***
У их хижины с заднего двора есть маленькое крыльцо с навесом, обращённое к искусственным насыпям и песчаным дюнам. Из-за ветра, приносящегося с юго-востока, деревянный настил пола всегда покрыт сухим песком. Раздвижная дверь открывает вход в их спальню. Положив кисти рук на деревянные перила, Итачи прислушивается к приглушённому копошению в доме, где что-то волочат по полу. От чашки зелёного чая, поставленной на перила, тянется струйкой пар, рассеиваясь в прохладном ночном воздухе. В доме всё стихает после того, как предмет с глухим звуком бросают на пол. Затем раздаются приближающиеся шаги и, наконец, мягкий треск раздвигаемых створок двери. Саске останавливается рядом с братом и без какого-либо подтекста кладёт ладонь ему на поясницу. Она не тяжёлая, но вес самого намерения в этом жесте подобен камню. После того, как они вернулись с прогулки по окрестностям, Итачи снял повязки со лба брата и в дальнейшем стремился избегать физического контакта. Он едва не выронил книгу, которую читал в тот момент, когда Саске заявил о желании сдвинуть друг с другом их футоны и спать вместе. Гостиная освещалась только двумя светильниками, поэтому решительное выражение лица младшего брата скрадывалось мягким светом и густыми тенями. Итачи аккуратно опустил книгу на колени и дал себе время на подбор слов. Благодаря новым очкам он хорошо видел, какой решимостью веяло от позы Саске: в том, как вздымалась и опускалась его грудь, в тугой линии плеч, в том, как ноги словно бы приросли к полу, не позволяя двинуться. Итачи решил для себя, что недавний поцелуй был единичным случаем, однако у него нет уверенности, что он остановит Саске, если тот поцелует его ещё раз. В груди сжимается слишком сильно из-за ритмичных сокращений лёгких, пока он старается разобраться в ситуации, в своём младшем брате и в себе. Как будто в пустоте за его грудиной вся тьма, накопленная вместе с прошлыми поступками и чувствами, разрастается подобно болезни. Как будто эта болезнь в конце концов может передаться и Саске. Он наблюдает за братом, гадая, не случилось ли этого уже. Итачи боится, что каждым своим прикосновением лишает его толики блеска, как это происходит с изысканным лакированным изделием. Саске и так уже лишился слишком многого, а всего того, что Итачи может дать, останется недостижимо мало. Вот почему он хотя и уступил требованию брата, но не без доли сомнения. — Допивай чай, аники, не то он скоро льдом покроется, — негромко предлагает Саске. Итачи ощущает жар его кожи сквозь тонкий материал рубашки. Из одежды они смогли позволить себе купить лишь самое необходимое. Он намерен исправить это, как только им удастся подзаработать. Младший брат прижимается щекой к его плечу, словно кошка, что трётся о ноги в поисках внимания. Сегодня они разделят одну постель впервые за много лет. Итачи подносит чашку к губам и делает маленький глоток, не будучи уверен, следует ли ему погладить брата по макушке или нет. Потом смотрит на него сверху вниз и нежным полушёпотом говорит: — Мне очень нравится вкус. Ты добавил каплю лимона, Саске? До чего необычно видеть, как он оживляется и как от похвалы светлеет его лицо. Это как острый укол в живот и следующее за ним трепыхание внутри, когда Итачи осознаёт, каким счастливым его брата может сделать такая малость. Дело ли в комплименте или в том, кто этот комплимент сделал, — Итачи не горит желанием разбираться. Тьма, как губка, поглощает всё до капли, заполняя малейшую толику пространства. — Да, подумал, тебе понравится, — отвечает Саске, придвигаясь ещё ближе и игриво тычась кончиком носа ему в челюсть. Возникает побуждение отпрянуть, ощущается в том, как он напрягается от нежного жеста. Итачи делает ещё один глоток и вполголоса озвучивает вопрос, над которым размышлял: — Кто именно я для тебя сейчас? Младший брат убирает руку с его поясницы. Брови сходятся на переносице, левый уголок рта кривится, выдавая замешательство. Саске делает глубокий вдох и наклоняется, чтобы облокотиться на деревянные перила. Часть песка ссыпается на пол и их босые ступни. Они не обращают на это внимания, хотя и замечают подсознательно малейшие изменения вокруг себя: вбитая с детства привычка. — Ты... — начинает Саске, но осекается, хмурясь больше прежнего. — Я так долго тебя ненавидел. Я хотел твоей крови на своих руках. Желал тебе смерти за всё, что ты мне сделал. Мечтал похоронить каждое счастливое воспоминание о тебе и... и тебя вместе с ними. И наконец-то я был всего в одном шаге от того, чтобы убить тебя, но просто оцепенел, когда ты начал кашлять кровью, — он старается выдать смешок, но получается издёвка. — Знать бы, как выразить то, что я испытал в тот момент. Итачи концентрируется на гладкости тёплой керамики под пальцами, а Саске придвигается ещё ближе. — Когда ты сказал, что осуществил свой план, я растерялся. Когда в тот вечер я смотрел на тебя, как ты лежал весь в крови... Я голову сломал, пытаясь понять, чего же именно ты хотел и добивался. Я спрашивал себя, чего я хотел — как человек, как шиноби. Я боялся... тебя потерять. Вот что я осознал, когда ухаживал за твоими ранами. Ты выжил, и ты объяснил мне всё, и я тогда... — Саске вдруг смущается всему вышесказанному, словно бы решив, что несёт пустую болтовню. С того дня, как они воссоединились, он впервые сказал так много за раз. Ногти впиваются в деревянные перила. — У меня будто гора с плеч свалилась, потому что ты по-прежнему был моим братом. Я не перестану злиться из-за того что ты сделал... нет, из-за того, что Коноха заставила тебя сделать, но это не отменяет того, что ты мой старший брат. Ты, кто носил меня на себе домой, кто вместе со мной выслеживал звериные следы и помогал с тренировками. Ты был моей целью. Вся моя жизнь вертелась вокруг тебя — не только чтобы убить тебя, но также удивить тебя, следовать за тобой, искать тебя. А теперь ты болен и всё ещё пытаешься умереть, но я не хочу твоей смерти, так и знай. Я не хочу твоей смерти, — голос звучит слишком отрывисто. Саске откашливается и опускает голову, давая чёлке занавесить лицо. Итачи осторожно кладёт ладонь поверх его руки и мягко спрашивает: — Почему ты меня поцеловал? — Потому что, — Саске прерывается на какую-то долю секунды; ночное небо баюкает его голову и чёрные волосы. — Потому что когда ты перевязывал мои раны, мне казалось что моя кожа плавится, хотя ты действовал так, словно боялся сжечь меня малейшим прикосновением. Не думай, что я не заметил. Вот только ты явно не представлял, что я хотел гореть в тот момент, Итачи. — Саске, облизнув губы, шёпотом добавляет: — И хочу до сих пор. Не отвергай меня, звучит между строк. Глаза младшего брата зажигаются надеждой, когда Итачи от него не отворачивается, словно давая разрешение поцеловать его ещё раз и ещё раз. — В самом деле горел, маленький брат? — подчёркивает он, как будто ответ "нет" может иметь место, как будто это "нет" может кардинально переменить ситуацию, и они с братом смогут вырыть в песке яму да закопать в неё все свои чувства и искушения. Саске сгребает его за передок рубашки, из-за чего немного чая проливается через край чашки, Итачи в первую секунду инстинктивно пытается вырваться, но потом застывает неподвижно. Братья заново изучают друг друга взглядом. Младший подаётся ближе и крепче вцепляется пальцами в лёгкую ткань рубашки, и его рот так невозможно близко, когда он на выдохе произносит "да". Итачи понятия не имеет, откуда находит в себе силы устоять перед поцелуем, но тем не менее. Его пальцы спокойно разжимают руку Саске. Многое по-прежнему не высказано, но, несомненно, оно здесь, как соль в океане, она просто есть в воде, не совсем её часть, не до конца растворённая. Итачи проводит большим пальцем по костяшкам руки брата. — Пойдём отдыхать. Деревянные панели содрогаются, когда Итачи задвигает за собой и братом створку двери, и ветер врезается в бумажные квадраты на шоджи, чтобы тоже войти в комнату. Завтра утром нужно будет подмести крыльцо, иначе скоро песок забьется в каждую щель. Итачи хочет зайти на кухню чтобы поставить чашку в раковину, но Саске отказывается отпустить его руку и предлагает оставить её на прикроватной тумбочке или, на худой конец, налить в неё немного воды, если его так беспокоят пятна. Отчего-то этот комментарий заставляет рассмеяться.***
