День независимости

      Пока двадцать восьмого октября ликовала вся Слования, в окопах во Франции об этом ещё никто ничего не знал. И даже одиннадцатого ноября 1918 года слованцы, служившие в составе четвёртой французской армии, оставались в неведении. Их головы занимал совсем другой вопрос: «Когда кончится война?».       — Когда уже? Надо что ли до Берлина дойти? Я бы, может, и дошёл, но как-нибудь потом. В следующей жизни, — нервозно сказал Бертольд Рубиш, смотря в сторону немецкой линии обороны.       — До Берлина? Сколько мы туда идти будем, ты мне лучше скажи? — задал очень хороший вопрос Думитру Прутяну, невысокий смуглый боец, который в своей синей форме и шлеме Адриана оказался ничем не отличим от настоящего француза. Выдавала его разве что нашивка с крестом с двумя неравными перекладинами. Их носили только в двадцать пятом слованском полку.       — Очень долго. И не все доживут до конца. Не дойти нам до Берлина, им до Парижа и Лондона тем более. Чего воюют-то? — по-деревенски наивно спросил Рубиш.       — Некоторые думают, что порваться ещё можно. Видите ли, немцы выдохлись и их надо дожать. Не знаю, что они там думают. Я видел французов. Они просто разбиты.       — Все выдохлись. Слышал же? У немцев уже все союзники сдались. Австро-Венгрия разваливается на части.       — Слышал. Вот только наша Слования не торопится объявлять независимость.       Маленький слованский полк буквально утонул на протянувшемся на сотни километров Западном фронте. Он остался практически незаметным на фоне большой войны, где всех в первую очередь волновала победа над врагом. Слованцы её тоже ждали и приближали, как могли. Ведь только после победы они могли, наконец-то, вернуться домой, в независимую Слованию.       В пропахшем порохом и нечистотами воздухе повеяло ароматом возможной победы. И от этого у солдат пропадало всякое желание погибать, когда до капитуляции Германии оставались считанные дни. Вот только враг всё никак не сдавался, что наталкивало бойцов на очень неприятные для них мысли.       — Дымек говорил, что... наше право на независимость признали, — вспомнилось Рубишу. — Сказал, что мы станем независимыми.       — Он много чего тогда сказал. Уже и не знаешь, кому вообще тут верить? — ответил риторическим вопросом Прутяну.       В конце сентября, перед началом Мёз-Аргонской операции, двадцать пятый полк посетил глава Слованского национального комитета Роман Дымек. Он сообщил солдатам, что державы Антанты признали их вклад в общее дело. И Слования, по словам Дымека, обязательно должна была стать независимой. Тогда его слова вызвали воодушевление у бойцов, ринувшихся потом в последнее наступление войны. Немцев удалось отбросить, и фронт начал разваливаться, точно карточный домик. Но германцы не сдались.       — Мне нравится идея Кристинеску. Он говорит, что пора разрушить фронт, пойти плясать вместе с немцами и послать куда подальше всяких жирных буржуев, — высказался Рубиш.       — В чём-то он прав. Все устали. У нас в полку всего ничего осталось. По пути в Берлин все погибнут. Я даже больше скажу. Видишь вон те окопы? — Думитру указал пальцем на немецкие позиции.       Впереди Рубищ увидел изрытое воронками снарядов поле с целым океаном луж и бесчисленным множеством куч грязи. Вдалеке виднелись ряды колючей проволоки, чуть дальше которой начиналась непреодолимая полоса немецких траншей, где с избытком хватало стрелков с винтовками и пулемётчиков.       И хотя союзная артиллерия недавно обстреливала позиции противника, о чём говорили обгоревшие и поваленные деревья, у слованцев не оставалось веры в лёгкую прогулку. Новый приказ повёл бы двадцать пятый полк в самоубийственную атаку. После артподготовки они побежали бы вперёд, потонув по пути в лужах и грязи. Остальных расстреляли бы из пулемётов.       — Видишь вон то дерево? — спросил Прутяну у Бертольда. — А ведь месяца два назад здесь был чёртов лес. Густой, живой, прямо как у нас дома.       — Да, — ответил Рубиш.       Посреди поляны лежал одинокий ствол, похожий на корягу. Вокруг него Бертольд увидел лишь мёртвую землю.       — Двести пятьдесят-триста метров, — определил на глаз расстояние Думитру. — В лучшем случае мы встанем там, если не раньше. Людей мало, потери большие. Как нам оттуда выбить немцев?       — Пусть американцы наступают. Видел, какие они? Чистые, сытые, одетые с иголочки. И их много.       