***
Адская карусель разогналась до скорости света, и в этой центрифуге меня хватило только на один круг. Я сошла с дистанции. Слетела с карусели, как пуля, и разбилась об жестокую реальность, как стекло о бетон. Я не помнила те два дня, которые провела в постели рыдая, пока бодрствовала, а если не ревела, то спала. Но то было совсем небольшое время. Кто бы не заходил, тут же выходил прочь: что толку от плачущей размазни, которая и двух слов связать не может? Меня растоптало, сдавило, расплющило, скрутило и вывернуло от бесчисленных рыданий. Желудок вечно пустовал, голова — как наковальня, по которой били молотом, меня рвало, аппетит начисто стёрся. Мне казалось, я умру. Начался новый день. Я больше плакать не могла. Спина и рёбра уже ныли от постоянного лежания. И мне, как минимум, хотелось пить. Поэтому я встала. Сладкий аромат выпечки тянулся с первого этажа по лестнице вверх. Я заглянула на кухню. Там орудовала тётя. - Ты спустилась, - радостно воскликнула она. Заметив меня, она сняла прихватки с рук и шагнула, чтобы обнять меня. Я соврала, если бы сказала, что не нуждалась в её поддержке и ласковых объятий. Я расслабилась и чуть не повисла на ней. - Всё хорошо? - раздалось над ухом. - Нет. - Мы знаем о случившимся и соболезнуем твоей утрате. Он ведь был твой хороший друг, так? Скарлетт не умела играть: тревога, страх, радость, удивление — всё отражалось на лице и в голосе. Поэтому даже сейчас она говорила со мной жалостливым, извиняющимся тоном. Но это ни капли не раздражало: я словно монолит, камень, у которого нет души, но живая оболочка сохранилась. Бесполезное, никчёмное тело, которое нужно кормить. - Да, он был. - Хочешь поесть? - тётя отодвинулась, ободряюще улыбнулась, но улыбка была настолько натянутой, что я бы поставила три балла из пяти, если бы была учителем драматургии. - Есть вафли и сейчас будут готовы булочки с марципаном. Что будешь? - Вафли. И чай.***
Погода в этот день бушевала: беспощадный ураган, дождь, непроглядная завеса облаков. Не хватало на фоне серого неба воронки смерча. Под буйным ветром гнулись голые деревья и опавшие листья кружились в воздухе. Я за всем этим, конечно же, наблюдала из окна. Делать было всё равно нечего. А вот следить на дорожками капель по стеклу — занятие то, что надо. Куда лучше, чем лежать в постели и рассматривать потолок, который был у меня перед глазами последние два дня. Тётя подошла к креслу, где сидела я, опустилась на корточки и, так же глядя на окно, сказала: - Может, фильм посмотрим? Или модное ток-шоу. Или сериал, какой захочешь. А может, что-нибудь руками поделать. Порисовать, например. Тебе же нравится. Я взглянула на Скарлетт, у которой даже в домашнем образе висело колье на шее и серьги из золота в ушах — вряд ли у неё были пазлы или монополия. Но то, как она старается и поддерживает меня — не могла же я ей отказать. - Просто фильм.***
Следующие дни можно было описать так: меня заперли в комнате и выключили свет. Я и темнота. Я и пустота. Я и нескончаемое ожидание, когда же же настанет мой конец. Но я продолжала тыкаться во все углы, продолжала плакать и скулить, пока не осталась только надежда, что обо мне всё-таки вспомнят. Тётя была строга со всеми и охраняла мой покой, даже Оскара и Кэтрин не подпустила ко мне, пока я приходила в себя после рыданий в комнате. Дни в кругу семьи проходили монотонно и неторопливо: мистер Йенс вечерами сидел со мной в гостиной и рассказывал забавные факты из медицины, Томас делал мне перекусы, когда мне не спалось ночью, и читал мне немецкую поэзию, пока разбуженная тётя не приходила на кухню и не разгоняла нас по комнатам. Днём я занималась со Скарлетт тем, что она успеет придумать: мы рисовали по видео-урокам Боба Росса, экспериментировали с рецептами рождественского печенья, украшали дом, составляли меню на Рождество, рассматривали наряды в онлайн-магазинах и много всего другого, на которое я соглашалась, не вникая. Стать куклой в чужих руках. В данном случае кукловод велел мне вернуться к жизни: есть, пить, плясать, улыбаться. Но последнее пока плохо получалось. Я всё ещё хотела умереть от переполнявшей тоски. Его улыбка не выходила из головы...***