В утреннем свете солнца его младший брат выглядит совсем маленьким ребёнком, запутавшимся в белых льняных простынях, спящий на боку, подложив под голову руку. Итачи невесомо прослеживает пальцами его профиль: скользит вдоль лба, вниз по переносице, по контуру губ, по впадинке над подбородком, вниз по горлу через адамово яблоко. Саске рефлекторно шевелится и жмурится. Его веки, затрепетав, раскрываются и он сонно мигает. Итачи улыбается, но не прикасается к нему, прислонившись к стене спиной, сидя ровно поверх их сдвинутых вместе футонов. Их спальня неброская и чистая, если не считать пустую чашку, оставленную на полу рядом со спальной половиной Итачи, а также бутылку воды рядом с ней. Это не нарушает гармонии комнаты, и всё же являет собой маленькое несовершенство, подобно затяжке на шёлковой ленте. Комната выглядит едва ли обжитой: из мебели присутствует лишь самое необходимое, а всё остальное пространство залито белым светом. Нижняя часть двери облеплена кристалликами песка. Саске глухо мычит, зажмуривает на секунду глаза и вновь открывает; он взбирается на четвереньки, потом усаживается на пятки и глядит на брата. — Который час? — полусонно спрашивает он, солово моргая. И, точно как в детстве, потирает кулаком возле уголка правого глаза. Итачи приветливо хмыкает, превозмогая отдалённый приступ дурноты. Болезнь всеми зубами и когтями цепляется за его тело. На вопрос брата он отвечает, что понятия не имеет. Всё, чем Итачи был занят с момента пробуждения, — наблюдал за своим спящим младшим братом. Саске смотрит на него остолбенело, а потом перескакивает взглядом на нечто в левом углу и нахмуривается, по всей видимости обдумывая что-то. Итачи не хочет ему докучать, поэтому довольствуется тем, что молча переделывает себе хвост. Волосы, выскользнув из резинки, рассыпаются по плечам. Из-за влажности воздуха ему приходится собирать волосы в пучок, чтобы легче было переносить жару по ночам. Шею покалывает от пота. Пальцы машинально, хорошо отработанными движениями заплетают конский хвост. Саске протягивает руку и отодвигает длинные пряди со стыка его шеи и плеча. Наступает пауза, заминка в отработанном до автоматизма действии, когда Саске медленно ведёт большим пальцем вдоль выреза его белой ночной рубашки, чтобы открыть взгляду больше кожи. Контур худого плеча и часть ключицы обнажаются, и младший брат неосознанно прихватывает зубами нижнюю губу, но так же быстро отпускает. Они перехватывают взгляды в друг друга, и Саске спускается подушечкой пальца вниз по плечу брата. — Чего тебе хочется на завтрак? — произносит Итачи так, словно в горле у него застряло несколько комочков хлопка. Саске кладёт руки себе на колени и разминает шею, несколько раз выворачивая её вправо и влево, чтобы прогнать скованность из затёкших мышц. Возможно, он попросит устроить спарринг после завтрака. Язык Итачи мелькает в расщелине рта, пробегается по верхней губе. Он преодолевает побуждение активировать шаринган, чтобы рассмотреть малейшее движение брата в этот момент. — Без разницы. Подойдёт всё, что захочешь приготовить, — чувствуется какая-то натянутая беззаботность в том, как Саске это говорит, и в том, как почти не сводит взгляда с губ аники, с его подбородка. Пальцы тарабанят по коленкам, словно не могут успокоиться. Итачи светло улыбается в ответ и говорит, что у них ещё осталось немного собы, или же он может приготовить окономияки, если Саске пожелает. Холодильник у них полон, и он всегда может проконтролировать процесс готовки. Саске отвечает немногословно, явно ещё не прекративший какую-то свою внутреннюю борьбу. Его левый указательный палец безостановочно отстукивает ритм по коленной чашечке. Итачи грациозно поднимается на ноги, ничуть не пошатнувшись на довольно мягком футоне, но прежде чем подойти к комоду за сменной одеждой, он мягко берёт голову младшего брата в ладони и целует в лоб. Саске тотчас хватает его за руки, не позволяя убрать их со своих щёк. Не отпускай. Солнечный свет просачивается сквозь бумагу шоджи на раздвижной двери и падает на пол белыми пятнами, похожими на чернильные кляксы в негативе. Итачи хочется вновь упасть на колени, навалиться на Саске, вжать его в футон. Утонуть в нём. Это всепожирающее чувство, свободно гуляющее в пустоте за грудиной, пока не пробьёт себе путь наверх, к горлу, и не окрасит его рот чернотой изнутри. — Может, просто сделаешь рисовый омлет? — мягким тоном предлагает Саске между прерывистыми вздохами. — Конечно, если хочешь, — как в тумане отвечает он. Взгляд падает на губы младшего брата. Приходится прищуриться, чтобы различить их контуры, уголки, плавную луковидную линию. И только после того, как Итачи прижимается мягким поцелуем к правому краешку рта Саске, он обнаруживает, что его руки давно уже не удерживают.***
Саске присаживается на корточки, чтобы приласкать стаю кошек, трущихся загривками и выгнутыми спинками о его ноги. Одна из них — белая гигантка с рыжими подпалинами — нежно тычется розовым носом ему в левую коленку и довольно жмурит большие зеленоватые глаза, когда ласкающая ладонь накрывает её макушку. Полуденное солнце отражается от сухих плоских камней на улице, очерченных тенями треугольных соломенных крыш рыбацких хижин. Здесь запах моря не слишком сильный, хотя всё равно безошибочно узнаётся в воздухе, но запоздало, как примесь к другим запахам: свежей рыбы, раскалённого масла на сковороде, продающихся бегоний из местного цветочного магазинчика, жареных бобов и окономияки, что готовятся в конце улицы. Саске мельком улыбается кошке, почёсывая её под подбородком. — Ласковый он мальчик, — замечает пожилая дама, стоящая рядом с заваленным лекарственными травами деревянным прилавком перед витриной магазина. При помощи маленьких ножниц она срезает цветущие жёлтые соцветия с растений в цветочных горшочках. ((*чик-чик-чик* лезвия быстро сходятся и расходятся, переливаясь серебряным блеском.)) Отвернувшись от корзины сушёными листьями суиказуры, Итачи бросает взгляд на младшего брата, неосознанно дотрагиваясь до оправы своих очков для чтения, и вежливо отвечает: — Да... да, он такой. Она собирает цветки в свою широкую ладонь, время от времени оценивая гладкость лепестков поглаживанием их кончиком указательного пальца. — Вы с ним думаете осесть у нас насовсем? — вопрос приходит с оттенком материнской озабоченности, и пожилая женщина поспешно добавляет своим сипловатым голосом, что молодёжи в этих местах почти нет. — У нас в деревне промышляют в основном рыболовством да отловом жемчуга, — с глубоким вздохом продолжает она, попутно складывая цветочные бутоны в плетёную корзинку. Край соломенной шляпы отбрасывает тень на её морщинистое лицо, когда она склоняет голову и принимается обрезать финиковый стебель, высящийся рядом с деревянной стойкой. Итачи взвешивает в руках два мешочка с семенами лотоса и в конце концов возвращает на прилавок тот, который держал в правой. Снаружи магазинчика находиться очень приятно, сюда доносится прохладный морской ветерок к югу от главной дороги. Утром, подкрепившись рисовым омлетом, братья решили пройтись по магазинам и докупить кое-чего необходимого, в том числе из одежды, а кроме того разузнать, не найдётся ли для них какой-нибудь работы. Итачи смотрит на младшего брата, который всё ещё окружён новыми четвероногими знакомыми; кот с лоснящимся чёрным мехом игриво стукает лапой по босым пальцам его ног, а белая гигантка с рыжими пятнами трётся холкой у него под коленом. Саске просто не хватает рук и приходится всё время переключаться, чтобы уделить ласку всем желающим. Итачи не сдерживает улыбки от увиденного, после чего вновь поворачивается к пожилой хозяйке магазина. — Насколько я понимаю, для таких, как мы, здесь не велик выбор работы? — вежливо интересуется он, стараясь сохранить их статус нукенинов как можно менее очевидным. Он понимает, что в глазах деревенских они и без того выглядят подозрительно: двое молодых людей, которые набрели на эту богом забытую деревушку, чтобы зализать свои раны. И всё же ни к чему давать лишний повод для подозрений. Её огрубевшие от работы руки на мгновение останавливаются. Итачи успевает подумать, что чем-то её обидел, однако женщина всего лишь приподнимает козырёк своей соломенной шляпы, чтобы взглянуть на него. Её лицо покрывают морщины, но зато щёки гладкие, как яблоки, и отливают здоровым румянцем, приятно контрастируя со светлой одеждой и белыми волосами. Губы старушки растягиваются в кривобокой ухмылке. — Что ж, деревенька у нас мирная, как можно заметить, и надобности защищаться нет... — она берёт театральную паузу, обдумывая варианты, чем заставляет его снисходительно улыбнуться. — Разве что от бандитов и пиратов, грабящих наши рыбацкие лодки. Итачи хмыкает и невозмутимо отвечает: — Я понял. Кому-то нужно выдвинуть свою кандидатуру перед советом старейшин деревни для решения подобных проблем, если таковые возникнут. — Умный мальчик, — делает ему комплимент старушка своим хриплым голосом, после чего вновь принимается за финиковый стебель, умело срезая ножницами маленькие веточки. — Каждый вечер они все вместе собираются в первом поместье на главной дороге. На закате, — уточняет она. Хотя женщина уже не смотрит на него, он всё равно кивает ей, а потом возвращает внимание к ассортименту чайных смесей. Они разложены в соответствии с цветами написанных от руки этикеток и различаются по размеру. Здесь есть чай на корне имбиря, чай из цветков хризантемы с сушёными ягодами годжи, гибискус, корица, кузую, жареный ячмень для приготовления мугитя и многое другое. В первую очередь выбор падает на объёмный пакетик кузую. Звук шагов заставляет его оторвать взгляд от стойки, и пожилая женщина тоже приподнимает свою соломенную шляпу, чтобы взглянуть на подошедшего. Саске останавливается совсем рядом с братом, настолько близко, что они соприкасаются голыми локтями. Он помогает Итачи освободить руки, без слов забирая у него семена лотоса и чайную смесь. Итачи бросает взгляд через плечо и видит, что кошки ещё не разбрелись. Одни лениво нежатся на солнце, другие вылизывают подушечки своих лап, третьи препираются меж собой. Младший брат тянет его за рукав рубашки и кивает на одинокий пакет чёрного бузиничного чая. Надпись от руки на этикетке отмечает его пользу для дыхательной системы. — Спасибо, Саске, — искренне говорит он вполголоса и протягивает руку, чтобы взять у младшего брата пакет, но тот не отдаёт и только упрямо качает головой, бормоча: — Я сам, не волнуйся. — Мне ведь не тяжело, — пеняет ему Итачи, но в голосе его чувствуется скорее весёлость, чем настоящее недовольство. На лице играет та самая улыбка, что возвращает Саске во времена их детства, к упрашиваниям о тренировке с сюрикенами и приветственным объятиям с братом. Саске складирует пачки чая друг на друга, с удовлетворением наблюдая, как Итачи сравнивает имеющиеся в продаже