки дрожат? Пару раз чиркнув спичкой, я поднесла её к сухим листьям, тут же вспыхнувшим. Маленькие язычки пламени пожирали веточки, разрастаясь и становясь ярче. Они поедали остальные, пока кучу полностью не охватило пламя. Дунул ветер — огонь пошатнулся, но костёр не распался. Я смотрела, как горит листва, но сама представляла, как горит моя нынешняя жизнь. Палец саднил, но сильнее болела душа. В ней уже несколько дней маленький огонёк захватывал пространство по крупицам, а сегодня он горит так же, как этот неугомонный костёр. Он не прекратится, пока не превратит всё в уголь и пепел. До меня донеслось шарканье гравия. Чья-то машина остановилась около ограды, но я не хотела оборачиваться: пламя удерживало на себе внимание. — Софи! Возглас заставил обернуться, и я увидела встревоженного Акиру и не менее недоумевающего Тео. — Что происходит? У тебя пожар? — Если бы был пожар, думаешь, она стояла и смотрела бы? — прокомментировал Тео. — Я жгу сухие ветки. Зачем вы приехали? — спросила я, когда они оказались рядом со мной. Мы вместе наблюдали за костром, сбавившим обороты, однако он отчаянно цеплялся за листья, чтобы продолжить жизнь, но вокруг него была лишь земля. Потому, без подпитки, он вскоре потухнет, закончит свое существование, как, наверное, и всё в этом мире. — Попрощаться, — поразительно ровным тоном сказал Тео. Я сделала вид, что легко приняла это, но сердце ухнуло вниз камнем и билось в районе желудка. Они уедут, и, возможно, это последний раз, когда мы видимся… — Когда уезжаете? — Завтра. — Что ж… всё когда-то кончается. — Ты опечалена? — спросил брюнет, но я не нашла, что ему ответить: пожала плечами и всё. — Мне бы не хотелось покидать Болгарию, остался бы здесь навсегда. — У нас есть дела, — напомнил ему Тео в своей требовательной манере. — Да, к сожалению, но… напоследок я — точнее мы — хотели бы оставить подарок, — из-за спины в руках Акиры показался букет фиолетовых цветов в круглой коробке. — Если что, это живые цветы в горшке, поэтому они не завянут. Ну, если за ними ухаживать. Я приняла от него подарок, от которого даже отказаться не могла, ведь цветы — моя слабость. Прижав к груди, я втянула носом аромат, напоминающий запах роз. — Цикламен европейский — такое у него название, — сказал Тео, кивая на цветок. — Ты можешь узнать о нем всё, даже значение. — Он что-то обозначает? — удивился Акира. — Скажешь? — Нет. Сам ищи. За такой их шуточной перепалкой я не заметила, как раскисла, и с прижатым к груди цветком начала шмыгать носом. — Что же ты? Так тронута нашим подарком или отъездом? — приобнял за плечи брюнет, но эмоции, копившиеся последние дни, уже было не остановить, как прорванную дамбу. — Я просто… слишком загружена, — я стыдливо вытирала слёзы, поставив коробку на землю. Костёр к этому времени уже совсем изжил себя: только угольки тлели и пепел серел на земле. — У меня всё валится из рук. Мне нужно заработать срочно денег, чтобы осуществить поездку… — А куда ты собралась? — У меня обнаружились родственники в Германии, и мне необходимо увидеться с ними. — В Германии? — поразился брюнет. — Да это же здорово! Нам в одну сторону. Ты уже купила билет? — Честно, я не знаю, как туда доберусь. Прокручивала несколько вариантов в голове, и самый подходящий, я думаю, это поезд. — Даже не думай! Зачем тебе какой-то поезд, если мы можем взять тебя с собой, да, Тео? Я, честно говоря, опешила, с каким энтузиазмом он предложил совместить поездку, но меня грызли сомнения. И брюнет с лёгкостью прочёл это, потому что начал приводить аргументы в пользу