Я смотрела с тётей телевизор, когда это случилось. Крутили мелодраму в преддверии Рождества, до которого оставалась жалкая неделя. Магазины, улицы и торговые центры давно светились всеми огнями гирлянд. Но вкус праздника оставался за пределами дома: он так же потерялся, как и вкус еды, напитков, радостных вестей и жизни. Раздался стук в дверь. Неожиданный гость пожаловал к нам невзирая на непогоду за окном. Что принесло его к нам? Тётушка открыла дверь, впуская статного мужчину в чёрном пальто. Капли воды стекали по его шляпе и устремлялись вниз по щеке, к бороде с проседью. Сняв шляпу, под которой находились тёмная шевелюра, незнакомец наконец представился: - Бертольд Оуэн. Прошу прощения, что нарушаю ваш покой. Я замерла, услышав его голос, и внезапно меня настигло осознание, что он был тем человеком, которому я позвонила в свою первую истерику после новости о смерти Акиры. Он — его отец. Тёмные волосы и глаза — вот что досталось Акире от отца. - Могу я поговорить с мисс Вагнер? Софи Вагнер. - Это я, - дрожащим голосом отозвалась я, поднявшись с дивана. - С вашего разрешения, можем мы поговорить? - Да! Я могу! Поговорить сейчас? Я только оденусь, - я с небывалой скоростью натягивала на себя куртку и ботинки. Схватила телефон и выбежала из дома, в чём провела весь день: пижамные штаны и футболка. - Софи! - тётя окликнула меня на пороге, а я махнула ей рукой напоследок. - Всё в порядке. Я вернусь! - я обернулась к непонимающему мужчине, которого вела за собой быстрее, чем это можно было. - Где мы поговорим? Можем сходить в ресторан. Или хотите вернуться в дом? Вы ведь пришли, чтобы сказать, что Акира жив? Слова вырывались быстрее, чем остатки разума могли их обдумать. Дни беспамятства выжали из меня все соки, и я двигалась будто перед смертью — отчаянно и активно. Вспыхнувшая спичка не тлела, она на исходе жизни пуще прежнего загорелась, не желая погибать. - Мисс Вагнер, постойте. На улице дождь, и ваша одежда не предназначена для прогулок. Вам стоит вернуться в дом, чтобы... - Это мой последний шанс, понимаете? Я хочу узнать обо всём, иначе свихнусь. - Понимаю, - мужчина обреченно вздохнул. - Тогда садитесь в машину. Я найду место. Рядом мигнуло фарами авто. Я погрузилась в тёплый салон, обитый белой кожей. Дорогая машина, как и полагалось: отец Акиры владел куда большей роскошью и статностью. Интересно, чем он занимается, раз распоряжался такими деньгами? - Вы выглядите хуже, чем мне вас описывали, - нарушил молчание мистер Оуэн. - Кто вам сказал? Тео? Кивок послужил ответом. Мужчина внимательно следил за дорогой, так как шёл дождь. Дворники двигались из стороны в сторону без пауз, а свет вывесок и светофоров смазались в одно пятно света из-за потока воды. - А он откуда знает? - Кто-то сказал ему. Мисс Вагнер... - Софи. - Хорошо. Софи, я хотел сказать вам некоторые детали. После недавнего разговора с Тео и его просьбы, я решил всё-таки посвятить вас в события, связанные с моим сыном. - Если это не слова, что он жив, то я ничего не хочу слышать. - Послушайте, вы, как и я, хотите, чтобы он оказался жив, но это невозможно. Он окончательно и бесповоротно мёртв. В морге подтвердили это и установили причину смерти. Дата похорон назначена на завтра. Я не хотела его слушать, поднесла даже руки к ушам, но часть меня требовала выслушать всё, что мужчина хотел мне поведать. История Акиры. Почему он ушёл из жизни.***