витаминные таблетки и в конце концов выбирает самое сладкое средство от кашля. — Когда горло опять начнёт его беспокоить, дай ему дайкона с мёдом, — советует пожилая женщина, прежде чем разогнуться в полный рост и похлопать себя по пояснице, чтобы прогнать напряжение из затёкших мышц. Саске глухо угукает в ответ, бросает короткий взгляд на всевозможные упаковки в своих руках, обдумывает предложение и, наконец, благодарит её за беспокойство. Она широко улыбается ему, демонстрируя чёрные лунки вместо зубов, потом берёт на сгиб локтя свою плетёную корзинку, в другую руку ножницы и уходит в свой магазинчик. Полый стук бамбука о бамбук резонирует, когда она открывает дверь, и снова — когда закрывает её за собой. На окне приклеены несколько объявлений. Итачи берёт баночку с витаминами, пакетик леденцов от кашля за полцены, а когда они входят в магазин, то в числе покупаемых товаров оказывается ещё и несколько специй в бумажных пакетиках. Саске всё так же непреклонен в своём намерении самому нести все покупки, чем заставляет владелицу магазина застенчиво похихикать в кулачок. Когда они уже стоят снаружи, Итачи отрывисто дотрагивается до плеча брата и прижимается лбом к его виску. Налетевший ветер треплет этикетки цветочных горшков. Погода по-прежнему солнечная и, похоже, меняться в ближайшее время не собирается, поэтому они решают прогуляться до маленькой закусочной через улицу от цветочного магазина. Они делят одну порцию окономияки с соба на картонной тарелке, наблюдая, как бродяжки, которых Саске приласкал недавно, вьются вокруг их ног в надежде на лакомство, время от времени тычась носами им в лодыжки и раскатисто мурлыкая. — Ты явно им нравишься, — замечает Итачи, облокачиваясь на деревянную столешницу. Звук масла, выливаемого на раскалённый гриль совсем рядом, почти оглушает, щёлкающее шипение сменяется более мягким, когда на противень высыпаются морепродукты. Шеф-повар — не особенно разговорчивый тип — молча сосредоточен на своей работе. Его белый фартук заляпан майонезом и соусом окономияки, следами муки и пятнами куриного бульона. Саске скармливает лапшинку соба чёрному коту. — Думаю, они просто голодные, — отвечает он, наблюдая за старшим братом краем глаза, и осторожно дотрагивается кончиками пальцев до кошачьего ушка. Итачи улыбается краешком рта, бросая кусочек окономияки на землю. Две полосатые кошки тут же с жадностью набрасываются на угощение. Происходит стычка, соперницы ожесточённо цапают когтями друг друга за носы, до тех пор пока наиболее проворная из них не хватает кусочек и не удирает. — Если коты вас достают, могу их разогнать, — досадливо ворчит повар с прибрежным акцентом и влажным от пота лицом. — В этом нет необходимости, спасибо, — поспешно отзывается Итачи, опережая негодование Саске. Потом он кладёт ладонь брату на предплечье и добавляет: — Вы могли бы дать им каких-нибудь объедков? Повар соскабливает луковые кольца, прилипшие к плите и зажарившиеся до черноты, и, обернувшись, отвечает: — А из-за чего, по-вашему, они толстеют? Здесь их балуют все кому не лень. Итачи негромко усмехается, коротко обегая взглядом местность. Вокруг очень тихо, на улицах ни души, видны лишь старомодные домики с соломенными крышами, принадлежащие немногочисленному населению деревушки. Он чувствует, как Саске наклоняется к нему, и то, как младший брат без колебаний — словно это самое обычное дело — прикасается к нему, до сих пор вызывает ощущение затягивающегося в животе узла. Это мысленно возвращает Итачи к сегодняшнему утру, когда он едва не поцеловал своего младшего брата в губы, к блаженному выражению на лице Саске, к упругой коже, натянувшейся по краю челюсти, к полуприкрытым глазам. Не надо было ему оставаться в их спальне — вот что Итачи сейчас осознаёт, когда пропускает через себя воспоминания: о том, как Саске снимал свою просторную тёмную пижамную рубашку и вытягивал руки над головой, как ходили мускулы на его спине. Воспоминания о холсте бледной кожи между чернотой волос и чернотой пижамных штанов. Саске нагибается, чтобы отдать белой пятнистой гигантке последний кусочек окономияки. Кошка грациозно принимает угощение, задевая его пальцы шершавым, как наждачная бумага, языком. Шеф-повар кривится от увиденного и, бормоча что-то насчёт иностранцев, возвращается к своей работе. Итачи наблюдает за тем, как кошки вылизывают испачканные в масле пальцы его младшего брата, и чувствует при этом не совсем спокойствие, но такое умиротворение, какого не испытывал многие годы. До сих пор не укладывается в голове, что вот он, его второй шанс, что Саске дал ему этот второй шанс. Лёгкие болезненно сжимаются, плечи ссутуливаются, и начинается приступ кашля; он складывается пополам и заслоняет рот ладонью, очки едва не слетают с переносицы, грудь спазматически сотрясается, а кашель настолько сухой, что только хуже раздражает горло. Крови нет, но и слизи тоже, из-за чего создаётся ощущение, будто глотку разделывают тупым кунаем. — Дайте моему брату воды! — яростно приказывает Саске повару, своей внезапной вспышкой распугивая вьющихся под ногами кошек. Итачи чувствует на себе его руки; его правую ладонь между острых выпирающих лопаток, нащупывающую узловатые позвонки и скользящую по спине вниз, и левую ладонь, пробегающую по плечу, пальцами обхватывающую локоть. Саске отпускает его лишь затем, чтобы схватить пластиковую чашку с водой, которую шеф-повар поспешно наполнил и поднёс ему. В руку ложится незнакомый вес, холодный и скользкий, И всё же Итачи принимает чашку, выпивая прохладную воду. Приступ утихает, но грудь по-прежнему тяжело вздымается, а значит, всё вполне может повториться. Вода проливается из уголков его приоткрытого рта. — Порядок? — допытывается младший брат, глядя на него огромными глазами и держа обе его руки в своих руках, хватая, сжимая. Итачи отвечает ему нетвёрдым кивком и утирает запястьем подбородок. Затем поправляет очки на переносице и выжимает из себя улыбку, утешающим тоном заверяя: — Теперь всё в порядке. В порядке, — потом отставляет пустую чашку на стол и благодарит шеф-повара. Вмятины от его пальцев почти зловеще выделяются на треснувшем белом пластике. — Вам бы ко врачу надо, — комментирует шеф; выражение его лица колеблется где-то между неподдельным беспокойством и неверием, складка на загорелой коже между бровей углубляется. Саске фыркает, быстро сгребает пакеты с покупками и начинает тянуть брата за руку, призывая уходить. — Возвращаемся. Тебе надо отдыхать. Некоторые из кошек осмеливаются вновь подойти ближе: одна из двух полосаток, чёрный кот и белая пятнистая гигантка — тогда как остальные оценивают ситуацию с отдалённого места на солнечном пятачке посередине улицы, выжидают, скрутив колечками хвосты и прищурив глаза. Итачи всё ещё испытывает неопределённое ощущение в горле — смесь лёгкой щекотки и раздражения — от которого не избавишься простым глотком воды. Осторожно потирает основание шеи и сглатывает для верности ещё раз, но глотку по-прежнему дерёт изнутри. И всё же ему не настолько больно, чтобы обязательно прилечь. — Мы собирались купить одежду, помнишь? Саске? — недавний кашель сказывается на тоне голоса, делая его несколько более хриплым и надтреснутым, чем хотелось бы. — Поблизости есть только ателье, а там придётся долго проторчать, — приходит стремительное возражение, и в убеждённости Саске столько же стали, сколько в его хватке на запястье аники. Итачи не может не улыбнуться его упрямству. Деревня обладает довольно традиционной структурой: за домиками имеются огороды с посадками бобов, поскольку лишь эта культура поддаётся выращиванию в таком песчаном регионе; в заливе, в считанных милях от их хижины, находятся доки; в центре деревни сосредоточены магазинчики и рынок; главная дорога тянется к побережью с множеством лачужек, крытых соломой. В бытности своей членом Акацуки Итачи повидал множество деревенек, подобных этой. Его охватывает что-то сродни ностальгии при мысли о том, как теперь поживает Кисаме; не хватает его тяжёлых шагов рядом и длинной тени следом за своей. Итачи вытягивает назад руку, и братья останавливаются. Саске прекрасен, застывший на половине движения, повернув голову в его сторону; солнечный свет падает на его правую щёку, угол челюсти и часть шеи. — Мы просто купим пару вещей, Саске, — с лёгкой улыбкой говорит он. — А потом я смогу отдохнуть. На лицо младшего брата набегает тень, когда он раздумывает над этим. Он всё ещё не решается освободить запястье аники, держась за него инстинктивно, почти боясь отпустить. Итачи способен понять эти чувства как никто другой. — Ладно, — наконец-то уступает Саске. — Но ужином я займусь сам. Спорить тут не о чем. Итачи думает: а что если бы он мог потянуться к брату, взъерошить ему волосы, коснуться его лица, поцеловать, как прошлым вечером? Если бы всё было так просто. Кончиками пальцев прогнать тень с его левой щеки. Пальцы безотчётно сжимаются, откликаясь на мысли. Итачи кивает брату и улыбается, шагая в противоположном направлении по улице с двусторонним движением. Они возобновляют шаг, идя плечом к плечу, и тыльная сторона ладони Саске иногда задевает его собственную. И только когда они минуют цветочный магазин, Итачи тянется и берёт его за руку. Поскольку сейчас самое начало сезона цветения бегоний, на стенде снаружи магазинчика выставлено множество разноцветных экземпляров на продажу. Земля вокруг стенда и даже приветственный коврик перед входной дверью усыпаны нежно-розовыми, жёлтыми и оранжевыми лепестками. Саске переплетает их пальцы, наблюдая за тем, как брат вытягивает шею чтобы