***
Моим первым воспоминанием было, как я рассматривал книгу с бабушкой, и она пыталась мне что-то объяснить. В этой книге интерес вызывали только картинки, и когда бабушка осознала это, тяжко вздохнула, передавая меня матери. - Тео нужно погулять, - сказала мама, натягивая на меня кофту несмотря на летнюю жару. - Мари, лучше погуляйте вечером. Когда солнце сядет. Воспоминание померкло. Затем я просто начал существовать. Я помнил, как ходил в школу в одежде, закрывающей всё тело, вечно носил с собой зонт, солнцезащитный крем и кепку. Мама не на шутку была обеспокоена моим здоровьем: врач при моём рождении уже сказал приблизительный диагноз, а последующие обследования только подтвердили его. Но как может понять маленький мальчик термин «альбинизм», когда он даже не обращал внимание на цвет волос и кожи здоровых людей? Бабушка всегда мне твердила, что я особенный, оттого весь белый. «Снежный мальчик» - называла она меня в шутку, а я обижался на это. Всё детство прошло в нелепых и обидных прозвищах, который с радостью давали мне одноклассники. «Песец», «снеговик», «сосулька»; в старших классах называли «аистом», потому что я превосходил почти всех по росту и при этом был полностью белый. Обиды порождали злость. Я рос большим драчуном. Все задиры, которые бросали колкие слова мне в след, убеждались, что кровь у меня уж точно не белая, как мои волосы. Примерно в начальной школе мы с мамой остались одни: отец нагло слинял, побоявшись ответственности за «особенное чадо». Его пугала моя отличительность от других людей и внимание, которые нужно было уделять мне. С детства пошло табу на многие вещи: никаких солнечных ванн, на улицу выходить только в одежде с длинными рукавами, с кепкой, солнцезащитными очками, предварительно обмазавшись кремом с головы до пят. Мама запрещала мне гулять днём: только вечером, когда наступали сумерки. Она уделяла прогулкам со мной немного времени, потому что была по уши в работе. Воспитанием практически занималась бабушка. В то же время произошла кардинальная перемена: мама жутко поругалась с бабушкой из-за какой-то чепухи и потому решила сменить место жительства. - И куда мы теперь едем? – спрашивал я, пристегнутый в машине, напичканной нашими вещами. - В страну, где не будет моей мамы. Выбор пал на Австрию. Мы поселились в сельской местности: уединенное тихое местечко, чтобы осесть и воспитывать детей, но нет, маму это сделало ещё более раздражительной. Ей приходилось обустраиваться на новом месте, работать сутки напролёт и в то же время ухаживать за мной. В десять лет я мог уже сам приготовить себе еду, собраться в школу и без напоминаний сделать работу по дому. Мама приходила с подработок уставшей, не способной даже разобрать оставшиеся вещи после переезда. Я с трудом обживался на новом месте, и дело было в людях, а не местности. Любимым занятием стало лазанье по деревьям и прогулка по берегу озера, в то время как мои ровесники собирались в компании и познавали прелести пубертата. Только я перешёл в среднюю школу, как родилась моя сестра. Девочка, с русыми, как у мамы, волосами и большими голубыми глазами. Мама не говорила ни слова об отце сестры: может это от моего отца, а может кто-то со стороны, но в семье нашей произошло прибавление только в лице сестры. Мама продолжала работать за двоих. Со временем я стал замечать, как работа сделала маму грубой, раздражительной и неудовлетворенной. Ей вечно не нравилось всё вокруг: дом, соседи, мои успехи в школе. Она сетовала даже на вкус молока и запах гиацинтов под окном, хотя сама же их посадила при переезде. Сестра носила имя Адалинда. Когда говоришь его вслух, чувствуется благородство и возвышенность, но так не оказалось. Из-за занятости мама не могла в должной мере воспитывать сестру, поэтому часть обязанностей перекинулась на