Мы так легки и чисты, Мне так приятно дышать. Не нужно спать в эту ночь.
Неизвестно как добираются до квартиры Лёши, едва переводя сбившееся к чертям дыхание, едва успокаивая рвущееся наружу сердце и эмоции. Тина, то ли от нервозности, то ли от желания, разом постигшего тело, кусает вишнёвые губы, размазывает ладонью остатки помады. Только бы не смотреть. Толькобынесмотреть. Только бы не смотреть сейчас на него. Уверенного в каждом своём решении, сильного, мужественного и такого… любимого? Вспотевшие ладони не могут найти себе места, ровно, как и она сама; скользят по платью, по слегка открытой коже ног, чуть подрагивая, выдавая её с потрохами. Лёше достаточно одного взгляда, чтобы всё переварить и осмыслить. Волнуется. Сколько месяцев прошло с их передружбы-недоотношений, а Кароль по-прежнему волнуется, ощущает себя маленькой школьницей, которую пригласили на медленный танец на школьной дискотеке в восьмом классе. И эта её неуверенность в себе и в нём, взгляд, полный нерешимости и теплоты, — всё это бурлит внутри, будоражит каждую молекулу, приводит в броуновское движение каждый атом, ударяется о стенки и отражается огромным тепло-желтым пятном. Любовью.Напрасно ты забываешь вкус слез. Небо пахнет запахом твоих волос.
До подъезда добегают мокрые насквозь. Капли дождя стекают по волосам, попадая на тело, огибая округлость щёк и форму губ. Потапенко ловит каждую. Целуетцелуетцелует. Будто залечивает каждую ранку, каждую морщинку на сердце златовласой. И не существует никого в этом мире кроме них самих. — Лёшик, замёрзнем, пойдём… — Тина пытается уворачиваться, держась за руки, опуская их вниз. — У меня есть отличное средство для согревания, — кажется, что Лёша не слышит, изредка прерывая поцелуи. Лёгкие, как полёт. — Дома, всё дома. — Обычная фраза, отозвавшаяся мигом теплотой по телу; словно мёд в черепную коробочку. Рэпер на секунду застывает, теряясь в мыслях и чувствах. «Дома». Слово, произнесённое ею, имеющее чуть ли не самую высшую юридическую силу. Во весь голос. Во всё сердце. Во все чувства. Лифт, пролёт, дверь и противный ключ, никак не попадающий в замочную скважину. И следы. Следыследыследы. Завтра баба Нюра будет снова ворчать, мол, кто натоптал ночью после дождя? Чёрт с ней. Со следами. Со всем чёрт. Абсолютно неважно. Важно — двое, ночью, вдвоём и только звёзды. Упругость тел и мягкость душ, — вот, что действительно важно.Влажный блеск наших глаз… Все соседи просто ненавидят нас.
Едва за спинами захлопывается дверь, он снова прижимает её к стене, правой рукой заводя её хрупкие запястья над головой, а второй, левой, проведя кончиками пальцев по пунцовой щеке. Глаза в глаза. И воздух, натянутый на струны душ. Первой сдаётся Тина и тянется губами вперёд, которые тут же ловит в свой омут Лёша. Целуются долго-долго, всё время сражаясь и не уступая друг дружке. Губы краснеют и опухают от такого количества поцелуев, а они всё не могут оторваться. И целуютсяцелуютсяцелуются. Её — со вкусом вишни и чего-то пряного, изводящего, манящего, чего-то такого, что он никогда не сможет забыть после; его — демоны-искусители, разжигающие огонь внутри, терзающие, живые.И уже осатанело, Ноют губы, ноет тело.
Вваливаются в первую попавшуюся комнату — на счастье спальню. Не отрываясь от сладостно-горьких поцелуев, находит молнию и тянет вниз, чертыхаясь и путаясь в ногах, доводя до кровати. Его одежда летит туда же. Глаза в глаза. — Мне нравится твоя безлифная кампания! — взгляд скользит по телу, задерживаясь в районе груди. Если челюсть можно было бы поднять — эта функция как нельзя была бы кстати. — Потапенко, ты идиот. Хочется чем-нибудь швырнуть в него, нарушившего момент. — Ты такая красивая… — губы скользят по венке на шее, даря невесомые поцелуи. — Самая-самая красивая… — Тина запрокидывает голову, полностью отдаваясь и растворяясь в нём. -… моя! Миг — она оказывается на кровати, слегка придавленная его весом. Серый взгляд раздевает душу, обнажает её тайные уголки, руки поглаживают бёдра, вызывая табун мурашек. Охватывает мужчину ногами вокруг талии и ощущает влажные поцелуи в районе ключиц. Дурачок ревнивый. Зачем же сразу ставить фиолетовые метки, так и кричащие «моя»…?Я люблю тебя всей душой, Я хочу любить тебя руками.