подольше полюбоваться видом перед цветочным магазином. Швейное ателье расположено в пяти домах вниз по улице. Они были там всего один раз и купили только самое необходимое: что-нибудь для сна и несколько пар нижнего белья. Вещи легкодоступные и не требующие снятия индивидуальных мерок. Когда братья входят в ателье, их приветствует плавный мелодичный голос, который совсем не вяжется с высоким, мрачноватого вида мужчиной немного за шестьдесят. Он появляется из задней комнаты и занимает своё место за прилавком, опуская на него ладони со звучным *хлоп*. Саске остаётся невозмутимым к оживлённому лицу продавца, тогда как Итачи кивает ему с вежливым "добрый день". — А, я вас помню, — звучно басит портной с широченной улыбкой, грозящей разорвать его лицо пополам. — Уж теперь-то мы снимем пару-тройку мерок? Итачи, по закоренелой привычке оценивая нового человека, отмечает про себя его сходство с манэки-нэко. В отличие от прочих жителей деревни, которые ему уже встречались, этот человек носит тёмно-серую юкату с неброским полосатым узором. Он выделяется на фоне разноцветных ярких рулонов ткани, разложенных позади него. — Нет, мы просто хотим купить пару брюк и рубашек, если такие есть у вас в наличии, — поправляет Саске с непроницаемым лицом. Подушечки его пальцев мягко водят по ладони брата. Портной обходит прилавок и сопровождает их к сложенным в стопки рубашкам на деревянной полке у левой стены. Под ней — единственная перекладина с вывешенными брюками из всевозможных тканей. Вдоль стен расставлены несколько витрин, на которых выставлен портняжский оби, сложенный хаори, детская юката, а также занавески и детали выкроек. На одной из витрин представлены маленькие заплатки для парусов рыбацких лодок, кожаные кошельки и ремешки для сандалий. Они выставлены таким образом, чтобы клиент мог до мельчайших деталей рассмотреть все строчки, цвет ниток и почти что узорные проколы от иглы. Братья до сих пор не расцепляют рук, но портной этого либо не замечает, слишком увлечённый наметившийся продажей, либо воздерживается от комментариев из того же соображения. Итачи поглаживает кончиками пальцев костяшки руки Саске, стараясь не устраивать событие из этого простого жеста, даже если при этом перехватывает дыхание. — Все готовые изделия здесь, — сообщает им портной, беря с полки белую хлопчатобумажную рубаху, и разворачивает перед собой, держа за надплечья. — Хотя размерный ряд невелик, увы. — Уверен, мы что-нибудь подберём, спасибо, — доброжелательно отвечает Итачи, визуально оценивая длину рукавов и широту подола, а также возможность немного затянуть рубаху в районе спины. Вещь выглядит очень удобной, и ему уже хочется пощупать ткань, чтобы оценить её текстуру: мягкая она на ощупь или грубая. — Можно нам вот это примерить? — интересуется он, чувствуя, как щекотка в горле возвращается. Портной энергично кивает и указывает на проход, откуда сам вышел недавно, занавешенный шторками, различными по расцветке и узору. — Если что-то потребуется — спрашивайте, не стесняйтесь, — призывает он с самым убедительным выражением лица, передавая рубаху в руки Итачи. Саске ставит пластиковые пакеты на пол и выпускает руку Итачи, чтобы просмотреть ассортимент брюк, но по-прежнему стоит близко к брату, почти спина к спине. Сняв с железной перекладины брюки-капри, он прикладывает их к бёдрам, пытаясь на глаз оценить, подойдут ли они по размеру. Брючины достают ему до щиколоток, и он приподнимает штаны повыше, не горя желанием идти в раздевалку и примерять их как следует. Заметив это, Итачи улыбается и почти забывает о раздражении в горле. Но насовсем это ощущение не исчезает, конечно, и он несколько раз прокашливается со скрипучим, даже болезненным звуком. — Аники? — младший брат бросает на него встревоженный взгляд через плечо. Итачи отрицательно мотает головой, чувствуя лёгкую тошноту. Задерживает дыхание, закрыв глаза; рубаха вот-вот выскользнет из рук. Краткий миг спустя невнятно проговаривает: — Я в порядке. Ощущения как при обычной простуде, Саске, — его взгляд задерживается на портном, который изображает занятость, перекладывая пояса на одной из витрин. Итачи тихо продолжает: — До тех пор, пока я не кашляю кровью, мне можно выходить на публику. — Я не позволю до такого довести. Если тебе станет хоть каплю хуже, мы сразу уйдём, — звучит ни много ни мало как приказ, и Итачи чувствует себя до странного приниженным такой покровительственностью в голосе младшего брата. Он возвращает рубаху на полку и становится за спиной Саске, бросает взгляд поверх его плеча на широкие брюки и мягко перехватывает его руки, безмолвно призывая их немного полежать на выступающих бедренных косточках. — Они как минимум на два размера больше, чем надо, — шепчет Итачи гораздо более глубоким голосом, чем раньше. Он мог бы провести кончиком носа вниз по уху Саске, мог бы промурлыкать "спасибо", мог бы податься вперёд, прислоняясь грудью к спине младшего брата, соединяясь. — Какая разница, главное что удобные, — парирует Саске, однако слово "главное" получается нетвёрдым, а "что" выходит после лёгкой запинки. "Удобные" звучит уже погромче, отвлекая внимание от предшествующей дрожи в голосе, будто её и не было. ~Саске подаётся к нему, но лишь самую малость, создавая мягкое давление на пах брата. Руки, удерживающие на весу штаны, сжимаются на поясе в кулаки. Он вытягивает шею, обнажая её под тем предлогом, что высматривает другие штаны среди расположенного в цветовой палитре ассортимента на железной перекладине. — Можешь их примерить, но всё же лучше выбрать размер поменьше, — спокойно советует Итачи, стараясь держать портного в поле периферийного зрения. — Ради удобства, — заканчивает он, прежде чем провести кончиком носа по раковине уха Саске. И уже в следующий миг между братьями вновь оказывается приличное расстояние, а Итачи демонстрирует заинтересованность коллекцией просторных рубашек на полке по левую руку. Напряжение по-прежнему искрит между ними, и Саске посылает брату сердитый взгляд, прежде чем схватить с вешалки ещё три пары брюк; цветовая палитра довольно монохромная, варьируется от светло-серого до чёрного. Он не особенно заботится о стиле; с ремнём сгодится то, что велико, а всё, что подойдёт ему, подойдёт, вероятно, и старшему брату. Они не тратят много времени на выбор одежды. Мешковатые рубашки в нейтральных земляных тонах, несколько фуфаек с длинным рукавом на осенне-зимний период, просторные брюки — словом, вещи, не сковывающие движений, в том числе маневренных. Никто не исключает вероятности, что придётся всё бросить и снова убегать. Полчаса спустя братья стоят перед магазином, с полными руками пластиковых пакетов и коробок с купленной одеждой — портной настоял на том, чтобы оформить вещи в плоские коробки, дабы те не помялись, после чего с ловкостью профессионала связал их воедино красными лентами. Итачи видел в этом скорее маленькое представление, нежели проявление реальной практичности, но всё же принял этот жест приветливой улыбкой. Когда они держат путь обратно в свою хижину, Итачи замечает женщину-медика, выглядывающую на них из окна своего магазинчика, и он бы помахал ей, если бы мог. Две кошки из числа тех, которых Саске недавно приласкал, увязываются за ними, провожая до самой окраины деревни, но дальше уйти не решаются, предпочтя забраться на ограду и смотреть на открытую дорогу, на их удаляющиеся спины. — Я сам всё разберу, — негромко говорит Саске, когда они сгружают все покупки на обеденный стол. — Отдыхай. Итачи кивает ему и прижимается губами ко лбу, чуть дольше положенного задерживаясь пальцами на гладкой коже его щеки. — Спасибо.***
Сквозь дымку полудрёмы он подмечает, как на софу отпускается дополнительный вес и крепко прижимается к его боку. Итачи напрягается и медленно моргает, привыкая к размытому потолку и тёмным пятнам перед глазами. В конце концов они исчезают, но острота зрения остаётся смягчённой, словно кто-то натянул перед глазами целлофановую плёнку да так и не убрал. — Тебе лучше? — мурлычет Саске, сворачиваясь у него под боком, словно кот. Итачи вновь расслабляется и осторожно переворачивается на бок, так что теперь они лежат лицом друг другу. Пространства между ними практически нет. — Мне... — шепчет он и пробегает языком по нижней губе, но это не особенно помогает. — Во рту суховато... Но это ничего, — добавляет он, опуская руку на плечо Саске, поскольку тот намеревается подняться. Останься. Саске хмыкает и мягко, игриво ведёт кончиками пальцев по его открытым ключицам, кладёт правую ногу ему на талию, сливаясь с братом в районе бёдер и не оставляя между ними ни миллиметра свободного пространства. Он наполовину возбуждён. И притирается ещё ближе. — Я... это... Обычно его младший брат за словом в карман не лезет — он либо что-то говорит, либо нет. Избегает полумер. Итачи нерешительно кладёт ладонь на сустав его бедра, чтобы остановить телодвижения. Чувствует дыхание брата на своём подбородке. — Я просто хочу, — снова начинает Саске, подныривая головой, чтобы потереться лбом о его подбородок и пощекотать шею длинной чёлкой. — Есть кое-что, чего мне хочется с тобой, — подушечки пальцев нажимают на податливый изгиб его шеи. — Секс, — конкретизирует Итачи скорее в пространство гостиной, нежели для кого-то из них. Нога Саске совсем не давит, скользя вверх и вниз по его боку, ягодицам, по верхней части голени. Он разжимает руку, которой до сих пор придерживал младшего брата повыше бедра, и спрашивает мягко, по возможности ободряюще и не угрожающе: — Тебе не кажется что всё происходит слишком быстро? Саске