Разбуди меня, искупай в самой чистой воде. Глаза и ладони, нет лучше нигде. И качается мост между мной и тобой.
Лучи преломляются и проходят сквозь стекло, оставляя светлые полосы на стене. По-весеннему свежо и легко дышать, так легко, что чувствуешь себя девчонкой лет пятнадцати — обязательно в ситцевом синем платьице с волосами цвета ржи и пшеницы, кудрявыми, как облака в апрельском небе, вишнёвыми, нецелованными губами, с застенчивостью, настолько трогательной и юной, что в груди щемит и скулы сводит от счастья. И грудь вздымается в такт. И сердце заходится. Тук-тук. Жи — ва — я.Разбуди меня, поцелуем полыни из звезд. Я парю в этом танце, пленительно в рост.
Она едва вздрагивает, когда тёплые, большие и слегка шершавые, ладони касаются молочной кожи, прижимая к себе. Горячее дыхание опаляет шею, не раздражая, нарушив интимный момент, наоборот, успокаивая и даря ощущение надёжности, постоянства. Её естественный запах сводит его с ума, заставляя вдыхать полной грудью, заново учиться дышать. — Доброе утро, малышка. Тихо шепчет на ухо, невесомо целуя, не разрывая кольцо из рук. Тина ловко поворачивается к нему лицом, улыбается так, как умеет только она: нежно, заботливо, с ноткой загадочности, оставляя что-то между. Привстаёт на носочки и увлекает в поцелуй.И взрывается мост между мной и тобой.
Невесомые касания становятся с каждой секундой всё весомее, ровным счётом, как и их взаимодействие. Мужские руки по-хозяйски блуждают по телу, стирая все существовавшие до этого границы, чётко ограничивая своё от чужого. Поцелуи возрастают прямо пропорционально средней температуре в комнате. Горько? Или всё-таки сладко следует кричать в таких случаях? Языки переплетаются, вырисовывают неведомые до этого узоры, разжигают давно забытые чувства, говорят громче любых слов. И она взлетает. Впервые взлетает за весь промежуток времени, проведённый, прожитый, просуществовавшийся без крыльев. Своих уже не вернуть. Взять первые попавшиеся чужие? Не всегда подойдут. Будут жать, сдавливать и без того омертвелую наполовину грудь.Этим эфиром только и можно дышать, В этих движениях только и стоит жить!
Отстраняются, как только заканчивается воздух и сбивается к чертям дыхание. Голубые глаза пытливо всматриваются в светло-карие напротив. — Почему нельзя поставить время на паузу? — она тяжело вздыхает, упираясь лбом в мужское плечо. — Всё в этом бренном мире циклично — колесо Сансары там, все дела… Я, конечно, не специалист в области математики, особенно во всех этих алгебрах, геометриях, но ведь существует теория, что даже параллельные прямые в каком-то там пространстве пересекаются. Видишь, даже наши неровные, местами кривые и косые, линии нашли свою точку пересечения. — Дурачок ты, Лёш. Они-то пересеклись, а дальше? А дальше могут пойти в абсолютно противоположные стороны, — изучающий взгляд, чуть прищуренный из-за плохого зрения. — Сдаюсь, Тина Григорьевна, на уроках математики Вы были куда сообразительнее меня! — он шутливо поднимает руки вверх, делая серьёзное лицо, и старается из последних сил не засмеяться в голос. — Але ти дурне… Её колокольный смех разбивает хрустальную утреннюю тишину. Маленькие кулачки бьют сильную спину, прося опустить на пол. — Шутки-шутками, а трусы с мишутками, Кароль! — Эй, ты вообще что ли? Где ты у меня такие видел? — А ты уже предлагаешь полностью изучить твой гардероб? Или только его интимную часть? Тогда лучше сразу на практике, так сказать… Потапенко закусывает губу, задумчиво глядя на точёную, даже в огромной, безразмерной футболке, фигуру, глазами пробегая по телу. Тина моментально краснеет, щёки вспыхивают, грудь вздымается, рот то приоткрывается, то закрывается, не зная, что сказать, хватая воздух, как рыба, выброшенная на сушу. — Ты… ты… ты! Да как ты вообще можешь нести такую чушь?! — Остынь, облачко, я же шутил. — За такие шутки, Лёшечка, можно вылететь на улицу. — Но ты же не бросишь туда своего лучшего «друга», да ещё и в восемь утра? — Кто тебе сказал? — Твоё тело. Она снова оказывается прижатой к стене, без малейшей попытки и надежды на спасение из плена крепких рук. Хотя, кажется, никто бежать и не собирался особо. Так, для вида. Волосы путаются сами по себе, тело пробирает мелкая дрожь от тяжёлого дыхания в районе правой ключицы.Навзничь упавшие, насмерть пропавшие. Нет стыда у любви, запретов не может быть!