Странным образом мы не доехали до ресторана. Слово за слово. Я лишь сказала, что должна лично увидеть тело Акиры и гроб, раз уж все твердят об этом, а мистер Оуэн обмолвился, в любой момент нас во Франкфурт может доставить личный самолет. Машина помчалась в аэропорт. Мужчина по телефону согласовал полёт, и через тридцать минут я шла следом за ним к трапу небольшого самолёта, путь до которого освещали огромные прожектора аэропорта. Со слов мистера Оуэна полёт займёт всего два часа. И в эти два часа я минут десять только наслаждалась видом ночного города, а остальное время провела во сне. Приземление разбудило и последующая дорога до дома Оуэнов прошла в молчании и напряжении. Мистер Оуэн будто не желал говорить где-то помимо своего дома, и только когда дорога через город привела к загородному району, где в отдалении расположились коттеджи и особняки, он произнёс: - Чувствуй себя как дома. Машина остановилась около высокого крыльца. Под ногами зашуршал гравий. Передо мной распростёрся не просто дом, а поместье в три этажа с вычурными окнами, шпилями, декоративными колоннами и невысокими кипарисами перед парадным входом. Замок короля и королевы. Гнёздо их птенчика. Мы миновали широкое крыльцо, как перед нами открылась дверь. На пороге стояла женщина со светлыми волосами, в строгом платье, но с осунувшимся лицом и пустым взглядом. - Аманда, это Софи, я про неё рассказывал. Софи, - мужчина обернулся ко мне, указывая на женщину в платье. - Это моя жена, Аманда. - Проходите, пожалуйста, - женщина отступила, чтобы мы вошли. В прихожей, как в отдельном виде музея искусств, было тепло и темно: только настенное бра освещало коридор и лестницу наверх. - Бертольд упомянул, что вы останетесь у нас. Я распорядилась, чтобы комната была подготовлена. Желаете отдохнуть с дороги или перекусить? - Я не отказалась бы от чая, - мне помогли снять куртку, под которой — увы и ах — неподобающий наряд для посещения величественного родового поместья. - Но могу я сперва позвонить? Меня проводили в конец коридора, где оказался небольшой зимний сад с подсветкой и полукруглым диваном. За мной закрыли дверь, и я могла наедине поговорить с тётей. Набрала номер и спустя пару гудков услышала обеспокоенный голос. - Пожалуйста, послушай меня. Я сейчас не в Мюнхене. Я поехала с мистером Оуэном во Франкфурт. Завтра будут похороны друга, поэтому... Я хочу быть на них. Послышался измученный вздох. - Я вернусь, обещаю. И точно не кинусь под машину в порыве горя. Пожалуйста, пойми меня, - добавила я шёпотом. - Я люблю тебя, - неожиданно сказала тётя. - Просто знай, что я готова приехать за тобой прямо сейчас. - Угу, - я закусила губу, чтобы не разрыдаться в трубку и, прощаясь, желая спокойной ночи, тихо добавила. - Я тоже люблю тебя. Я вернулась в коридор, где ждала Аманда, и последовала за ней в малую гостиную, где уже на столе стоял поднос с чашками и бутербродами. При свете люстр я заметила, как дрожали руки миссис Оуэн и как стойко держался рядом её муж. Он проявлял железную выдержку, только чтобы окончательно не дать своей жене сломиться. Я бы не смогла сохранить самообладание в сложившейся обстановке, а они принимали в поздний вечер незнакомого гостя. Сначала были вопросы обо мне: откуда я родом, как давно я в Германии, чем занимаюсь и что планирую, а затем следовали вопросы о связи с Акирой и Тео. Я говорила без остановки, вращая кружку с недопитым чаем вокруг своей оси, и во время рассказа никто не перебил меня. Моя речь на удивление была последовательна, местами с паузами, но без пробелов и таинств. И тут, неожиданно мирное, даже сонное окружение нарушил телефонный звонок. Мистер Оуэн, извинившись, покинул нас. - Это надолго. Пойдём наверх. - женщина встала из-за стола, призывая последовать за ней. - Там есть комната поуютней. Эта гостиная слишком большая для нас двоих. Хозяйка дома привела в кабинет, освещаемый лишь камином. Стеллажи книг высились до самого потолка и находились в тени и лишь изредка на них плясал свет от языков пламени. Перед камином стояли два громадных кресла со столиком алкоголя между ними. Ноги утонули в ворсистом ковре, стоило оказаться рядом с креслом. Женщина плеснула в два бокала спиртное и без слов протянула мне один. Я его приняла. Сделав первый