выгибает шею, чтобы они снова встретились лицом к лицу, и на долю секунды спускается взглядом от глаз брата к его сухим потрескавшимся губам. И говорит, что не сделал бы чего-то, не будучи в этом уверен. Для Итачи такая уверенность в голосе маленького брата, в выражении его лица всегда была куда притягательнее, чем хотелось признавать. Раньше. Младший брат на пробу притирается пахом к старшему, чем вырывает у него удивлённый и полный нестерпимого желания вздох. Саске расценивает это именно так, как оно и есть: разрешение. Пальцы Итачи вцепляются в ткань его свободной рубашки, когда Саске порывисто жмётся к нему каменным членом, так отчаянно желая более активных движений. Итачи наклоняет голову вперёд, и младший брат проводит пальцами до острого края его опущенного подбородка. Проходится лаской по углу челюсти, прежде чем с жадностью поцеловать. Итачи нажимает раскрытой ладонью на его бок и рефлекторно двигает бёдрами навстречу. Он не закрывает глаз, когда нежно посасывает нижнюю губу своего младшего брата, пропуская нежную плоть между зубов и даже слегка оттягивая — просто чтобы привыкнуть к её текстуре, к ощущению, к мельчайшей ответной реакции. В свою очередь Саске сжимает в кулаке его волосы у самых корней, фиксируя положение головы; хватка не то чтобы болезненна, но Итачи чувствует основание буквально каждого волоска. Братик продолжает притираться к нему до тех пор, пока Итачи не заводится сам, они сталкиваются подбородками, стукаются зубами, их поцелуй становится всё более разнузданным и голодным. — Постой... — шепчет Итачи, пытаясь просунуть руку Саске под спину, чтобы крепче сжать в объятиях. На диване особо не развернёшься, так что приходится постоянно удерживать младшего брата от падения на пол. От этой мысли пробивает на лёгкий смех. Саске нетерпеливо рычит и впечатывается лицом ему в шею, принимаясь прищипывать кожицу. Кусает стык между плечом и шеей, стремясь оставить злые алые метки. Итачи перемещает руку с его бедра, чтобы обвести по контуру член и яички. Братья настолько переплелись друг с другом, что Итачи уже даже не знает, где начинается он сам и кончается Саске. Фрикции доставляют такое удовольствие, что когда младший братик втягивает его кожу между зубов, первоначальная неуверенность в прикосновениях Итачи испаряется. Кончики пальцев лихорадочно вжимаются в основание члена Саске, скользя до головки. — Ещё, — команда выходит слабой, призрак дыхания пробегает по ключицам; хватка на волосах становится требовательнее. Саске глухо рычит брату куда-то в район грудины, когда Итачи оглаживает его член, с силой проводя по нему основанием ладони. Хватает нескольких смазных движений и чуть большего нажима, чтобы Саске кончил; пальцы в волосах аники дрожат и напрочь теряют былую твёрдость, соскальзывая на влажную кожу загривка; дыхание отрывисто-резкое, сбивчатые выдохи опаляют старшему брату ключицы. Однако Саске продолжает потираться о его ладонь, норовя вжаться в его твёрдый пах. — Достаточно, — шепчет Итачи, перемещая руку ему на бедро. — Достаточно, Саске... — Но... — слабый протест подавляется в зародыше добрым взглядом и лаской по натянутой коже на тазовом выступе, выглядывающем из-под задравшейся рубахи. Конечно же, Итачи ощущает этот жар, этот угнездившийся под эластичной резинкой своих штанов сгусток напряжения, однако не желает ему уступить. Тьма под грудиной никуда сама собой не делась, чтобы сбрасывать её со счетов; она по-прежнему грозит разрастись и пустить корни в его сознание, стоит только остаться наедине с собственными мыслями. Саске бережно проводит кончиком носа по его подбородку. — Зачем так торопить события? — спрашивает Итачи мягко и охрипло. Младший брат фыркает, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на него. — А что нас теперь останавливает? Черноглазое пламя, которое испепелило все мосты ради него, из-за него — оно на лице младшего брата, и не обязательно даже отчётливо видеть, чтобы знать, что оно здесь. Итачи мог бы повторно выдвинуть те возражения и сомнения, которые имел, когда Саске в первый раз поцеловал его, вот только опровергнуть их ничего не стоит, а ещё он покончил с ложью. Собственное изводящее желание — как невольное предательство разума. Итачи прикрывает глаза и вдыхает полной грудью. Осознавая вес брата на своей руке, его ногу на своём бедре, как осознавал бы собственное тело, его продолжение. — Я обещал больше не причинять тебе боли, помнишь? — его голос опускается на ту же глубину, как в тот день, когда он раскрывал младшему брату свой замысел; такой же густой, но грубый и прерывистый. Саске зыркает на него и ощетинивается: — Ты и не причиняешь–... — Послушай. Саске, пожалуйста, — шёпотом просит Итачи, двумя гладкими, как шёлк, пальцами прогоняя тени с родного лица. — Давай не будем торопиться. — Так ты не... Ладно, — со вздохом на последнем слове отвечает Саске, перед тем как начать по-новой: — Скажи мне, что ты тоже этого хочешь, — умоляющий, почти невесомый поцелуй в уголок рта; легчайший толчок в верном направлении. В груди давит, и старший Учиха рефлекторно сглатывает; он согласно кивает, подушечками пальцев касаясь длинной чёлки, проводя по всей длине, и выдыхает: да, я этого хочу, я тоже тебя хочу. Странно, как всё то напряжение, что столь тщательно возводилось между ними, теперь рушится, камнем падая с души Саске и давая выдохнуть с облегчением. Они слышат, как море ожесточённо разбивается о берег и как порывистый ветер бьёт по бумажным шоджи. Глубокий смех Итачи эхом разносится по скромно мебилерованной комнате, когда младший брат настойчиво тычется ртом в его подбородок; делает движение, чтобы едва ощутимо провести зубами по мякоти нижней губы. — Не хочешь искупаться? — предлагает Итачи, вытягиваясь во весь рост и откидывая голову на мягкий подлокотник софы. — Я наберу тебе ванну. — Мне ещё ужин готовить, — утомлённо ворочает языком Саске. Итачи с пониманием мычит и, гладя брата по щеке, интересуется: — Что у нас будет? — Дайкон, — мурлычет Саске, ластясь к его руке. — С мёдом.***
Подвешенное над раковиной зеркало мутное от пара, а звуки в ванной комнате производит лишь вода, льющаяся из съёмного душевого распылителя. Она убегает в водосток на полу, поблёскивая на кафельной плитке цвета яичной скорлупы. Запачканное спермой бельё Саске вместе со штанами отмачиваются в раковине, наполненной почти до предела, из-за чего кажется, что пенная шапка вот-вот переползёт через край, на свободу. Под лёгкий скрежет голубого пластикового сиденья Саске чуть елозит и приподнимает левую руку, давая брату её помыть. Это традиционная ванная комната в том смысле, что она обособлена от самой хижины и соединяется с ней только узким коридорчиком, хотя внутренняя обстановка довольно современная. С самого прибытия сюда Итачи всё гадал, кто же мог здесь жить, кто так позаботился обо всех удобствах, но оставил жилище на произвол белого песка. Саске немного раздвигает ноги и вытягивает вперёд, держась за пластиковую сидушку. Намокшие волосы влажными завитками облепили ему виски, лоб, уши и загривок, а дорожка волосков, спускающаяся от пупка к паху и переходящая там в скромный треугольник вокруг члена, слабо поблёскивает, словно паутинка, в свете ярких фонариков над зеркалом. Голова запрокинута, открывая нежный стан шеи глазам старшего брата. Штаны на Итачи закатаны до колен, как если бы он только что вернулся с прогулки по пляжу, с ногами во влажном песке. Он закрывает кран, возвращает душевой распылитель на держатель, берёт одну из мочалок с сушильной стойки, кусок мыла из рисовых отрубей и неспешно возвращается к младшему брату. Вода медленно исчезает в водостоке. Сперва Итачи мылом трёт брату между мокрых лопаток, затем круговыми движениями мочалки проводит вниз по выступам позвонков. Саске поднимает на брата глаза, когда тот водит мочалкой по его правому плечу, словно хочет дополнительно очертить контуры его тела. Несколько прядей волос прилипли к лицу — надо бы переделать хвост. Саске протягивает влажные пальцы с намерением заправить непокорные пряди брату за ухо, но тот шутливо качает головой и одаривает его улыбкой. Уже скоро Итачи берёт кисть его руки, чтобы помыть между пальцами, затем поднимается выше по предплечью до локтевой ямки, возвращаясь к плечу. — О чём ты думаешь? — интересуется Саске, выпрямляя спину и выпячивая грудь, когда брат приступает к его ключицам, торсу и левому плечу. Итачи водит мылом вдоль узкой впадины его грудины и вниз до пупка, пока на коже не образуется густая пенка. Потом становится на одно колено. — О тебе, Саске, — глухо признаётся он с оттенью улыбки, намывая младшему брату грудь и плоский живот. Несколько непокорных прядок сползают на лицо, обрамляя скульптурную форму челюсти и острый подбородок. Саске пропускает пальцы сквозь влажные волосы и улыбается. Откидывает голову назад, чтобы обнажить бледную шею, которую Итачи однажды сжимал стальной рукой, и глядит из-под полуопущенных ресниц на тёмные деревянные панели потолка, прогибаясь в спине, как если бы по позвоночнику пробежались самыми кончиками кокетливые пальцы. Усталыми глазами Итачи наблюдает за станом его горла, безмолвно восхищаясь тому, как спокойно младший брат украл его у войны, против которой и на которой Итачи сражался. Над головами братьев ярко светят искусственные огни, делая капли воды у младшего на коже похожими на жемчужины, стираемые грубой мочалкой. — Я так хотел, чтобы ты выиграл эту войну, но ты перечеркнул все мои ожидания, — низким рокотом с шёлковым оттенком искренности в голосе говорит Итачи, спускаясь мочалкой к