меня. Я гулял с сестрой, кормил её, укладывал спать, читал книги (и учебники, так как домашнее задание никто не отменял), и именно поэтому между нами установилась крепкая связь. Однако Адалинда словно чувствовала, что появилась в неблагоприятное время: частые капризы и истерики не прекращались вплоть до школьного возраста, поэтому мама отмахивалась от неё то игрушками, то безделушками, то украшениями. Так получается, что мама сама взрастила в своей дочери гордыню и эгоизм. Моя сестра стала отменным манипулятором, у которого имелось одно действенное средство управления людьми – плач. Мне хватало усилий не замечать её капризы, а вот уставшую маму это порядком раздражало, оттого она ей «затыкала рот» всем, что хотела сестра. За пять лет маме удалось нас поднять: у неё была регулярная зарплата, она оброслась связями, привела дом в порядок, но беда заключалась в следующем: потратив молодость на нас, она забросила себя, вследствие чего она начала больше уделять внимание себе, нежели подрастающим детям, которые нуждались в примере образцового родителя. Моя мама не тянула даже на звание «родитель, который каждый вечер желает спокойной ночи своим детям». Погрязнув в бытовых делах, мама перестала чувствовать себя женщиной, а это главная ошибка: когда мне исполнилось пятнадцать, она забыла о том, что я её сын. Интересовалась она моими делами? Нет. Было ли ей любопытно узнать о моём хобби? Нет, она даже в комнату мою не заглядывала. Старалась ли она быть ближе к нам? Она, напротив, отгородилась: вечера с детьми стали сборами с подругами и обсуждение модных новинок, часть денег шла на её вещи и косметику. На матери всё чаще стали появляться украшения. Мне оставалось учиться и следить за своей сестрой, которая в будущем стала копией мамы.***
Сравнивая себя с учеником из начальной школы, я осознал, что старшеклассником я вышел отменным: моя внешность привлекала внимание, и в особенности девчонок. Учёба была на первом месте, так как я планировал поступать в университет на бюджетной основе, а для этого нужно было обладать показателями чуть ли не гения. Однако между напряженной учебой и попытками сделать свою сестру менее привередливой и несносной, я начал зависать со своими ровесниками, которые подняли мою самооценку. Очки стали не средством защиты глаз, а гламурным атрибутом крутого парня, кепка добавила нотки самобытности, а рубашка изменила мой облик заучки в пафосного умника, который только так препарировал лягушек на уроке биологии и решал химические уравнения. Уже тогда я отличался холодным умом и непредвзятостью. Мне пророчили профессию врача, и я прислушался к словам окружающих. «Почему бы и нет?» - подумал я, прикидывая в уме, сколько лет потрачу на учёбу. Время не пугало меня, ведь в конце пути меня ждала хорошая награда за старания. Последний класс школы стал переходом во взрослую жизнь: меня никто не опекал, я был сам по себе, приходил из школы, делал уроки, а после пропадал в компании друзей, возвращаясь домой под утро. Пару раз устраивался на подработки, чтобы потом тратить деньги на солнцезащитный крем и подарки девчонкам. Мама в это время думала перебраться в город и снимать квартиру, а дом сдавать в аренду. Сестра как раз должна была пойти в школу, так что ничто не удерживало маму не осуществить задуманное. По выпуску из школы мы разбрелись по разным сторонам: она переехала в Грац, забрав с собой сестру, а я вернулся в родной город – Франкфурт-на-Майне – и поступил в медицинский. Начался новый и более волнующий этап, чем предыдущий: отрочество закончилось и подступила пора молодости. Я ещё не ведал, какие испытания меня ожидают, но уже тогда я жал на педаль газа, вдыхая опасные пары безбашенности.***