Правее четвёртой французской армии занимала позиции первая американская. Бертольду доводилось пару раз видеть гостей из-за океана. Они походили на пришельцев из других миров, которых по воле случая забросили на поля сражений во Франции. Но в то же время американские солдаты вели себя так, будто они уже выиграли войну.       — Побили их уже, — сказал Прутяну.       В окопе сегодня, как обычно, было сыро и промозгло. На ум Рубишу часто приходило сравнение траншей с могильной ямой. Особенно часто такие мысли посещали его тогда, когда по их позициям била вражеская артиллерия, будь она хоть немецкая или итальянская.       — Что-то настрой у вас пораженческий, — сзади послышался голос десятника Фекеши. Бертольд и Думитру только повернулись к нему. Раньше им полагалось приветствовать старших по званию, но немецкие снайперы внесли свои коррективы в армейские порядки.       — Мы адекватно оцениваем возможности нашего полка, господин десятник, — ответил ему Прутяну.       Фекеши обходил посты и краем уха услышал разговор Бертольда с Думитру.       — Не спорю, все там поляжем. Первой же волной, — согласился с ними Ференц Фекеши, посмотрев на поляну, раскинувшуюся под свинцово-серым небом. — Мы измотаны боями, нужны новые пополнения.       — Французам легко. Бери и призывай по всей Франции. А с нами сложнее, — произнёс Рубиш.       Слованские полки во Франции, Италии и России столкнулись с одной чисто организаторской проблемой: войска в изгнании имели невысокие мобилизационные возможности. Они формировались из числа военнопленных на Восточном и Итальянском фронтах, эмигрантов из слованских общин и беглецов из Австро-Венгрии. На общем фоне их было мало. А те немногие, кто отважился воевать за страны Антанты, часто погибали.       — Да. Всей Слованией перебежать не получилось. А от трёх полков много толку немного, — снова согласился с рядовым Фекеши.       Думитру и Бертольд стали солдатами по принуждению. Сын шахтёра из Стойчека и крестьянин родом из деревушки на севере Словании до войны не думали об армейской службе. Другое дело, Фекеши, идейный солдат, мечтавший о военной карьере. На поле боя он чувствовал себя точно так же, как прирождённый моряк на корабле. Пока остальные переживали слом, с трудом привыкая к реалиям мировой войны, Ференц оставался крепок духом. Он сознательно готовился к жестоким боям. В выборе стороны Фекеши определился сразу, и, попав на Итальянский фронт, сдался вместе с остальными врагам Гасбургоской монархии.       — На общем фоне нас совсем не видно, — продолжил он. — Поэтому важно сохранить наши полки.       — А чем, спрашивается, вы важнее французов с американцами? Они тут воюют за свои интересы, не за наши. Я и сам не знаю, за что воюю, — ударился в размышления Прутяну.       — За свободную и независимую Слованию. Тут и думать не надо. Мы не обретем её, если Антанта потерпит поражение, — Фекеши, в отличие от Думитру, точно знал, за что сражался.       — За независимую Слованию дома воевать надо было. Мы ошиблись, — развил идею Прутяну Бертольд. — Дымек говорил, что нас признали союзники. Но Слования-то всё ещё австрийская. Нужно восстание прямо у нас дома.       — Даже если восстание победит, этого будет мало, — возразил Фекеши. — Вы не понимаете принципов дипломатии.       — А вы их прямо хорошо понимаете, господин десятник? Странно, что генералом вы не стали, — не удержался от колкостей Думитру.       — Ещё стану. Понимаете, нужно добиться того, чтобы нас признал весь мир. И признание со стороны врагов тоже пригодится. А сделать это они могут только в одном случае — когда будут подписывать мир с победителями.       — И что? Всё и так без нас подпишут.       — Но ведь во время войны мир не подписывают? Вот и выходит, что воевать нам надо даже, если дома разгорится восстание. Победу над Германией мы можем приблизить только здесь, — с героическим пафосом говорил Фекеши, искренне веривший в свои слова. — И независимость Словании признают и за наши заслуги в том числе. Всё мы правильно делаем.       — Ну спасибо, утешили.       — Уже недолго осталось. Потом поедем домой. В нашей армии я точно стану офицером.       При имперской власти Фекеши, имея безграничное желание стать офицером, не смог поступить в военную академию. И дело было даже не в его националистических взглядах. Для выходца из семьи рабочих путь в офицеры оказался закрыт сословной преградой. Лишь дети слованской элиты могли учиться в военной академии.       — Будьте начеку. Мне пора, — Фекеши пошёл дальше проверять посты, и Рубиш с Прутяну остались одни.       