тазовым косточкам. Ты спас меня. Саске разводит ноги, открывая лучший доступ к своему вялому члену и лилейно-белым бёдрам, однако от внимания Итачи не ускользает лёгкий тремор в его лодыжках, как и то, что младший брат сильнее сжимает пальцы на ободке пластикового сиденья. — Я никогда не хотел побеждать ни в каких войнах, аники, — это не признание, и тем не менее слова звучат как нечто, что можно прошептать, горячо приникнув к уху доверенного лица. Итачи спокойно принимается мыть его лобок, мягкий член, яички, внутреннюю сторону бёдер — Саске немного приподнимается, чтобы брат смог помыть и между ягодиц, потом перейти к ногам, голеням, тонким щиколоткам до самого низа, после чего Итачи становится на оба колена прямо в мыльную воду, чтобы помыть младшему брату ступни. Левая лодыжка Саске скользит, удерживаемая между большим и указательным пальцами, когда Итачи приподнимает её, чтобы добраться до подошвы стопы. Никто не комментирует то, что Саске снова полувозбудился, ведь это всего лишь физиологическая реакция на телесный контакт и на запах старшего брата. Закончив, Итачи подбирает мыло и уходит к раковине, его шаги сопровождаются хлюпающим звуком, он оставляет использованную мочалку рядом с остальными и кладёт мыло на место. Штаны на нём сильно намокли — тёмные влажные пятна расплываются в области колен — но он даже не обращает внимания. Сначала ополоснуть младшего брата под душем, а уже потом переодеться и, может быть, вздремнуть, пока готовится ужин. В горле до сих щекочет, и будь это возможно, Итачи просунул бы пальцы и поскрёб внутренние стенки, чтобы прогнать это ощущение, однако такое физически невозможно, да и не хотелось бы запачкать пальцы той тьмой, что гноится внутри. Он снимает с подставки душевой смеситель и включает краны, подставляя кисть правой руки под струю, чтобы отрегулировать температуру воды; всё это время его глаза не отрываются от фигуры брата. — Скажи мне, Саске, — начинает Итачи, мягко запрокидывая брату голову, чтобы промыть волосы. — Будь у меня возможность поступить иначе, что тогда? Хотел бы ты того же, чего хочешь сейчас? — он не уточняет, что именно означает это "иначе", поскольку у этого слова имеется ряд скрытых смыслов, которые он изучал тысячу раз до этого; но сама мысль о том, чтобы потерять Саске, немедленно отбрасывала каждый иной расклад. Итачи знает каждой фиброй души, что не поступил правильно, но уверен, что сделал правильный выбор. Его правая рука не дрожит, а только лишь слегка подрагивает, проходя сквозь волосы Саске вместе с водой. Младший брат медленно размыкает веки, сводит брови и отвечает совершенно обыденно: — Ты бы не смог и всё равно сделал то, что сделал. Итачи ласкает его висок, обводит контур лица и линию шеи, затем пальцы быстро сменяются струёй воды. Он шепчет: — Ты — всё для меня. Ответа не следует, но Саске отпускает края сиденья и обхватывает брата руками за бёдра, вминаясь мокрым лицом в его пах и там оставаясь, близостью и теплом. Итачи улыбается ему, придерживая душ в руке и позволяя себя обнимать. Из-за того, что брат прижимается носом и ртом к его бёдрам, немного спирает дыхание, однако он держит себя в руках. — Дай мне закончить, маленький брат. Ты замёрзнешь, — он ворчит не всерьёз, очень мягким тоном; хриплый шепот почти полностью сливается с тяжёлым и громким шумом воды. Свободная рука опускается на влажную макушку. Саске недовольно мычит, но с неохотой всё же садится ровно. Признание старшего брата глубоко его тронуло. Даже Итачи со своим слабым зрением видит, как вздрагивают его плечи, как отрывисто его дыхание, как подрагивают рёбра в его замерзающем теле. Сердце, что разбухает и давит на грудную клетку изнутри. Итачи ещё раз ополаскивает брата под душем, энергично водя по его плоскому животу кончиками пальцев вслед за током воды. После купания Итачи помогает брату вытереться. Вокруг них всё ещё кружит пар, пока остатки воды и мыльной пены исчезают в водостоке. Мягкий поцелуй опускается младшему брату на основание шеи, после чего старший промакивает полотенцем чёрное гнездо его волос. Братья одеваются в приятной тишине, а перед уходом Итачи замачивает свои штаны в тазу. Влажными пальцами он гасит фонари, но дверь оставляет открытой.***
Ужин протекает без лишних изысков: в кухне пахнет главным образом гречневой лапшой и жареным зелёным луком, а также чувствуется примесь чего-то мягкого и слабого: не только вездесущего моря, но также бузины и лайма. Ровно посередине стола выставлены в ряд чайные свечи, и когда проходишь мимо, их пламя трепещет, отражаясь в стеклах читальных очков Итачи. Саске уже нашинковал дайкон, сдобрив его щедрым количеством мёда, и сервировал в единственном чугунном горшке с крышкой, который теперь выставлен на обеденный стол. Убедившись, что брату пока есть чем подкрепиться, Саске берётся за приготовление простых овощных блюд. Пространство вокруг чайных свечей быстро занимают чаши с тёртой морковью, жареными соевыми бобами, корнем лотоса и побегами бамбука. Маленькие оранжевые огоньки придают всему этому ещё более аппетитный вид. Чернолаковые палочки для еды у Саске в руке тоже отбрасывают свет всякий раз, как он тянется к кремовой керамической посуде за очередным кусочком. Всё это очень напоминает Итачи жизнь до, время их детства, когда они дожидались возвращения отца и запахи с кухни разносились по всему дому. Уже смеркается, когда братья выходят из дома в сторону деревни. На небе смешиваются, как на палитре, персиковый и абрикосовые оттенки, а вдали, ближе к горизонту, виднеется сливовый мазок — предвестник наступающей ночи. Никаких чётких границ, лишь наложение одного на другое, как у береговой линии; невидимое с угла обзора для одного, но отчётливо различимое с иного ракурса для кого-то другого. На нёбе осела сладость мёда, терпкая и приторная патока с ноткой дайкона на кончике языка; он может дышать — и это морская соль, он может дышать — и это запах его младшего брата, землистый и медный. Гравий хрустит под подошвами их сандалий; лишь тихое похрустывание на фоне плеска волн и пения цикад. Идя прогулочным шагом по грунтовой дороге, они держатся за руки. Красные фонари подвешены высоко на стенах рыбацких домов и нескольких магазинов. Проходя по главной улице, братья пересекаются с факельщиками. Они оставили солнце позади себя на горизонте, когда покидали хижину, и сейчас впереди лежит только ночная синева, льющая темноту на соломенные крыши. Фонари в абажурах источают оранжевый свет, охватывающий лишь небольшие участки улицы. Саске трётся бледной щекой пониже Итачиного плеча; их тени слиты в единый силуэт цвета умбры на каменной мостовой. Раздаётся негромкий *шёлк*, когда факелоносец помещает очередной фонарь на стену — тот неровно раскачивается туда-сюда, пару раз стукаясь о стену и расплёскивая свой свет по земле. До ушей братьев доносится громкий смех старейшин внутри особняка; одобрительное бормотание и весёлая болтовня, выбившееся из общего гомона "по́лно тебе ворчать, старый гусь". Итачи стучит в дверь и ждёт, пока гул в доме не стихает; как если бы на улицу спустился туман и поглотил все звуки, за исключением щелчка, с которым факелоносец помещает на стену очередной фонарь. Самый басистый из голосов торжественно приглашает "входите". Итачи спиной ощущает присутствие брата и утешение в оттенках серого и чёрного. В доме сохраняется молчание; на братьев устремляются множество взглядов на морщинистых лицах. Старушка из аптеки сидит в дальнем конце на диванной подушке, её редкие белые волосы собраны в тугой пучок на затылке. Во главе стола восседает пережиток нескольких поколений в охровых хакама. Саске рядом ощутимо напрягается, когда старик устремляет взгляд молочно-белых глаз к дверному проёму, где они стоят; рефлекс "бей или беги". Одна из старушек настоятельно предлагает им присесть, как только братья избавляются от сандалий, и все старейшины деревни вдруг начинают хлопотать вокруг над ними, словно над внуками, с которыми давно не виделись. Гостям тотчас же подают чай и сладости — кушайте, кушайте, пейте, пейте. Юношей прямо-таки засыпают вопросами и расспросами, и настояниями обращаться к каждой из женщин не иначе как "тётушка", потому что теперь они — часть этого общества, или даже сказать — часть семьи, по чьему-то смелому заявлению. Итачи милостиво улыбается их словам, кивкам и поклонам, тогда как его младший брат уже явно подустал от всего и явно предпочёл бы остаться в гнетущей тишине. Саске пододвигается к брату поближе. Спустя некоторое время слепой старик, покачиваясь в кресле и жестикулируя загорелыми руками, словно в ходе заключения торговой сделки, на правах главы деревни предлагает им официальное разрешение жить в хижине у моря при условии, что они будут приносить пользу. Позже братья, прощаясь, уходят, предложив занять ночной караул в доках, чтобы предотвратить возможный набег бандитов. Итачи не удивляется смене поведения брата со сдержанного на энергичное и взбудораженное; от перспективы сражения плечом к плечу с братом его лицо светлеет, и это напоминает Итачи времена, когда Саске ещё был маленьким ребёнком и упрашивал его о тренировке с сюрикенами, о безобидном спарринге, об охоте на дикого кабана. Они направляются к маленьким докам, минуя разрозненные посадки арахиса. Вокруг открытое пространство, а над головой — необъятное ночное небо. Итачи снимает очки и убирает в карман штанов. Они выжидают, сойдясь близко друг к другу среди дюн, обсуждая план атаки: Итачи полагает, что довольно будет обычного дзюцу, чтобы отвадить бандитов, которые в массе своей не являются