Сначала я жил вместе с бабушкой, с которой у меня не было преград. Она в детстве начала обучать меня русскому, которым сама владела из-за образования ГДР на территории Германии: людям приходилось подстраиваться под новый режим, поэтому для безопасности она выучила русский. Впоследствии она преподавала его, но он уже не пользовался прежней актуальностью, поэтому свои драгоценные знания она передавала мне. За школьные годы я практически забыл весь глоссарий, который она мне дала, но схему простейших предложений помнил. Мы редко общались, и то недолгое время по телефону она заставляла меня говорить на русском. С горем пополам я описывал ей свой день. Поэтому с поступлением в университет язык полностью вытиснился из моей головы: место заполнила анатомия, гистология, микробиология, генетика и многое другое. Учеба съедала всё моё время: это был страшный прожорливый монстр, с которым я связал свою жизнь. Мне жилось шикарно в то время: денег с подработки хватало на личные расходы, в свободное от учебы время я ходил по вечеринкам, испытывал свой организм, постоянно экспериментировал. Примерно в то же время у моей сестры начался подростковый кризис: мать не могла справиться с её капризами, и мне приходилось звать сестру к себе, чтобы избавить ненадолго от забот маму. Тем более поездки пошли на пользу Адалинде: она наслаждалась новыми знакомствами и с любопытством пытала свою удачу в манипулировании. Среди моих знакомых водились и те, кто делал дорогие подарки, только потому, что им нравилось чувствовать превосходство над другими. Уже тогда моей сестре перепал её первый в жизни парфюм от Шанель, который привёл её в дичайший восторг. В компании моих друзей-одногодок Адалинда чувствовала себя превосходно, хотя между ними пропасть была в десять лет. Благодаря взрослым девушкам моя сестра научилась краситься и носить одежду, как зрелая женщина. Увидев тогда её в короткой юбке и кричащей розовой помадой на губах, я обрезал все их связи: своим подругам я предъявил претензии, а сестру отчитал за копирование неправильного поведения. Хотя уже в то время я понимал, что сильно опоздал с нравоучениями: мама чётко показала своей дочери пример. Мне нравилась такая жизнь: усердная работа днём и разрядка тела ночью. Я пил, курил, ездил на машине как сумасшедший. Мы были оторвами до двадцати трёх: после мозги встали на место, и мы погрузились полностью в учёбу. Проекты, гранты, дополнительные курсы – мы вертелись в мире науки, во время практики практически жили в больнице, всю ночь писали статьи и рефераты, и только перед парами успевали вздремнуть часок другой. Белый халат отлично вписывался в мой образ, и я собирался стать выдающимся патологоанатомом, но меня подкосил первый удар. Только мне исполнилось двадцать три, как моя бабушка скончалась.***
Я стойко выдержал удар, а после продолжил учёбу, но уже без привычного рвения покорить горы. Учёба, после неё работа. Монотонное существование, семья, а потом смерть. Я видел только один сценарий своей жизни и решил, что нет смысла гнаться за немыслимой мечтой. Общение с семьей свелось к минимуму: мы виделись только по праздникам, и раз в месяц я мог позвонить сестре, чтобы узнать об её успехах в школе. Она нуждалась во внимании, в ободрении, в похвале, но всё, что давала ей мама – это деньги, вещи и порой наставления, как привлечь богатенького кавалера. К слову у мамы тогда появился ухажёр, с которым она связала свою жизнь ненадолго: пять лет брака превратились в пыль, когда он не смог в полной мере удовлетворить её желания. Мужчина на побегушках у женщины, у которой в центре Вселенной – она – самый худший вариант для мужа. Поэтому я всерьёз подумывал забрать сестру к себе, но план быстро померк: Адалинда, приезжая ко мне на каникулы, переворачивала дом вверх дном, утро начинала громкими песнопениями, а вечер провожала истериками по поводу походов в клуб. Я запрещал ей всё, что