глоток, который стал ключом к разговору, миссис Оуэн с мучительным вздохом наконец заговорила. - Часто, в юности, когда у Кристиана были проблемы, мы сидели здесь и обсуждали. Но теперь, когда Кристиана не стало, обсуждать приходиться его, но не с ним. Она замолчала, вглядываясь в пляшущий огонь. - Я мечтала дать ему прекрасную жизнь, без горестей и печалей, а получилось, что своими материнскими нежностями загубила его. Ты знаешь о болезни Кристиана? Я отрицательно качнула головой. - Биполярное аффективное расстройство или коротко «бар» – заболевание, связанное с перепадами двух фаз: депрессивной и маниакальной. У всех людей в норме вырабатываются те или иные гормоны, влияющие на самочувствие и настроение, а у Кристиана были с этим проблемы. За один раз его мозг мог выдать гормоны счастья, рассчитанные на месяц, а после этого не оставалось ничего, и потому наступала депрессия. Мании всегда проявляются шумно, ярко, быстро и безумно. Люди после маний выгорают, как спички, а потом депрессия месяцами их пожирает. Так получилось, что у Кристиана мании проходили, мягко говоря, смертельно опасно. Он делал всё, что здравомыслящий человек не сделал. В пятнадцать он сбежал из дома, сделал татуировку, которую мы заставили удалить, взрывал петарды в руках, напивался и дрался, что потом хирургу приходилось зашивать. В следующую манию он умолял отца построить псарню во дворе. Ему сделали, он накупил гончих, которые чуть не отгрызли ему ногу, пришлось накладывать кучу швов; через месяц ему псарня наскучила. В семнадцать его арестовали за езду без прав да ещё и с нарушениями. Угнал машину из гаража и носился по Франкфурту, как по полю, и в итоге врезался в витрину магазина. Чтобы замять дело, потребовалось немало денег. В восемнадцать он уже пропадал из дома, втайне прошёл курсы по пилотажу и чуть не купил личный вертолет, а однажды чуть его не угнал, вторгнувшись на аэродром. В это же время заинтересовался языками. Он подал на гражданство в Испании, выучил испанский и пару месяцев жил там на вилле. Привёз нам какую-то модель и сказал, что женится на ней. В шоке была даже гувернантка. А затем всё только ухудшилось. Алкоголь стал обыденной вещью, сигареты – пустяком, а наркотики - брешью в его здоровье. Шрамы прятались за татуировками, на операционном столе он был намного чаще, чем в музее. Мы ругались, кричали, садили на домашний арест, ограничивали средства, а он уходил неизвестно куда. Однажды он на два месяца ушёл из дома, от него не приходило вестей, а потом нам позвонили из больницы, сказав, что нашему сыну нужна операция. Он похудел, стал бледным, с венами, раздутыми от шприцов. Мы решили, что в двадцать ему ещё рано отдаляться от нас, поэтому поставили условие: либо он принимает от нас помощь, поддержку и средства, и он не будет доводить себя до полусмерти, либо мы насильно запрём его в лечебнице. Выбор был очевиден. На том и сошлись. Мания – огонь, депрессия – лёд. Не только он стоял под обстрелом меж двух фронтов: я, Бертольд и все наши подопечные страдали от его выходок. Прошёл тот момент, когда он вредил только себе. Началось настоящее безумие, когда к нам стали приезжать детективы и полиция. Драки, избиение, продажа наркотиков, вандализм, кражи ради веселья… Послужной список огромный. О тот день, когда нас спас сам Бог! – Криса чуть не подговорили на ограбление банка, и он покупал оружие для преступников на чёрном рынке. Знаешь, как он не попал на ограбление? Врезался в другую машину, когда спешил встретиться с теми уродами. В итоге, его задержали, а они ринулись к банку без него. Итог, Кристиану – всего штраф, им – по несколько лет. Мне не хватит пальцев, чтобы пересчитать, когда моё сердце чуть не остановилось из-за него. Но мании – это одна беда, вторая – депрессия, на протяжении которой он мог только лежать и в молчании страдать. Не ел всю неделю, вставал только по нужде, не выходил на улицу месяцами. Самая затяжная депрессия продлилась