Сейчас, без верхней одежды, Лёша кажется ещё больше; его руки, и без того сильные, снова заводят ладони блондинки над головой, едва сжимая, точно очерчивая рамки дозволенного, подчиняя себя. Ой ли? И Тина выгибается навстречу ласкам. Выгибается, словно кошка, словно скрипка в руках профессионала, словно дуга. Так плавно, до сладостной неги чуть ниже живота, до дрожи в коленках, даже сейчас, лёжа под ним. Губы натыкаются на губы и впиваются, и целуют до умопомрачения. Впервые настолько откровенно, настойчиво, явно. Пользуясь секундным замешательством мужчины, перетасовывает карты, подсовывая свою колоду, меняя их тела местами. Серое с голубым. Кто первый отведёт взгляд? Руки опускаются, сжимаются, чуть задевая резинку нижнего белья. И снова выгибается, соприкасаясь с загорелым телом. Контраст температур оглушает, накрывает с головой, возбуждает. Тело мгновенно отзывается, превращаясь в податливую глину. Лепи, что вздумается, Лёшик. Горячо. Не обжечься бы. Кажется, даже стекло в ванной комнате вспотело. Капельки влаги на телах, её спутавшиеся и разметавшиеся волосы, щекочущие его лицо, зрачки с размером в чёрную дыру. Вдох — выдох. Напряжение настолько сильное, что не хватит и ватт, сломаются к чертям амперметр с вольтметром, выбьет пол из-под ног. — Лёша… — просит Тина, рвано хватая ртом хмельной воздух. — Что, ма-лы-шка? — тянет Лёша на ушко, шёпотом обжигая молочную кожу, заставляя что-то завязаться в тугой узел внизу, пропустить удар сердца и полностью обмякнуть. — Пожалуйста.Наверно, я тебя люблю. Но я об этом промолчу. И скажу лишь только то, что я тебя хочу.
Оказываются обнажёнными внезапно. Растворяясь и теряясь в ощущениях, в покалывании пальцев, губ, тела. Она царапает коготками спину, чуть приоткрывая пухлые губы, а он моментально сравнивает с кошкой. Его кошкой. Сладкая нега. Слияние телесное тесно переплетено с душевным, отчего крышу сносит от каждого взгляда, касания, шёпота на ушко, скомканного движения рук, чёткого шага губ напротив. Они рассекают друг друга мгновенно. И лица краснеют, и лица белеют семь раз. Четырнадцать. Семь раз. Четырнадцать. Солёные простыни. Сбившееся простыни. Взмах крыльев — серебряный абрис луны всё летал и летал; и так миновала одна из ночей. Одна из лучших ночей: серебряный абрис луны и покаянная грусть, растворённая в чаше любви.И пусть сосед извинит за то, что всю ночь звенит Ложечка в чашке чая.
Уснув с первыми лучами солнца, просыпаются поздно в обед, нехотя открывая глаза, находясь в объятиях друг друга. Косметика, осыпавшаяся за ночь, выглядит, в дополнении с пшеничным гнездом на голове, так по-домашнему, настолько правильно и обыденно, что вся жизнь до кажется выдумкой. А была ли она вообще? Хочется спросить, но не сейчас. Не сегодня. Ни слова. Ни звука. Только взгляды, только прикосновения, только они. Толькотолькотолько! Мужские пальцы ловко щекочут женскую кожу, пробираясь до подбородка, и, овладев им, тянут к себе, раскрасневания и без того красные губы. Она смеётся в прямо в них, выдыхая любовь. Во всём. Мир замыкается, как цепочка со всякими резисторами, амперметрами, лампочками и прочей чепухой. Вспыхивает, опаляя сердца, залечивает поцелуями. — Люби меня, люби… — полумурлыча, полунапевая, шепчет Тина, пряча своё лицо у него на груди, прижимаясь, сливаясь в единое целое. — Ночью и днём, облачко, ночью и днём, — перебирая пшеничные волосы и целуя в макушку.Я люблю тебя огромным небом, Я хочу любить тебя руками.