Апатия

Ничего не чувствуя, я открыла глаза. Ни столь привычной боли от синяков и ссадин, ни грамма возможных эмоций. Внутри, слово образовалась поглотившая всё пустота. Меня не волновало, ни где я, ни что здесь делаю, ни как сюда попала. Единственное, что я ощущала — был холод, идущий словно из глубин поселившейся внутри бездны.  — Непривычно, — мой сдавленный хрип, направленный потолку палаты, вряд ли смог бы кто-нибудь услышать. Я сама-то его едва расслышала. Не знаю, зачем заговорила вслух. Просто захотелось. Как собственно и пить, после первого вымолвленного же слова. Спустя минуты ожидания, ко мне никто так и не зашёл. Однако желание хоть чем-нибудь смочить горло толкало на подвиги.  Выбраться из палаты было не сложно, сложнее было встать с постели. Тело совершенно не слушалось. Пришлось предусмотрительно оставить катетер от капельницы в своей вене, а её саму использовать в качестве опоры. Провозилась долго, но справилась. Коридор встретил меня средней степенью оживлённости. Не трудно было догадаться, что я всё-таки в больнице. Мысль о том, что в палате скорее всего была кнопка вызова медсестры пришла лишь на полпути… А куда собственно?  Так или иначе возвращаться не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Но нужно было найти маму. И попить. Решением моих проблем почти стала медработница, что была как раз впереди. «Почти» — потому что, заслышав бряканье колёсиков от капельницы, девушка обернулась, однако, увидев меня, сдавленно охнула и умчалась куда-то дальше по коридору.  — Я, что, такая страшная? — зачем-то спросила у старушки, с которой до этого как раз беседовала эта медсестричка. Пожилая женщина с моих слов только добродушно посмеялась, но ответить не успела. Из коридора, по направлению которого и убежала медсестра, мчалась она сама следом за молодым мужчиной в очках и докторском халате. Шатен буквально упал передо мной на колени и, схватив за плечи, начал допрашивать о самочувствии и причине выхода из палаты.  — Кавасаки-сан, я уверена, что юная леди расскажет вам всё, что вы пожелаете знать, стоит только дать ей возможность ответить. — А? Да, конечно. Пойдём в палату. — опомнился таки мужчина и взял меня на руки, даже не смотря на мои явные протесты. Мол так быстрее, и мне нельзя перенапрягаться. А ведь на первый взгляд дрыщ-дрыщём. Но нет, нёс меня на одной руке, второй толкая капельницу обратно в палату. И таким макаром меня оперативно привели обратно в комнату, где я очнулась, и усадили на койку, ложиться же я категорически отказалась, пока мы не поговорим. Выяснилось, что этот мужчина давний друг моей матери — Кавасаки Тадао. Он врач, работающий здесь уже несколько лет.  — Что именно ты помнишь, Хиро-чан? — было ответом на мои вопросы о том, где мама и каково моё состояние.  Лаконичное, но сухое «всё» заставило мужчину помрачнеть. В карих глазах плескался гнев, вот только на что именно, понять так и не смогла.  — Твой отец, Хиро-ча… — Эта гнида мне не отец, — резко, и ни капли не свойственно ребёнку семи лет, отрезала так и не прозвучавший вопрос. Не знаю, что увидел в тот момент перед собой Кавасаки, но он сглотнул. После чего как-то облегчённо выдохнул, и ободряюще мне улыбнулся.  — Этот человек вас, с твоей мамой, больше не побеспокоит. Я тебе обещаю, — он наклонился ко мне и потрепал мои и без того взъерошенные волосы. Морщусь. — Мне не нужны Ваши обещания, Вы мне никто. Где мама? — грубо сбрасывая руку со своей головы, настаиваю на ранее озвученном вопросе.  То, как он отвёл глаза, мне не понравилось.  — Влияние твоего о… Того человека, на твою маму имело гораздо больший эффект, чем кто-либо мог того ожидать, Хиро-чан. Тебе стоит быть готовой к тому, что Митсуки будет вести себя не так, как прежде.  — Что Вы имеете ввиду? Но мой вопрос тонет в шорохе открывающейся двери. В дверном проёме стояла осунувшаяся брюнетка, в которой я с трудом узнавала ранее весёлую и жизнерадостную женщину. Налитые когда-то живым блеском глаза, покраснели как от уже пролитых, так и от лишь затаившихся в уголках слёз. Увидев, что я в сознании, Митсуко кинулась ко мне. Руки женщины, ставшей в этом мире моей родной матерью, судорожно обжимали и щупали меня, в то время как сама она заходилась истерическими слезами, судорожно шепча о том, как она рада, что со мной теперь всё в порядке, и как хорошо, что «её мальчик пришёл наконец в себя».  — Мам, — послышался мой зов. — Что такое, Хи-чан? — доносится привычный мне ответ. — М-мама? — внутри всё застыло, стоило мне осознать как Митсуко меня назвала.  — Да, Хи-кун? — в тот момент я впервые посмотрела на женщину перед собой, как на чужую. Поняла, что глаза, смотрящего на меня человека блестели не только от слёз — они горели огнём свято внушающего себе что-то человека, фанатика, стоящего на краю пропасти, и единственное, что удерживало его, — это та самая вера.  