семь месяцев. Тогда же он попытался совершить суицид, но… гувернантка вовремя зашла в подвал, где мы храним вино, и увидела его с порезанными венами. В больнице подлатали, выписали антидепрессанты и отпустили домой. Никому не хочется возиться с трудным буйным пациентом. Мы нанимали личных врачей, но никто не продержался больше года: с безумством Кристиана никто не мог совладать. Для лечения нужно желание, а он, увы, им не обладал. У нас вся полка была заставлена таблетками, но он отказывался их принимать. Представляешь, какое условие: пей таблетки, чувствуй себя нормально, но твоя жизнь сократится, либо не пей, гори в пламени во время мании, и опускайся под лёд, когда у тебя депрессия. Крис соответственно отказался. Запихивать таблетки в рот ему никто не собирался. Пару раз растворяли в чае, но он быстро просёк эту фишку. В знак протеста не пил и не ел пару дней. Он жил в иллюзорном мире, где всё покоряется его воле, закрывал глаза на те странные вещи, которые происходили с ним, и пользовался каждым случаем взять от жизни всё. Знал ли он о болезни? Конечно знал, психотерапевты ни раз с ним говорили, но это было сродни тому, что в каменную стену долбиться: его всё устраивало. Удобно получилось родиться ребёнку с бар в богатой семье, где каждая его прихоть, каждый проступок могли закрыть деньги. Но в этот мир его принесла я, так что и брать ответственность предстоит мне. Примерно в двадцать два он выучил русский и французский. Обосновал выбор языков он тем, что славянские девушки очень красивые, а у Франции – звучные стихи. Мы не отговаривали его от неопасных затей. Захотел изучить военное дело? Давай. Захотел поступить в медицинский на психиатра? Иди, мы поддержим. Видишь в себе будущего гения в искусстве? Делай, мы поможем. Но всё, к чему он прикасался, быстро наскучивало ему. Одно занятие сменялось другим, дальше двух шагов он не делал. Поэтому мы начали думать о том, чтобы приставить к нему человека, который бы был рядом, приглядывал за ним и наставлял. Человека, который стал бы ему другом, но для нас – стражем его жизни. Подвернулся удачный случай: когда Кристиан в очередной раз перебрал и подрался, его привёз некий Теодор Шнайдер, сказав, чтобы мы следили за неугомонным и агрессивным сыном. Невиданно, чтобы незнакомец заботился о Крисе; прохожие скорее в полицию его сдадут, чем до дома довезут. Но Тео оказался не такой. Мой муж ухватился за него, как за спасательный трос, особенно после того, как открылось, что Тео окончил медицинский. Мы добились встречи с ним и предложили работу личным охранником Криса. Мы согласились платить ему, сколько он хочет, лишь бы он помогал ему в трудных ситуациях, наставлял его и не позволял вредить ни себе, ни другим. Но Тео не хотел денег. Он попросил лишь одно: чтобы мы прикрывали его, а иногда и покрывали. Тогда ещё я не знала, что за прошлое у него, но Бертольд уже тогда обладал всей информацией. Мафия… Что с них взять? жуткие люди принуждали Тео работать на них, а взамен платили ему грязные деньги… - Я знаю его историю. - Тогда ты понимаешь, с каким настроем пришёл к нам Тео. Он хотел сбежать, спастись, укрыться где-нибудь, чтобы они его не нашли. И мы предоставили ему эту возможность. Мы сняли им пентхаус в центре Франкфурта, чтобы они прижились и привыкли друг к другу, а потом отправили в путешествие. Где они только не побывали! Ибица, Штаты, Китай, Финляндия… Мы отдали в распоряжение Тео банковскую карту для их с Кристианом расходов, и отдельную – для него. У Тео вошло в привычку писать мне отчёты. Сначала они приходили каждый день, потом раз в неделю, а затем уж от случая к случаю. Тео в нашем доме стал не просто охранником Криса, он стал частью семьи. Поэтому за него мы переживали так же, как и за Криса. Кристиан, насколько бы он не был мне сыном, в один момент вызвал у меня приступ ненависти, и я впервые подумала о том, чтобы навсегда запереть его в четырёх стенах. Он совершил страшный