позволяла мать, а позже, когда она перемолола мне все нервы, я сорвался и накричал на неё. Следующим утром она уже направлялась в Австрию. В том же году я окончил универ, поступил в ординатуру и неспешно выбирал место работы. Мне приглянулась одна больница, тихая, скромная, но надежная. Я отослал своё резюме, и днём позднее пришёл положительный ответ. Прошёл собеседование, получил место патологоанатома и стал обживаться на новом месте. Год усердной работы – и я бы мог купить квартиру в том же районе, но мне не прельщала такая возможность. В двадцать шесть я столкнулся с самым ужасным в своей жизни – я наткнулся на мафию.***
- Мистер Шнайдер, - меня поприветствовала медсестра, ставя передо мной пробирки с анализами. – Это нужно к завтрашнему обеду. Я подал знак рукой, что сделаю, пока писал отчёт о работе за день. Последний месяц я только и делал, что расшифровывал анализы и рассматривал прижизненно взятые образцы тканей. Что-что, а патологоанатом не только вскрывал тела и возился с трупами, но и разбирался в микробиологии. В нашем отделе только два квалифицированных патологоанатома – я и Кристен, которую мне приходилось несколько раз подменять. Две смены подряд – не самое лучшее решение провести субботу. Этот раз не стал исключением: вечерняя смена подходила к концу, и многие работники уже покинули кабинет. - Не забудьте, что три часа назад привезли труп. Завтра нужно провести осмотр. Обычно это работа санитаров, но также Кристен вскрывала трупы: моя работа заключалась лишь в установлении причины смерти и расшифровке анализов. - Я сделаю это сегодня. - Но ведь ваша смена скоро закончится. - Ничего, чуть-чуть задержусь. Скажешь завтра Кристен, чтобы установила причину смерти. - Конечно. До свидания. - Доброй ночи, - я вернулся к отчёту, закончив его через двадцать минут. На часах показывало половину десятого. Наверняка они все думают, что я трудоголик, а я просто не хотел возвращаться в квартиру, где даже мышь запищала бы от уныния. Переодевшись в форму для вскрытия, я подготовил все нужные инструменты и приступил к вскрытию, попутно делая заметки на диктофон. Может, если усталость не стиснет меня в тиски, я сам перепишу их на бумагу, а может оставлю это на Кристен. - Мужчина. Возраст от тридцати до сорока. Масса тела… Я диктовал фактические данные, пока скальпелем разрешал посиневшую плоть. Этот мужчина, вероятно, уже пожил своё. О чём он думал на пороге смерти? - Свидетели утверждали, что мужчина просто потерял сознание, врачи же скорой помощи диагностировали инфаркт миокарда. То, что у него остановилось сердце, неопровержимо, но почему инфаркт миокарда случился у мужчины среднего возраста, который выглядит вполне подтянутым? Осмотр органов подтвердил, что произошла остановка сердца, но все остальные органы были в порядке за исключением сместившейся печени. Я слегка отодвинул орган, и в глаза моментально бросился полиэтиленовый пакетик. - В брюшной полости найден пакет размером пять на пять. Содержимое неизвестно. Вынув пакет с сомнительным содержимым, я отложил его в отдельный контейнер, решив, разобраться с этим позже. В первую очередь тот, чью смерть мне необходимо разгадать. Взвесив все органы и взяв образцы на гистологию, я решил закругляться. Полтора часа ушло на то, чтобы поместить все органы обратно в тело, зашить его и поместить в специальную камеру, до завтрашнего дня. Приведя стол и инструменты в порядок, я вернулся за рабочий стол, прихватив с собой таинственный пакетик. - Стоит ли мне лезть в это? – я разглядывал при свете настольной лампы полиэтилен, о пути которого не догадывался. Кто бы мог знать, что он прилетит прямиком из Афганистана в эконом классе, а после пустится колесить по западной Германии, отравляя жизни людей? Я этого знать тогда не мог, поэтому по глупости вскрыл