Мне стало страшно. Тело пробила мелкая дрожь, которую я не была в состоянии подавить. Митсуко тут же почувствовала это, став выспрашивать, что со мной. А я вцепилась в собственные волосы, силясь успокоить накатывающую истерику. Взгляд непроизвольно метнулся к застывшему истуканом доктору, смотрящего на нас с матерью так, словно всё это его вина. Заметив, что я смотрю на него, он покачал головой, подойдя к кровати, нажал на кнопку вызова медперсонала. Она думала, что я сплю и не слышу тихих всхлипов возле своей кровати. Не чувствую, как она, едва касаясь, гладит меня по волосам и молит о прощении. Она приходит каждую ночь, стоит только отцу заснуть. Плачет и говорит, какая она бесполезная мать, раз не может защитить своего ребёнка. Раз у неё не хватает духу сделать это. Она приходит каждую ночь… А я лежу и притворяюсь спящей, просто потому, что боюсь спугнуть; боюсь, что она больше не придёт. Просто потому, что это единственная возможность почувствовать материнскую ласку. Просто потому, что её слёзы не дают мне разочароваться и в этой жизни. — М-мама, — я знала, что не стоит этого делать, не стоит этого говорить, чувствовала и видела, как дёрнулись взрослые от моего голоса, но всё равно продолжила, — Но я же девочка.  Мир погрузился в тишину на долгое мгновение. И столь же резко содрогнулся от визжащего крика бьющейся в истерическом припадке женщины, в этом мире являющийся моей матерью.  В тот день мне впервые показалась, что где-то внутри меня угрожающе затрещал лёд.  При повторном возвращении в сознание декорации не поменялись. Меня встретил тот же белый потолок и тишина палаты. Даже появилась надежда, что всё прошедшее было не более чем кошмаром. Вот только солнце уже опускалось за горизонт, и катетера в вене не наблюдалось. И хоть надежды о простом дурном сне ещё не до конца развеялись, что-то в подкорке сознания долбило на кнопку «Это реальность», не давая расслабиться. Вставшие перед глазами картины увиденного вновь отдались дрожью в теле. — Почему, блядь, я? — казалось бы, давно минувшая истерика накатила с новой силой. Нет, правда. Почему я? Зачем мне всё это? Новая жизнь? Новая семья? К херам такую жизнь и такую семью. Ебанувшийся в одно мгновение папаша и теперь такая же мать. И я ведь уже и вспомнить не могу, чем таким накосячила в прошлой жизни, что вместо мирного забвения мне подсунули вот это вот всё. Нервный вздох потонул где-то в ладошках. Давно закреплённая мысль о том, что я должна жить, несмотря ни на что, впервые в жизни пошатнулась на своём пьедестале. Пережив истерику после своего нового рождения, я решила, что если буду жить не для себя, то хотя бы для мамы. Ради мамы. А теперь что? Всё разрушилось? Тот шаткий, но радостный мир разрушился. И из-за кого? Из-за пьянствующего мудака, который, блядь, вспомнил, что у него была жена?! Хотелось закричать и сломать что-нибудь, желательно кому-нибудь. Однако в одиночестве и без успокоительных в крови хотелось остаться больше. Прооралась я в подушку, хотя со стороны, это, наверно, походило на вой умирающего зверя. Сдохнуть и правда хотелось неимоверно. А потом, в какой-то момент, расхотелось абсолютно всё. В голову перестали лезть назойливые мысли и воспоминания. Эмоции как отрезало. Только я и тишина палаты. Хотя не уверена, что в тот момент было даже «я». Проверить меня зашла только медсестра, где-то ближе к ночи. Перед отбоем, я полагаю. Сказала, что доктор Кавасаки зайдёт ко мне завтра с утра. Собственно, он и зашёл. Вот только я особо его не слушала. Кажется он говорил что-то о всей ситуации в целом: о моём состоянии и полученных травмах; о том что стало с отцом, эту часть я принципиально прослушала (предпочитая считать, что оно сдохло); о состоянии матери, пережитом ей стрессе, и о том, что подобное её поведение — не более чем защитная реакция её психики. — Наш психиатр установил, что твоя мама находится на пограничном уровне психического расстройства. Она ведёт себя абсолютно адекватно во всём, кроме тем, что затрагивают её замужество на твоём отце и тебя саму, — на какое-то время он замолчал, видя, что я никак не реагирую на его слова, — Точно сказать ещё тяжело, но скорее всего у твоей матери посттравматический синдром с комф… кхм, частичной заменой воспоминаний на ложные. Это излечимо… Но понадобится много времени и усилий, а так же помощь специалистов. Мой уставший и затравленный взгляд был ему ответом. Мужчина, вздохнув, подошёл ко мне ближе и присел так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. — Хиро-чан, знаю, что это тяжело. Я — давний друг твоей матери, и ужасно сожалею, что не заметил и не вмешался раньше, но я хочу помочь сейчас и сделать для этого всё, что в моих силах. Однако прошу, и ты помоги мне: не закрывайся от Митсуко — это последнее, что сейчас ей нужно. Пусть теперь не как дочь, но как сына, она любит тебя и всё ещё считает своим ребёнком. — Она может поправится?.. — спустя минуты молчаливых гляделок, всё-таки решилась озвучить этот вопрос. — Конечно! — вмиг просветлел доктор, потрепав меня по лохматым волосам, — И первым шагом к её выздоровлению послужит не что иное, как смена обстановки. Вам стоит переехать, и, разумеется, я помогу.