грех. Да простит его Господь… Это личная жизнь Тео, о которой он никому не распространяется, но она касается моего сына, а здесь уж он набедокурил, как в своей собственной. Тео очень понравилась одна девушка во время поездки по Европе. Она была беременна, но его это не волновало: так сильно был очарован ею, что готовился принять чужого ребёнка как своего. Девушка отвечала на его чувства. Он с улыбкой рассказывал о ней, планировал жениться, но… она скончалась. Вроде как попала в аварию. Вся поднаготная этой ситуации мне неизвестна, но я знаю, что тут замешан мой сын: стоило ему увидеть, что у Тео появляется личная жизнь, как тут же поставил на ней крест. После случившегося Тео закрылся в себе, отказался от отношений, а вместе с этим от Кристиана. Он съехал от него, перестал видеться и долго плавал в пограничном состоянии. Но его вытащили, отряхнули, и Тео вернулся к нам, но уже без прежней подвижности. В нём угасло всё. Был человек, стала машина. Вина лежала полностью на Кристиане, протянувшего руки к чужому счастью. Полгода они вновь налаживали отношения, но Тео был с ним осмотрительней и грубее. Он больше не позволял Крису сорить деньгами, кружить головы девушкам и использовать людей в личных целях. Казалось, они больше не могли быть друзьями, но в глубине души Тео по-прежнему считал сына другом. Просто не сознавался в этом. В этом году они отправились во второй раз колесить по Европе. Тео сознался мне, когда не уберёг Кристиана от наркотиков, предупреждал о крупных расходах из-за прихотей сына, но мы не жаловались. Он пытался заложить в Криса мысль о лечении, но это не венчалось успехом. Мы были рады, что он хотя бы присматривал за ним. Жив, здоров – остальное стерпится. По окончанию монолога миссис Оуэн наступила тишина, в которой лишь треск дров и тиканье часов. Бокал был пуст. Я безмолвно смотрела на языки пламени, которые отчаянно пытались покинуть пределы камина. Но их судьба – быть запертыми в клетке. - Получается, что Акира покончил с собой? - нарушила молчание я. - Да. Наглотался таблеток, которые прописали ему для лечения депрессии. Как иронично, да? Убило то, что должно было спасти. Её голос задрожал, и я поняла, как близка она к рыданиям в данный момент, поэтому чтобы увести от больной темы смерти вернулась к историям из жизни. - Хотите я расскажу вам, как мы познакомились? Когда я только встретила его, поняла, что он упёртый и самоуверенный. Поэтому с опаской относилась ко всем затеям, однако он был самым ярким человеком в моей жизни, поэтому я не могла противостоять... Мы сидели перед огнём, которым нас согревал в тёмный для нас период, и травили истории о похождениях Акиры, запивая горе чересчур крепким алкоголем.***
- А потом, представляешь, он выставляет грудь колесом и говорит: «Нет я знаю, что означает эта татуировка. С китайского переводится, как «полдень», а ему отец ответил: «Нет, Кристиан. Это означает «корова». Вот смеху было! Эта была третья его татуировка, сделанная по пьяни. Я хохотала вместе с миссис Оуэн, которая принудила меня называть её Амандой. После наполовину опустошённого графина с виски она начала скармливать мне веселые истории из жизни Акиры. На наше пьяные посиделки заглянул мистер Оуэн. - О, милый, а мы тут вспоминаем юность Кристиана. - Может, уже хватит, Аманда? – мужчина положил руку ей на плечо, не представляя, какое облегчение сейчас чувствовала его жена от обсуждения всей трагедии, где нашлось место и комедии. – Наша гостья утомилась. Разрешим ей идти отдыхать? - Ой, точно. Прости, Софи, я совсем заболталась, - женщина поднялась неуклюже с помощью мистера Оуэна, пожелав мне спокойной ночи. Меня проводил отец Акиры, сказав напоследок, что давно не видел такого облегчения у жены за последние пару дней. Я вошла в спальню для гостей, где царила кромешная тьма, и даже не раздеваясь плюхнулась на необъятную кровать. Как только голова коснулась подушки, я отрубилась. Всё благодаря алкоголю.