искусными шиноби, но даже если и так, всё равно дзюцу будет предпочтительнее грязного боя в рукопашную, однако Саске не хочет, чтобы он перенапрягался и заявляет, что полон сил после долгого бездействия. Вдоль побережья болтаются лодочки, беспомощные перед колебанием волн. Белый песок пристаёт к штанам и сандалиям, шлифуя босые ступни при каждом движении. Два часа спустя с моря доносятся грубые голоса, сопровождаясь шарканьем ног по песку. Чакра не отслеживается, и Итачи сильно сомневается в способности этих людей полностью её маскировать. Рядом с ним Саске поворачивает голову и готовится встать. Дай мне со всем разобраться, аники, — голос не громче шёпота, движения плавные, когда он выпрыгивает из их укрытия, тем самым заставляя вздрогнуть всю честную компанию. Итачи качает головой, и до чего же это знакомо: самоуверенный мальчишка с луком, кабан и лёгкое неистовство. Тем не менее сейчас противник не один, поэтому Итачи тоже поднимается из-за дюн и спокойно подходит, чтобы присоединиться к младшему брату, улыбаясь самыми уголками рта. Чувствует спиной поток морского бриза и слышит плеск лодчонок. Бандиты прицениваются к ним и угрожающе вынимают самодельные оружия. Саске мрачнеет, словно он почти оскорблен, что им с братом бросают вызов. Ему не глядя известно, что Итачи секунду назад активировал шаринган: оцепенение и сдавленные охи бандитов говорят сами за себя. Уже через несколько минут злоумышленники со страхом обращаются в бегство. Итачи усмехается тому, насколько его младший брат способен красоваться. Для тебя, всё для тебя. Эта мысль пронырливым зверьком пробирается в голову, и он осознаёт, что глядит на Саске во все глаза, на его сжатые кулаки и бледность кожи в лунном свете; услада для усталого взора. Брови неосознанно сходятся на переносице, белый шум становится просто чем-то незначительным на заднем плане, чем-то легко заглушаемым шорохом собственных шагов, пересекающих то малое расстояние, что разделяет его с младшим братом. Итачи приближается, раскидывает руки и привлекает Саске к своей груди, надёжно устраивая его голову под своим подбородком. Дальше всё развивается моментально: Саске целует пульсирующее местечко на его шее, Итачи в ответ обнимает ладонью его челюсть, но этого недостаточно, это очевидно, отчётливо чувствуется в том, как ведёт себя младший брат в его руках. Прошлым вечером Итачи едва мог вообразить себе их целующимися, но к горлу подступает тьма, шипящая и ощутимая, и он сдаётся, как и всегда, когда дело касается Саске. По-другому быть просто не может. Саске стремительно распахивает на старшем брате плащ и рукой накрывает его пах сквозь штаны, и в тот же момент голодно прихватывает острыми зубами за шею. Итачи содрогается в ответ, нагибая над братом свою более высокую фигуру и давая ощущениям овладеть собой. Меж тем рука уже пробирается ему в штаны, трогая, хватая, изучая, и вдруг Саске без предупреждения опускается перед ним, вставая коленями на песок. Есть кое-что, чего бы мне хотелось с тобой. Минет получается мокрым и неаккуратным; Саске выдаёт собственное рвение тем, как давится его членом, как нечаянно задевает зубами, как устраивает руки на оголённых тазовых косточках и старается обработать языком местечко под стволом. А Итачи вовсе не может сдержаться: шипит и утробно стонет, толкаясь глубже в мучительный жар. Его больные лёгкие сжимаются, разрываясь на лоскуты, но он дышит быстро и напряжённо. В животе натягивается жгут напряжения, и всё закончится быстрее, чем он успеет как следует насладиться, но пальцы на ногах в сандалиях уже поджимаются, а пальцы рук смыкаются в воздухе и на затылке младшего брата. Рот застывает в форме буквы "о", грудь резко вздымается и опускается, когда по бёдрам ударяет волна покалывания и его выбрасывает в омут раскалённого добела удовольствия. Итачи силится оттянуть голову Саске назад, но движения раскоординированы, и часть спермы выплёскивается младшему брату на нижнюю губу, подбородок и челюсть. Пока отголоски оргазма терзают его внутренности, Саске как ни в чём не бывало стирает брызги с подбородка и очищает руку о подол рубашки. Пальцы дрожат; энергии у него ничуть не убавилось. Итачи моргает, медленно, по-совиному, натягивает обратно штаны и вполголоса говорит младшему брату, что им надо домой немедленно. Хрипота в его голосе перекрывает звуки моря и лодочек, и Саске поднимает глаза и смотрит на него, точно на растекающийся по небу кровавый закат.***
По венам всё ещё гуляет адреналин, когда он с силой вжимает младшего брата в дверь хижины и пробует на вкус солёность собственного семени с его рта, обводит языком полную нижнюю губу, одновременно шаря руками по его телу, чтобы запустить их под одежду и добраться до мягкой голой кожи. Хвост растрепался, несколько прядей облепили нижнюю сторону челюсти и шею. Саске пылко жмётся к брату в ответ, притираясь бёдрами, и Итачи, до сих пор обострённо чувствительный после недавнего оргазма, на низкой ноте стонет ему в рот. Пальцы впиваются в голые бока Саске, Итачи представляет в уме красные отметины на белой коже и с напором двигает тазом вверх-вниз. — Пожалуйста... — жалобно скулит Саске ему в рот, удерживая руками за бёдра. Итачи ощущает, как сползают очки по взмокшей переносице... Незачем уточнять, в чём состоит просьба. Всё совершенно ясно по тому, как настойчиво Саске пытается приблизиться к нему, прижаться всем телом, заключённым между телом старшего брата и стеной. Итачи загнанно дышит, губы липкие от поцелуев, а пальцы дрожат у брата под рубашкой. Состояние Саске ничем не лучше: он урывками глотает воздух и пожирает глазами братов рот; притом что у самого губы искусанно красные, а щёки и боковые стороны шеи пламенеют от румянца. Итачи желает впитать всё увиденное до мельчайшей детали, потому что именно ради него он разбил собственное сердце — чтобы сделать его больше и вместить в него всю свою любовь к Саске. Итачи проводит руками вверх и вниз по бокам младшего брата, на коже остаются отпечатки ладоней. — Не желаю больше ждать, — выпаливает Саске, глядя на брата вызывающе. А старшему Учихе вспоминается: пустынный коридор, жаркое покалывание вдоль позвоночника в тот момент, когда маленький брат свирепо воззрился на него шаринганом; и дичайшее желание, столь иссушающее и ненасытное, что оно, должно быть, было кромешно-чёрным, зловещим и отторгающим. Руки тянут за подол рубахи в попытке задрать её вверх и снять, но это будет затруднительно, если он так и не сдвинется с места. Саске гортанно стонет и порывисто вытягивает шею, чтобы ещё раз поцеловать брата: горячо, влажно и отчаянно. Итачи целует в ответ, широко раскрывая рот, притирает друг к другу их эрекции, заставляя Саске елозить по стенке. В недрах сознания рождается образ: два совмещённых футона, распластавшийся на них младший брат, собственная тень, падающая на бледность его кожи. Разорвав поцелуй, Итачи проводит носом по его виску. — Пойдём, — жарко шепчет он в чувствительное ушко Саске, убирает руки с его боков и увлекает за собой внутрь хижины. Как только они оказываются в спальне, старший брат принимается раздевать младшего, помогая ему выбраться из штанов, стянуть трусы, и наблюдает, как Саске чуть спотыкается, вышагивая из них, освобождаясь окончательно. Подол рубашки реет над его каменным членом и выступающими тазовыми косточками. Итачи избавляет своего брата от этого последнего предмета гардероба и медленно целует в шею, в ямочку меж ключиц, проходится вдоль грудины и между ребёрных дуг, останавливается на пупке, заглядывая Саске в глаза. Тот зажёвывает нижнюю губу, держа руки у брата на плечах, но всё же не осмеливаясь пригнуть его ниже, к своему члену. — Ляг и жди, — мягко направляет его Итачи и поднимается во весь рост. Он ждёт, пока Саске укладывается на спину, слегка раздвигая ноги, приподнимается на локтях и выжидательно глядит на старшего брата с приоткрытым ртом в предвкушении его дальнейших действий. Итачи делает всё неспешно, снимая очки и аккуратно опуская на пол, затем снимает рубашку, превращая это действие в маленькое представление, после чего распускает волосы, давая резинке выпасть из своих пальцев. Пока он старается отогнать мысль о том, насколько исхудал из-за болезни, младший брат неожиданно резко садится и тянет к нему руки. В выразительных чёрных глазах пляшут язычки чёрного пламени. Для Итачи этого достаточно, чтобы подцепить большими пальцами эластичную резинку штанов, медленно стаскивая их вниз и открывая вид на нижнее бельё, дать им соскользнуть по бледным бёдрам, до колен, до щиколоток, после чего вышагнуть из них окончательно. Шаги ступней мягкими звуками отдаются на половицах. Длинные волосы струятся по лопаткам и льнут к его ключицам, когда он выпрямляет спину и замирает перед ложем из двух футонов. — Жди, Саске, — указание, не предполагающее ни малейшего неподчинения. Итачи разворачивается к открытой двери и, наградив ещё одним многозначительным — обжигающим — взглядом силуэт бледного обнаженного тела своего брата на белых простынях, исчезает в темноте. Без очков перемещаться непросто, спасает лишь то, что за время их проживания здесь он привык к обстановке, но иногда пятна перед глазами становились хуже, зрение перенапрягалось и заволакивало мутной плёнкой остроту черт лица Саске, изгиб его губ... Он входит в кухню, останавливается у стола и тянется к шкафчику, где хранятся кое-какие медикаменты. Найдя баночку с вазелином позади антисептиков и марлевых бинтов, Итачи возвращается в спальню. Внутри ворочается некое неспокойствие, ведь всё предстоящее будет впервые во всех своих