пакетик и провёл быстрый анализ белого порошка. - Героин, - смотрел я на результаты теста и при этом чувствовал смешанные противоречия. На моей ладони находилось опасное и в то же время безобидное средство. Адреналин и страх смешались в крови и бурлили, из-за чего я не мог сидеть спокойно. - От этого стоит избавиться. Сообщить в полицию или главврачу? – я то отходил от стола, то нависал над ним, глядя на надорванный пакетик с наркотиком, то в нерешительности крутил в руках сигарету. Месяц назад я начал бросать курить, но таскать с собой сигареты не перестал. Однако сейчас меня заставляло не закурить только то, что на месте работы это запрещено. - Что мне с тобой делать? Ответ пришёл сам, как озарение футбольного поля тысячью прожекторами. Я убрал всё со стола, стёр запись с диктофона, а белый порошок пересыпал в контейнер и спрятал во внутренний карман пиджака. Переодеваясь в комнате для персонала, я попутно печатал сообщение своей начальнице. «Есть кое-что важное, что мне нужно тебе сообщить. Позвони, как сможешь» В то время я ездил на общественном транспорте, поэтому мне не показалось странным, что поздно ночью на остановке я стоял не один. - Молодой человек, - ко мне обратился мужчина в шляпе с полями. – Не подскажете время? - Да, - я отогнул рукав куртки, обнажая наручные часы, как в это время мне на голову опустилось что-то тёмное, резко пахнувшее. Мои звуки блокировались чьей-то ладонью, а попытки вырваться – двумя другими парами рук. Откуда они тут? На сознание словно упала пелена – не то что говорить, но и мыслить становилось с трудом. Последнее что у меня пронеслось в голове: «Это хлороформ».***
Пробуждение было резким: неприятный запах нашатыря и ведро холодной воды с головы до ног. Я сделал резкий вдох, распахивая глаза, обнаруживая вокруг себя тёмное полуразрушенное помещение. Сквозь дырку в потолке просачивался бледный свет луны. - Говори, на кого ты работаешь? – из темноты выступил человек с монтировкой в руке и твёрдой поступью направился ко мне. Мои руки связаны за спиной, а тело словно после марафона в пустыне – ни дать, ни взять с него. Есть ли смысл бороться и орать? - Ни на кого, - шёпотом ответил я. Конечно, после неожиданного и скорее всего неправильного наркоза мой организм ещё и не это будет благодарственно посылать мне разные «подарочки». Например, онемение или боль. - Лжёшь, паскуда. Вы все – собаки подставные. Где пожирнее кусок дадут, туда и побежите. - О чём вы вообще? - Знаешь, что делают с брехунами? – мужчина приблизил монтировку к моему лицу, что я почувствовал холод металла и потенциальную боль, которой бы наградил меня этот психованный за одно неверное слово. - Не сложно догадаться – избивают до смерти. - Ага, и тебя это ждёт, мразь паршивая! - Отставить, - из черноты послышался второй голос – более низкий, властный, но расслабленный. Обладатель этого голоса непременно считался королём этой тусовки. Первой показалась серебристая головка трости, а затем шляпа с полями. Тот мужчина на остановке. – Он достаточно умён для того, чтобы ты его избил за пустословие. - Благодарю, - сарказмом ответил на его самодовольную ухмылку, которая превратилась в оскал после моих слов. - У щенка острые зубки, но если этот щенок обучаем, то он станет первоклассной охотничьей собакой. И как же, Теодор, нам с тобою быть, после того, как ты стал свидетелем нашего продукта? Он присел на корточки передо мной, хотя по возрасту, я бы сказал, что ему это давалось тяжело. Я молча проглатывал страх, пока передо мной расхаживал злой, как бойцовская борзая, вышибала зубов, и этот старик прожигал меня взглядом. Сколько юнцов падали под этим гнётом, сколько костей они сломали, прежде чем им попался я? - Что вам нужно? - А вот это уже хороший вопрос, Теодор, - главарь встал и оценивающе осмотрел меня. – Ты поедешь с нами. Целиком и живьём.***