Подул ветерок, отчего стало только холоднее. Сама по себе окопная война вызывала у Бертольда уныние. Но когда каждый новый день мало чем отличался от предыдущего, то на душе Рубишу становилось ещё хуже. Хмурое небо, холод и грязь нагоняли на него смертельную тоску. Вдобавок, немцы уже завтра с одинаковой вероятностью могли убить что Бертольда, что Думитру, что Ференца. Иногда у Бертольда возникало странное ощущение того, будто живым пришлось намного хуже мертвецов: «Они быстро отмучились. Настал тот день, которого они боялись. Теперь им уже плевать на всё. Даже на крыс и червей-трупоедов. А мы живём в страхе. Он не отпускает нас».       Окопная война всё никак не заканчивалась и приняла характер вечного заточения. За одной линией немецких траншей вырисовывались контуры следующего рубежа обороны кайзеровских войск. За ним начиналась следующая полоса обороны. «И так до самого Берлина. Им не видно конца!» — Рубиш представлял себе вражескую оборону как бесконечные полосы колючей проволоки, траншей, артпозиций и фортификационных сооружений. При их штурме погибли бы даже самые везучие.       — Знаешь, останься мы у австрийцев, то ехали бы уже домой, — сказал Думитру. — Они сдались третьего числа. Сегодня одиннадцатое.       — Так ты сам говорил, что нам не было смысла воевать за корону. Мол, лучше сдаться в плен, чем за австрияков сдохнуть, — напомнил Прутяну о прошлом Рубиш.       — Говорил. Но те, кто остался, уже как неделю отдыхают. Всего не предугадаешь.       Бертольд, Ференц и Думитру вместе с восемью другими бойцами в первом же бою, во время шестой битвы на Изонцо, сдались итальянцам. Завидев врага, появившегося после безумно долгой артподготовки, они тут же бросили оружие. Фекеши говорил, что противники Австро-Венгрии были друзьями Словании. К тому же, потомки римлян, как они сами рассказали пленным слованцам в лагере, воевали за воссоединение их народа. «Они борются за освобождение родной земли от австрийцев. Мы тоже хотим освободить нашу страну», — Ференц быстро провёл параллели между борьбой итальянцев и слованцев, хотя Бертольду без труда удалось заметить разницу в их положении. Но сражаться за австрийское счастье он не хотел.       В начале 1917 года пленные услышали весть о том, что во Франции формировались слованские полки из эмигрантов. И тогда они приняли судьбоносное решение. На радость изгнанникам Дымек достиг договорённости между Римом и Парижем, благодаря чему военнопленные-слованцы успели быстро превратиться в добровольцев. Италия проявила интерес к созданию слованских частей намного позже Франции и уж тем более России.       Однако путь к Романовской монархии из солнечных владений короля Витторио Эммануэле III* лежал через холодные воды Атлантики. А там хозяйничали немецкие подводные лодки, которые стали настоящими морскими чудовищами, чья слава прогремела даже в Америке. Длительное плавание через Африку к водам Индийского, затем Тихого океана казались всем слишком долгим. Поэтому слованцы поездом поехали в Париж, так и не увидев порта Владивостока.       Со временем почти что дюжина друзей начала таять, к одиннадцатому ноября в строю остались только Фекеши, Рубиш и Прутяну. Остальные либо погибли и навечно остались во Франции вдали от родного дома, либо попали в госпиталь. Кому-то из них повезло отделаться лишь лёгким ранением (кого подстрелили, кого зацепило осколком снаряда). Другие хоть и остались живы, но впереди их ждал ужас, конец которому могла положить лишь смерть.       — Но мы хотя бы воюем на стороне победителя, — утешая Думитру, сказал Бертольд. — Ну, допустим, остались бы у австрияков. Нас бы домой отправили?       — Может быть, да, отправили, — ответил Прутяну.       — А если нет?       — Заранее ничего не предугадаешь.       — Не всё ведь здесь так плохо. Война скоро кончится. И мы живы.       — Пока что.       Боевой дух троицы давно начал колебаться. Фекеши перемены особо не затронули. Зато Прутяну потерял веру во всё, что можно. Он и раньше не отличался оптимизмом, но теперь стал закоренелым пессимистом с прожжённой душой. Рубиш тоже сломался, но пытался сохранить в себе хоть маленькую каплю жизнерадостности, отчего его бросало в крайности. Бертольд то в панике кричал «Мы всё умрём!», то в порыве ярости шипел «Я дойду всем назло! Я выживу! Мы победим!», словно внутри него бились две сущности. Однако Рубиш верил в лучшее. Он видел безысходность, но не терял надежду.       — Когда мы пойдём в атаку, то все умрём, — изрёк Думитру.       