технических аспектах. Он сглатывает слюну, чем, похоже, делает только хуже своему чувствительному горлу. Саске сидит на футоне, обхватив руками колени, и следит за братом краем глаза. Его профиль отчётливо выделяется благодаря игре света и тени, бледная кожа контрастирует на фоне бежевых стен. Итачи одаривает его едва уловимой улыбкой и со взвешенной неспешностью подходит ближе, тоже опускается на футон, становясь на него слишком угловатыми, слишком острыми коленями, и даёт баночке с вазелином упасть возле голой ступни Саске; предложение без слов. Руки ложатся младшему брату на плечи, когда Итачи наклоняется для поцелуя; целится в губы, но случайно попадает в самые их уголки, целует по большей части в щёки, но потом отото задаёт ему верное направление, отвечая на жест, и очень скоро в пылу страсти Саске оказывается на спине, а Итачи нависает над ним, придавливая сверху своим телом. — Раздвинь для меня ноги, — произносит он шёпотом — нет, одними губами — куда-то в подбородок брату. — Хочу убедиться, что ты не пострадаешь. Младший брат поднимает на него поплывший взгляд и спешит ответить едва слышно: — Ладно тебе, я выдержу... Итачи... — выдыхает Саске, облачком жара сронив имя брата со скользких от слюны губ. Этого достаточно, чтобы Итачи пробежался языком по собственным губам, однако он сдерживается и, покачав головой, произносит: — Доверься мне. Подхватывает принесённую баночку, откручивает гладкую круглую крышку и пристраивается аккурат у младшего брата между ног. Погружает два пальца в белый вазелин и как следует смазывает, а затем осторожно, почти игриво проводит кончиками пальцев вдоль промежности к яичкам и обратно. Саске слегка ёрзает, испытывая дискомфорт от непривычного ощущения. «Доверься мне». Саске съёживается, когда Итачи на фалангу вводит в него указательный палец, и резко запрокидывает голову, когда проникновение становится глубже, макушка с глухим звуком впечатывается в матрас, и он утробно стонет и, задыхаясь, шепчет "да", как бесконечную литанию. Всегда. Глаза зажмуриваются, кулаки до белых костяшек сжимают простыню. Итачи почти невесомо пробегается самыми кончиками дрожащих пальцев по всей длине его члена, от основания до головки, с мягким, как пёрышко, лихорадочным нажимом и лаской. Рот у Саске открывается, челюсть непроизвольно отвисает, и развезнувшаяся тьма внутри ограничивается лишь рамкой бледно-розовых губ и белых зубов. Как только Итачи чувствует, что брат постепенно привык к ощущениям, он добавляет средний палец и начинает двигать им вместе с указательным, разводя их внутри на манер ножниц. Подстёгиваемый шипением отото, его тяжёлыми вздохами и глубокими раскатистыми стонами, Итачи действует инстинктивно, ориентируясь на реакции чужого тела, чтобы понять, каким образом и что делать. Когда боль угрожает взять верх над ощущениями брата, он принимается ласкать его член, сопровождая свои действия вопросами: нравится ли тебе, правильно ли я делаю, скажи, если больно. Саске извивается, подмахивает навстречу теплу его руки и глухо постанывает. Его бёдра судорожно содрогаются, когда он кончает, заливая спермой руку аники и собственный живот. — Ты молодец. Ш-ш-ш, всё в порядке, Саске. Всё хорошо, — его голос пронизан любовью, и он медленно моргает, вдруг цепляясь за тот факт, что может рассмотреть всё в мельчайших деталях, поймать каждое непроизвольное микровыражение, мелькающее на лице отото. Итачи вынимает пальцы из его тела и зачерпывает ещё немного вазелина, чтобы затем вернуться к предыдущему действию, всё с тем же вниманием к дискомфорту брата. И когда он в определённый момент сгибает пальцы внутри — Саске заходится жалобным воем на низкой ноте. — Итачи, — едва ворочая заплетающимся языком, произносит он и приподнимается над матрасом после того, как пальцы внутри раздвигаются по-новой — какой восхитительный способ гореть. — Я готов... готов, правда. Выдержу... — он втягивает нижнюю губу между зубов, когда старший брат опускается ему на грудь и припадает поцелуем к правому соску. — Чёрт, я готов, ну пожалуйста. ~Кровавый шаринган всецело по собственной воле прорезает тьму в его глазах, и теперь он видит всё до последней чёрточки. Итачи садится, медленно вынимая пальцы из горячей шёлковой тесноты, растирает остатки вазелина из маленькой баночки по своему члену, после чего вновь придвигается к брату, берёт за левое колено и направляет таким образом, чтобы Саске сдвинул таз вперёд и предоставил ему лучший доступ. Итачи делает глубокий вдох, который обжигает лёгкие, словно новораспалённый огонь, который не потушили как следует. Рука почти бездумно водит вдоль ноги Саске от колена вверх и обратно. От испарины волосы липнут к коже. Итачи входит только на головку, а потом, гораздо медленнее — на всю длину, запечатлевая в памяти малейший вздох, самую незначительную задержку дыхания — собственного и братова — в подчёркнутой тишине спальни. А потом он входит до упора, держа руку на выступающей тазовой кости. Они смотрят друг на друга не мигая, взгляды порхают между глазами и трепещущими ноздрями, пылающими щеками и полуоткрытыми ртами, пока Саске не произносит одними губами "двигайся", и Итачи делает это, но всё с тем же сомнением, которое не проходило весь вечер. Он чувствует как Саске обнимает его ногами за талию, как его член оказывается в ловушке между их телами. Итачи накрывает свободной рукой левое запястье Саске и припадает ртом к его адамову яблоку. Он никогда в жизни не чувствовал себя так легко. Сердце взмывает к самому горлу и замирает там, когда он ведёт ртом вдоль горла Саске, доходя до подбородка и губ, в которые тотчас же впивается жёстким, яростным поцелуем, не прекращая толчкообразных движений бёдрами. Каждое нервное окончание в теле наэлектризовано, как если бы Саске приложил чидори к его коже. Он чувствует, как ноги его младшего брата, вспотевшие в местах подколенных ямок, скользят по бокам, ощущает, как волосы облепили спину, шею и щёки. Саске кладёт свободную руку на прогиб его спины. Долго ему не продержаться, конечно нет, ведь он всё ещё сверхчувствителен после недавнего минета, выдержки никакой, а тело младшего брата под ним слишком отзывчивое, слишком горячее, слишком во всех смыслах, и в животе становится всё жарче и жарче. Пальцы на ногах рефлекторно поджимаются, яички напрягаются, внутреннюю сторону бёдер пробивает судорога, и правый глаз начинает кровоточить, когда Итачи стремится полностью сфокусировать взгляд на своём отото, прежде чем излиться в него. На какое-то мгновение Итачи оседает на брата, запирая меж их животами его член, но уже скоро приходит в себя от боли в активированном шарингане. — Мне так жаль, — тихо и невнятно произносит Итачи, пряча за ладонью кровоточащий глаз и вынимая из тела брата свой обмякший член. Саске не вполне понимает, за что аники извиняется, особенно после того, что они сделали и как восхитительно это было, однако и думать об этом забывает, когда замечает стекающую по щеке брата кровь. — Давай я сделаю тебе–... — Нет... не двигайся пока, — слова полушёпотом кажутся непомерно громкими в их крохотной спальне, особенно по сравнению с шумом моря снаружи. — Саске. Всё в порядке. — У тебя кровь. Младший брат, завозившись, садится, и он великолепен; усыпанный красноватыми пятнами в тех местах, где Итачи впивался пальцами и вжимался ртом — жёстко и голодно. Большие чёрные глаза глядят на него внимательно и тревожно. Итачи одаривает брата улыбкой и гладит по щеке неокровавленной рукой. — Думаю, сейчас у нас есть дела поважнее, — затаив дыхание говорит он, указывая на член младшего брата и вскользь оглаживая тазовую косточку. — Не согласен? — последнее слово подчёркивается кончиком указательного пальца, ведущим вниз по легкому изгибу грудины и ниже — к плоскому животу. — Аники, — стискивает зубы Саске, когда его пах накрывает братова ладонь. Он не хочет, чтобы Итачи испытывал боль, но движения его руки внизу так сладки, а нервные окончания настолько возбуждены, что он успевает сделать всего несколько рывков навстречу — и кончает второй раз за вечер. Плечи сгорбливаются, низ живота обдаёт волной судорожной дрожи. — Аники, — жалобно всхлипывает Саске, когда брат окружает лаской скользких подушечек пальцев его яички. — Всё хорошо, хорошо, — подбадривает Итачи своего отото, гладя его член и потирая дырочку уретры мягкой подушечкой большого пальца, и издаёт приглушённый вздох боли. Зрение возвращается к своему ослабленному состоянию, когда всё вокруг кажется размытым по краям, а лицо младшего брата перед глазами снова сглаживается в очертаниях. Саске, настигнутый оргазмом, продирает зубами по нижней губе и запрокидывает голову, вминаясь обеими руками в матрас, когда снова изливается в ладонь старшему брату и на собственный живот. Он весь липкий, измученный и ужасно, невозможно вымотанный, но по мере того, как его отпускает кайф, он фокусирует взгляд на своём аники, который медленно убирает руку от кровоточащего глаза. Радужки восстанавливают чёрный цвет. — Какой ты хочешь чай, брат? — голос у Саске настолько же осипший, насколько потрёпанный его вид, на теле в определенных местах видны покраснения. Дыхание всё ещё слишком хриплое, слишком учащённое. Итачи вопросительно склоняет голову на правую сторону. Его внешний вид ничуть не лучше, волосы облепили до самого основания шею, плечо, ключицу; нижнее веко правого глаза припухло, а высохшая кровь превратилась в бурую корочку на бледной щеке. Он силится улыбнуться и убедить своего отото не вставать, уверяя, что с ним всё в порядке. — Просто дай мне немного полежать, здесь, с тобой.