— Ты чего дрожишь, м? — проводит пальцем по щеке, опускаясь на приоткрытые, пересохшие губы. — Лёш… Язык скользит по выпирающим косточкам, по венке, пульсирующей и сводящей с ума; звёздное небо из её родинок сводит с ума, заставляет усомниться в отсутствии тахикардии, поверить во весь романтический бред о химических реакциях, происходящих между, признать всемирный закон тяготения Ньютона. Нельзя же просто так сходить с ума по человеку? Его руки скользят вниз по желанному телу, сминая края футболки, лаская округлые формы, останавливаясь, чтобы набрать в грудной клетке воздуха побольше и в очередной раз полюбоваться ею. Фиолетовые следы остаются на шее и ключицах. И он точно знает, что уже через пару часов ему — без сомнений — влетит за них. — Я тяготею к тебе. Тя-го-те-ю, Кароль. Пухлые губы уступают, идя на тактильный контакт, сдаваясь в сладостно-горький плен. Ровно до тех пор, пока в голове что-то не щёлкает. Рука, выставленная между, становится разъединяющим мостом. — Не надо. — Чего не надо? — он закипает. — Зовёшь к себе на ночь, целуешь, обнимаешь, засыпаешь в моих объятиях, точно панда с бамбуком, опять-таки целуешь, а потом посылаешь нахер? Тебе не кажется подобная ситуация чем-то неестественно-странным? Она отрицательно машет головой в ответ. — Смахивает на биполярку, Тина Григорьевна, — тишина. — Может, прекратишь уже играться, исчезать и бояться меня, в конце концов? Ведёшь себя, как маленькая, напуганная девочка. Неужели ты думаешь, что я причиню тебе вред? Обижу? Я, знаешь ли, блондинок на завтрак не предпочитаю. — Не предпочитаешь, значит? Её настроение меняется за секунду. Прошло уже несколько лет с их знакомства, а он, дурачок, до сих пор так и не привык. Как по щелчку пальцев. Как кошка, преодолевает возникшее за две минуты расстояние, ногтями впиваясь в руки, всматриваясь в искажающееся лицо. — А так? Она наклоняется, пальцами босой ступни медленно проводит вверх по его ногам, выжидающе смотрит. Театр двух актёров. Нескончаемый театр. Надоест ли им когда-то? Кто знает, кто знает. — Ну тебя к чертям. Первым сдаётся он, когда тянется к желанным вишнёвым губам, увлекая в поцелуй, стирая все, существовавшие когда-то давно границы. И всё ничего, если бы не противный рингтон на телефоне. Два одновременных рингтона. — Потапенко, ты совсем охренел? Через сорок минут репетиция, а тебя черти носят! — Тиночка, доброе утро! Ты снова забыла о репетиции? Я же напоминал тебе вчера. — Да, я скоро буду, — первой трубку кладёт Кароль. — Час и я с вами! Придумай что-то, пожалуйста. — Нам пиздец, — заключение, произнесённое одновременно. Таки каламбур.«Завтра» нас не оставит в живых. Наше время — уже одно на двоих!