Поездка прошла с мешком на голове и в постоянном ощущении опасности и скорой кончины. Я уже мысленно прикидывал, где бросят моё тело и когда его найдут. Перед этим было бы хорошо попросить телефон, чтобы отправить прощальную весточку сестре… - Приехали. Ну вот, это сейчас я увижу лес или голую пустошь с выкопанной ямой для меня, но, к удивлению, я услышал звяканье цепей, скрежет ворот и легкое шуршание под колесами. Мне приказали выйти из машины, и под ногами почувствовался асфальт. Значит моя смерть будет в более цивилизованном месте, чем лес. Увы, идти пришлось мне также с мешком на голове, поэтому я всё время спотыкался и норовился упасть. Да кому сдался простой патологоанатом, как я? - Отпускай. В глаза резко ударил свет. Непривычно ярко после такой кромешной темноты. Я еле смог оглядеться. Просторная комната с белой плиткой. Прямо как в морге. И лампа даже такая же: холодный свет, белый, слишком резкий. Но вид помещения портил нечистый пол, который, видно было, плохо мыли и следы обуви и цвет крови не до конца стёрли. - Это ваша пыточная? – спросил я, вцепившись в подлокотники стула. Отчаяние цепляло меня за всякие попытки выжить, и, если словами я отсрочу свою смерть, я готов был болтать всю ночь. Но за это же мне могли и с легкостью отрезать язык. - Нет, Теодор, это временное место твоего пребывания. Твоя камера, если так тебе угодно. Неужели они так просто оставят меня? Я опешил, когда дверь за ними закрылась, и я остался в одиночестве. Один поворот неожиданней другого. Если я не свихнусь до утра, то тогда куплю всему отделению кофе. И возьму сестру к себе. Или свожу её к морю. Или… Я прикорнул около стены, но меня разбудил скрежет двери. Тихие звуки борьбы, сдавленный женский голос, и грубое ругательство мужчины – я увидел, как какую-то женщину волокли к стене, и бросив её на пол, как мешок с картошкой, ушли. На меня они даже не взглянули. Внимательно изучая плачущую женщину, я сохранял молчание, также подавляя желание помочь ей. Сейчас мы в игре, где каждый сам за себя, где твоя жизнь несёт особое значение, чем чужая, поэтому чем меньше сострадания, тем целее будешь. Я сделал вид, что уснул, но подвывания женщины мешали мне уйти в себя. В конце концов, она становилась всё тише, пока не стало слышно только её тяжелое дыхание. На этом моменте я и уснул… Резко, словно по щелчку, я пробудился, не понимая, что послужило причиной моего пробуждения. Всё ведь тихо, никто не ходил передо мной или всё же… До меня донесся хрип, как у подбитой собаки или у человека, страдающего астмой. Я встрепенулся, вглядываясь в женщину, лежащую на полу с кровавым пятном на боку. Как я раньше не заметил? - Вы в порядке? – она смотрела прямо мне в глаза, и я совру, если этот взгляд не был наполнен искренней мольбой о помощи. – Больно? Она кивнула, пытаясь подняться, но я остановил её, когда по полу подполз к ней. - Вас избили, - оглядывая синяки и ушибы, я дошёл до раненного бока с запечённой кровью. Сколько уже она кровоточит? – Нож? - Осколок… стекла, - на выдохе говорила она. - Зачем же вы вытащили? – было трудно оценивать последствия, ведь вся моя компетентность в области медицины сводится только к трупам и тканям тела, но мой долг, как врача, хоть и не того круга должности – позаботиться о человеке, попавшего в беду. - Они сказали… что зарежут меня, только чтобы… вытащить это, - женщина коснулась живота. – Я пыталась сбежать. - Всё, молчите, неизвестно, сколько вы потеряли крови, - я сделал из её футболки повязку, и рукавом своей рубашки привязал её к телу женщины. Изорванная одежда, кровь, раны, грязная комната – всё словно слизано из фильмов ужасов. Но оказывается реальная жизнь пострашнее ужастиков. Так как у меня не было ничего под рукой, то спасти эту женщину я