его идеи. — На машине же быстрее, ведь так? Мы обычно на обратной дороге не делаем долгие привалы, да и со знакомыми людьми дорога будет более безопасной в отличие от общественного транспорта, где неизвестно кто… — Прекрати, Акира. Больше походит на то, что ты уговариваешь её. — Я же не могу вот так просто… — начала я, растерявшись. Во мне говорило смущение, ведь если я соглашусь, то буду обречена проводить с ними всё время в пути. Я не смогу ни сбежать от них, когда захочу побыть одна, ни избегать их, ни требовать вести себя иначе, ни уходить от вопросов. Меня свяжет обязательство быть любезной по рукам и ногам, и всё, что мне останется, это терпеть выходки Акиры и испытывающие взгляды Тео. Но несмотря на минусы для меня, из-за которых я могу не согласиться на эту поездку, они тоже вправе были отказаться от этой затеи. Со мной им придется таскаться, тратить своё время и делить пространство уже не на двоих, а троих. Готовы ли они на такие жертвы? Готова ли я? — Верно, не можешь, — твердо произнес Тео, на миг сбивая меня с ног. — Вот видишь, Акира. Даже если я заплачу за поездку, есть еще куча причин, почему мне не стоит ехать вместе с... — Подожди, — прервал меня брюнет, прожигая Тео глазами, который стойко выносил взгляд. Акира схватил мужчину за рукав, сказав: — Мы отойдём на минуточку. Я чувствовала себя виноватой и до предела униженной. Пока я ждала их, кружа около недавно потухшего костра, меня терзали предположения их разговора. Голоса их я не слышала, они скрылись так, что я не могла видеть их. Вероятно, они прошли вглубь сада, но я ведь не могу последовать за ними и подслушивать из-за угла? Минуты тянулись, как резина, ожидание сводило с ума, но больше всего я боялась, что стану причиной их разлада. Мне уже было в без разницы: поеду я с ними или на поезде, но ходить и знать, что они повздорили из-за меня, — худший итог нашего знакомства. А ведь мы так странно встретились… Ни за что бы не поверила в возможность за пару дней с кем-то сблизиться и не раз найти приключения. Я могу быть везучей, когда этого не замечаю и не понимаю. Они вернулись, и я не знала, что они мне принесли: хорошую или плохую новость, однако я старалась прочитать на их лицах настрой разговора. Тео выглядел хмурым, а от брюнета волнами исходила уверенность. Один из них выиграл битву, а другому пришлось сдаться. Молчание сохранялось, и я бы хотела, чтобы кто-нибудь из них сказал общий вердикт, но Акира будто ждал, когда Тео сделает свой шаг, а мужчина тянул с этим: вытащил пачку сигарет, закурил прямо при мне и после первой затяжки сказал: — Завтра в девять вечера мы выезжаем. Будь готова. Я ошеломлённо смотрела вслед удаляющемуся Тео, пока Акира озарял своей улыбкой. — Ни о чём не беспокойся. Если ты чувствуешь себя обязанной, то можешь заплатить за поездку, сколько сама посчитаешь нужным. От неверия я покосилась на парня, которого рассмешила моя реакция. — То есть я с вами еду? — Да. Сложно в это поверить? — Не представляешь как, — вздохнула, чувствуя и облегчение, и тяжесть одновременно. Мне не нужно откладывать поездку на неопределенный срок, но отношение Тео ко мне, возможно, подпортилось. — Скажи, а вы не поругались? — Он принял мою точку зрения, но без боя тут не обошлось. Так что всё в порядке, — Акира обернулся на ждущего и всё еще недовольного Тео. — Я пойду, иначе он голову мне оторвёт. Не скучай. Подмигивание на прощание было в духе Акиры. К его сладострастию мне сложно будет привыкнуть, но ещё труднее будет смириться с поездкой в Германию, которая уже намечена на завтра.