— Нет, ну вы, ребята, уже совсем. Завтра финал, а вы так опаздываете. Да ещё и оба! Ладно, Тина, она девушка, это естественно, — Завадюк рукой показывает в её сторону. — Ты-то как опоздал? Ещё и мятый такой весь. — Проспал. Больше такого не случится. — Ещё бы. Последний эфир. — А как же следующий сезон? — вставляет своё девушка, всё так же с первых эфиров переживая за слова, сказанные Лёшей о победе. — Поживём — увидим. Люди требуют кенгурушей и дракул. Он по-странному смеётся, заставляя женщину и мужчину переглянуться. Что, очередной вечер игры? Не проиграть бы. Не сдать позиции. Опять. — У тебя всё готово? — спрашивает Горовая у Каменских, попутно поглядывая на мило воркующих тренеров во время очередного перерыва. — Да. Сразу после финала уволакиваю его на вечеринку. Ты уверена, что им ещё нужна наша помощь? По-моему, они и так, как сладкая парочка. Балан — отшельник, рядом с ними. — Они тупят уже который сезон, что скажешь? Ещё пару таких сезонов и мои нервы не выдержат. — Чья-то печень тоже. — Тогда за дело, пока они не угробили себя и всё вокруг. Репетиция проходит относительно спокойной, если не считать пару моментов, не оставшихся без повышенного внимания со стороны продюсера. Дан, так и норовивший завладеть мыслями Тины, из кожи вон лез, выдумывая, откровенно говоря, туповатые вопросы и комплименты. — Друг, скажи, а в Молдове новый флешмоб запустили? — Потапенко похлопывает его по плечу, резко оказавшись рядом. — Какой? — Называется, достань «народную». Тебе не кажется, что Тина несколько устала от репетиций, вопросов? И тебя. — Тебе-то что, медведь? Неужто ревнуешь? Уу-у… Так далеко не пойдёшь. — Заткнись, парнокопытное, и шагай в сторону своих участников, удели внимание тем, кто в нём нуждается. Кароль, делающая вид, что увлечена разговором с Пашей, изредка бросает взгляды на мужчин, улыбаясь про себя. — Тина! Сейчас нужно будет снять пару сториз в инстаграм для поклонников. — В чём проблема? — Ну, зрители просят дантину, сама понимаешь! — Завадюк, в очередной раз поглощённый своей дурацкой идеей, нагло ухмыляется и крутит в руках телефон. Пятнадцать минут тупых подкатов молдаванина, «советов» от Вовы, пытающегося подпрыгнуть выше своей головы, косых взглядов со стороны Лёши и всё готово. Смеющаяся Тина, танцующая с Баланом, заигрывающая и отвечающая на его далеко не невинный флирт. Ощущение, будто отношения, прописанные тренерам, не вишенка на торте, а сам торт. Кому-то рукой машет дом-2. — Кароль, а, Кароль, ты чего так шугаешься? Ты за тот случай меня прости, хотя, знаешь, сама виновата: ходишь в своих обтягивающих платьях с неприлично открытым декольте, выгибаешься дугой прямо на глазах у зрелого мужчины, я же могу и не удержаться, — его ладони как-то слишком резко оказываются чуть ниже талии, водя по телу то вверх, то вниз. — Ты совсем потерял инстинкт самосохранения? Выход найдёшь или показать? — Слишком горячо, выдавая свои инстинкты, Тиночка. Только сейчас замечает прожигающий взгляд Лёши и его уходящий силуэт. — Я не хочу тебя. Не хо-чу. Сколько ещё раз повторить, чтобы ты понял, Дан? Ты не секс-символ. Точно не мой. — Сто килограмм выглядят привлекательнее? — Иди ты нахер. Потапенко она находит не сразу: он, вопреки обычным дням, вышел на небольшой балкончик, затягиваясь сигаретой, туманно смотря вдаль. Когда дверь захлопывается, не поворачивается, твёрдо зная, кто это. — Зачем пришла? — Лёш… — Я уже больше тридцати лет Лёша. Что, играть с двумя пешками интереснее, чем с одной? — Зачем ты так? — А как, Кароль, как? Что я должен был тебе сказать? «Флиртуй, Тиночка, флиртуй, если тебе это нравится, а я как-нибудь в уголке посижу, тебя подожду и твоего внимания», так? — Ты такой дурак, Потапенко. И снова тишина, и только белый дым в ночном воздухе.Разбуди меня!