не мог: просто сидел рядом, держал её за руку, чтобы ей не было так страшно одной, и мысленно молил небеса помочь нам. Вопрос её смерти – дело времени, я знал, что в какой-то момент буду держать руку окоченевшего тела, и эта мысль сильнее всего пугала меня. Я не замечу момент, когда её сердце перестанет биться. Один миг разделит её жизнь на два горизонта. И этот самый миг может случится с каждым из нас. - Расскажите что-нибудь, - её слабый голос стал совсем бесцветным. И мне нужно было выпытывать причину, чтобы узнать, почему она хочет услышать меня. В такой звенящей тишине, наполненной болью и страхом, сложно не сойти с ума. - Я работаю патологоанатомом. Полгода уже. Мне нравится место моей работы: больница без криминальных случаев, тихо, мирно и надежно. Я думал, что год работы сможет обеспечить меня собственным жильём. Но сейчас думаю, что потрачу деньги на отдых с сестрой. Она у меня ещё только подросток, но такая вредная. Я услышал усмешку женщины, и её призрачная улыбка навела меня на мысль, что ей знакома моя ситуация. - У вас тоже дочь? - Да. Пять лет. Буйная такая и непослушная. Вся в меня. Я посмотрел на женщину, лежащую на холодном кафеле: на её жесткие светлые волосы, на большие круглые глаза, морщинки около глаз – и недоумевал, как она оказалась здесь. - Почему вы здесь? Что связало вас с ними? Вопрос застал её врасплох и вернул на начальную точку, не совсем правильную и радужную. - Я кололась и… задолжала кучу денег. Мне предложили откупиться… сделав одно дело. Это дело затянулось на год. Ясно, она, как и тот мужчина, что теперь лежит в морге: перевозит внутри своего тела наркотики через границу своему наркодиллеру. Неважно, какие у неё помысли и надежды на будущее, ей уготована смерть. - А как вас зовут? - Теодор. - Приятно… познакомиться. Я – Энн. Единственное… о чём я жалею… что не смогла дать будущее… своей девочке. Она станет сиротой. Жалость просочилась через меня против моей воли. Я оплакивал эту женщину и её судьбу, оплакивал девочку, которая больше не увидит маму, оплакивал даже то, что человек, который будет с ней в момент смерти – я.***
Дверь в комнату распахнулась. - Вижу, вы уже познакомились, - ухмыльнулся главарь. Старик жестом приказал подчиненным поднять нас. Грубо и резко - этим головорезам не ведомо чувство такта и аккуратность. - Теперь твой выход, Теодор. Настало время применить тебя. - Что? Я упирался, когда меня тащили через весь коридор, за что получил удар в живот. - Обойдёмся без насилия, Теодор. Мы же всё-таки цивилизованные люди. «Ага, сукин сын, нравственными идеалами от тебя так и воняет» Мы оказались в ещё более просторном помещении, похожим на заброшенный склад, вот только… В центре - плотной плёнкой огорожен периметр, над которым светила огромная лампа. Хирургический стол, приборы, аппарат мониторинга, медицинский халат и роба. Даже инструменты все были запечатаны и находились за стеклом шкафа. Импровизированная операционная. - Нет, нет, нет, - женщине не хватало сил для отпора, поэтому её с легкостью уложили на кушетку, сковав конечности. - Объяснить тебе, Теодор, для чего всё это? - Вы хотите… чтобы я вскрыл её? – ужас во мне плескался, как магма в жерле вулкана. Все силы уходили на самоконтроль. - Верно. У тебя есть право выбора: либо делаешь это ты, либо мы, но стоит сказать, что мы не врачи. - Но она не переживет операцию. - Моя цель – то, что внутри неё. Хочешь её спасти? Попытайся. Жива она будет или нет, нас не волнует. Главное – чтобы товар был целый, понял? Твой выбор? Я смотрел на Энн, а внутри умирал раз за разом, когда представлял, что она умрёт у меня на руках. - Но я не работаю с живыми людьми, - себе же вслух сказал я, решив, что на это опасное дело… - Да она же сдохнет скоро. Где в ней жизнь? – приспешники старика решили, что это смешная шутка, и загоготали. … я пойду. Ради Энн и её дочери. - Заткнись, - бросил я мужлану, повернувшись к главарю. – Я решил. Сделаю сам. Но у меня есть условия. - Интересно послушать. - Мы выйдете за пределы этого шатра, и никто не должен издавать звуков. Мне нужен ассистент, а лучше два. - Условия откланяются. - Тогда вот тебе такой расклад: в то время, когда я буду разрезать её и один из твоих тупоголовых будет шуметь или смеяться, моя рука из-за постороннего шума дрогнет и войдет чуть дальше, чем нужно. Если кровь зальет всех вас, я виноват не буду. Если пакетик с вашим драгоценным героином порвется, это будет не моя ответственность. Хочешь, чтобы всё прошло гладко? – послушай специалиста, и тогда все останутся довольны. Главарь с тихой злостью испытывающе смотрел на обстановку вокруг. Наверняка, прикидывал в уме, стоит ли прислушаться ко мне. Тишина продлилась не долго. - Твоя дерзость когда-нибудь убьёт тебя, но, возрадуйся, не сегодня. Я доверяю ученым, ведь это они двигатели общества. Но ассистентов не будет. - Я не справлюсь один. - Это твоя проблема. Есть желание, будет и результат. Идёмте, парни, этому горе-врачу нужна тишина. Я остался один на один с Энн. - Если я не спасу тебя, то больше не буду работать в больнице. Это было сильное заявление, но так я обозначил себе будущее. Даже если у меня мало практики в проведении операции, мне необходимо было постараться, ведь всё тело человека я от корки до корки знал… Три невероятно сложных часа, литр крови, пакет весом десять грамм – и я обессиленно рухнул на стул, когда сделал последний шов на боку Энн. Аппарат показывал слабое биение сердца, но оно было. Благодаря медкарте, которую мне предоставил глава, я узнал группу крови и резус фактор женщины, а также её особенности здоровья. Она уже как два года не принимала, за что я испытывал гордость. Она искренне пыталась встать на правильный путь, но ловушки наставлены везде: не факт, что она выживет. - Что ж… ты достоин похвалы, Теодор. Я сидел в другой комнате, за столом, и передо мной опустился поднос с едой. Сколько времени я уже здесь? - Почему ушёл прошлый врач? Он здесь был, это неопровержимо. Но что он сделал? - А ты прозорливый, - старик улыбнулся, потирая свои костяшки, на которых игриво переливались бриллианты в перстне. – Превысил свои полномочия. Теперь он спит. Любой страх отпал: операция позволила разуму возглавить тело, а чувства, просто исчерпав себя, отошли на задворки разума. Я знал, что нужен им, и потому моя жизнь имела цену среди обычного пушечного мяса вроде этих вышибал. - Я тебе предложу то, от чего ты вряд ли сможешь отказаться. У тебя есть выбор: работать на нас, потрошить людей, вытаскивать из них товар, либо умереть вместе с тем, чему свидетель ты был. Твои следы сотрут, твоё тело бросят в озеро, твоим родным придёт известие о твоей кончине, твоя младшая сестренка останется без старшего брата, который бы мог показать ей мир. Но, увы и ах, Теодор Шнайдер не сможет ничего сделать с того света. Меня окотил ледяной волной страх за жизнь, не свою, но своей сестры, которая сейчас наверняка обсуждала по телефону новое платье или тупого бойфренда и красила ногти в кричаще розовый лак. Мне только что пустили пулю в сердце, а следом надавили ногой на рану. - Так что, какой путь выбираешь? - Я сделаю всё, только семью оставьте в покое. - Конечно, Теодор, мы тебе верим. Патологоанатом, повидавший много разных смертей, да чем такого человека можно напугать?***
Спустя какое-то время мне принесли новость о том, что женщина умерла. Я предполагал такой расклад, но до последнего надеялся, что она выживет. Смерть Энн меня не сломила, но вместе с ней во мне что-то умерло. Чувства, надежда, шанс? Я стал заложником, у которого выход был один из всех возможных – работать на акулу наркобизнеса.