Весь финал, как в тумане. Проигрыш Андрея практически в самом начале, когда никто ни на секунду не сомневался в его победе, выступления команд Лёши и Дана, разрыв «Мозгов», дуэт-крик, давшийся с таким трудом, что казалось, до конца эфира она не высидит. Его проигрыш. Он окончательно выбивает почву из-под ног. В глазах появляются слёзы, сдерживать которые всё невозможнее. И дело не в её проигрыше, дело совершенно не в этом, скорее, в нём, в человеке, который так хотел, так заслуживал этой победы. Она сбегает. Опять сбегает, как делает каждый раз после неудавшегося выступления, премии, дня. Как делает всегда, совершенно не умея справляться с неудачами. В гримёрке нестерпимо душно и жарко. Унять готовое вот-вот выпрыгнуть сердце не получается — проще выйти в окно. Тело бьёт озноб, руки не слушаются, роняя ватные диски и мицеллярную воду; желание идти куда-либо пропало ещё в середине вечера. Да и был ли смысл теперь? Устало опускается на ставший уже привычно-знакомым пол, поджимая колени под себя и опуская голову, дав волю эмоциям и разрыдавшись. Её плечи подрагивают ровно до тех пор, пока тело не отзывается на появившееся рядом тепло, ладони, успокаивающий и поглаживающие спину, чуть сжимающие хрупкие плечи. — Ну-ну, малышка, ты чего? Неужели расстроилась из-за дурацкого конкурса? Его голос дарит силы, вселяет жизнь. — Всё равно Андрей и помидорка лучшие, все это знают. Не плачь, — указательным пальцем приподнимает фарфоровое лицо за подбородок, вглядываясь в кристально-голубые глаза. — Не реви, говорю, не ррреви. Он смешно пытается пародировать Карлсона, вызывая её улыбку, и мягко, неторопливо целует, стирая солёные камушки. В висок, лоб, нос, щёки, губы. Трепетно-трепетно. Боясь задохнуться. Почти не дышит — тонет в омуте. А она смотрит, как зачарованная, часто моргая, смахивая непрошеные слёзы, твёрдо зная, теперь точно твёрдо зная, что не оставят, что больше не одна в огромном мире замкнутых и противоречивых иллюзий. Они сидят больше часа, распластавшись на полу, говоря о чём-то совершенно не важном в обычные дни, но сейчас кажущемся таким значимым и необходимым. Лёша ласково перебирает светлые пряди, наматывая некоторые на свой палец, практически не слушая, полностью растворяясь в голосе этой маленькой девочки, его девочки. Тина несёт всякий бред, не задумываясь о сказанном, не сожалея, не боясь быть непонятой. — А, может, ну его, эту вечеринку? — вдруг предлагает он, прерывая поток несвязной речи. — Поехали. Сбегают, хихикая и шатаясь по коридорам, точно прячась ото всех, как последние подростки. И так легко на душе. И так хорошо. Путь длиной в несколько коридоров преодолевается практически без препятствий. Только бы успеть сбежать. Толькобысбежать. Вдвоём. — А потом мы с Пашой так и пошли в отель: промокшие до нитки, я с размазанной тушью, он с немного разодранной футболкой, без обуви… Администратор тогда, наверное, подумала, что мы какие-то чокнутые… А ещё… — она смеётся, запрыгивая на переднее сидение машины, задыхаясь от счастья и любви. — Чш… Ничего не говори. И снова целуются. И снова так долго-долго, без качели колебаний, сомнений, каких-то дурных предрассудков, совершенно наплевав на терроризирующие телефонные звонки, исходящие от их родных подружек — Иры и Насти. Вся эта подростковая глупость кажется единственно верным решением, единственно правильным путём, единственно ценной жизнью. — Ну вот и где его черти носят? — Тина тоже не отвечает. Паша даже не видел её после эфира. Странно… — Говоришь, гримёрка открыта была и свет не выключен? — Да. И Лёшиной машины нет на парковке. А что? — Тогда через пару месяцев ждём свадьбу. — В смысле? — Да есть у меня предположение, куда так резко могли исчезнуть сразу два тренера, — хитро прищуривается Ира, кивая каким-то мыслям в голове. Машины, стоящие в темноте на обочине, раньше пугающие, с сегодняшнего дня ассоциируются у неё с чем-то интимным, сокровенным, важным. Они так и не доехали до дома, не выдержав на полпути, так отчаянно требующие прикосновений. Знаете, такая острая необходимость, не объяснимая умными фразочками, вычитанными в интернете, словами-клише, приготовленными заранее. Просто знаешь. Просто любишь. Просто чувствуешь. Это выше земного, намного выше, на каком-то ментальном, небесном уровне. Таком, что от одной только мысли заходится дыхание, пересыхают губы и ноги становятся ватными, и в голове так туманно-туманно. Только глаза в глаза, рука в руке, сердце к сердцу. — Моя хрустальная девочка. Шепчет он между поцелуями, растворяясь в ней без остатка. И она плавится. Плавится в его руках так безропотно, без предрассудков и глупых сомнений. Теперь оба знают: крылья сами находят своего обладателя.Разбуди меня. Не искала, но всё же нашла.