Пока они спорили, из другого конца траншеи послышалось радостное ликование. Оно звучало здесь столь противоестественно, будто в окопы спустились венценосные особы, ничего не знавшие о жизни в грязи. Намного привычнее тут звучали ругательства и проклятия. Солдат в траншеях сейчас словно подменили.       — Что там такое? — спросил Бертольд.       — Давненько так никто не радовался, — сказал Думитру.       — Тихо, дай я послушаю, что они там горланят.       «Войне конец! Победа! Да здравствует независимость! Свободу Словании!» — кричали солдаты.       — Войне конец, — повторил за ними Бертольд, который с трудом верил в то, что ему довелось услышать. Радостные выкрики боевых товарищей он воспринимал как злую шутку: «Кем надо быть, что так шутить?»       — Неужели? Смеются? — неверие Думитру оказалось ещё сильнее.       — Вроде нет.       Вскоре к ним подбежал Фекеши вместе с целой дюжиной солдат. Их обычно лица сейчас буквально сияли от радости. К ним словно вернулась сама жизнь. Теперь блеклые фигуры слованцев, раньше походивших на живых мертвецов, засветились от счастья, подобно второму солнцу.       — Немцы сдались! — закричал в нетерпении один из солдат.       — Германия капитулировала! — воскликнул Фекеши, возвестив об окончании войны. С его овального лица не сходила широкая улыбка. — Война окончена! Победа!       — Ну наконец-то! — вырвалось у Бертольда.       — Чего? — спросил, не веря своим ушам, Прутяну.       — Ты оглох?! Немцы сдались, война окончена! Ты всегда туго соображал! — ответил рядовой Михайеску, писарь, служивший при командире батальона, который в кои-то веки выбрался из штабного блиндажа. Даже находясь в грязных траншеях, он продолжал вести себя как вальяжный господин с очень скользкой натурой. — Тебе же всё сказали. С первого раза не было понятно, милок?       — Тебя самого как сюда занесло?       — Приказали всем сказать. Думают, я им мальчик на побегушках. Я не вестовой. Но зато, в отличие от тебя, Думитру, не гнию в этой яме.       — Ты гниёшь в землянке, подхалим несчастный.       — Двадцать восьмого октября Слованский национальный совет провозгласил независимость Словании! — добавил Фекеши. — Теперь наша страна принадлежит только нам!       — Одуреть можно. Сколько всего за раз свалилось, — пробурчал Прутяну, всё ещё не веря словам Ференца и Михайеску. — Не врёте?       — В другой раз — да. Но не сегодня, — ехидничал писарь. — До нас всегда всё доходит позже остальных. Пока там, в Вишневыграде объявили независимость, пока весточка прибыла в Париж. А уже оттуда она достигла наших гнилых ям.       До недавней поры Михайеску служил вместе со всеми. Всё время важничал, насмехался над Думитру и очень яро выражал свою любовь к старшим по званию. Куда лучше он работал языком, чем руками. И здесь Михайеску добился намного больших успехов: когда во время вражеского обстрела убило писаря, в штабе батальона вспомнили именно про него. Усатый и лохматый плут вскоре перебрался в тёплый офицерский блиндаж.       — Слушай, что говорит господин десятник, милок. Старшие званию на то и старшие, чтобы их слушались. Верно я говорю, господин десятник? — принялся он за своё привычное дело.       — Да, — ответил Фекеши, обратившись затем к Прутяну. — Никто не шутит, Слования стала независимой. А война окончена.       Услышав благую весть о капитуляции противника, Бертольд был уже готов заплакать от счастья. Его трёхлетняя одиссея наконец подошла к концу. Теперь в его сторону уже никто не выстрелит, и никто не начнёт самоубийственную атаку немецких позиций. Медленно, но верно Рубиш осознал, что кровавый кошмар для него остался позади. «Всё кончено, — в двух словах он уместил столько всего разом. — Никаких больше обстрелов, газов, атак и гнилых ям с крысами, постоянного страха».       А новость о том, что Слования стала свободной, окончательно размягчила сердце Рубиша. «Теперь мы точно вернёмся домой героями. Нас никто не будет называть преступниками. Пора забыть об этом… как там её? Об эмиграции, во!» — столько проблем решилось сразу, и на душе Бертольду стало спокойно. Раньше он думал, что после войны им с Думитру пришлось бы остаться во Франции, так как дома их либо казнили за измену отечеству, либо закрыли в тюрьме. Сейчас же картина резко изменилась: солдаты, воевавшие в изгнании, получили шанс вернуться домой и воссоединиться со своими семьями.       Пока между собой грызлись Думитриу и Михайеску, на прямоугольном простоватом лице Бертольда потекли слёзы счастья. «Всё! Шабаш! Конец войне!» — радостно подумал он и крикнул потом «ура».       — Если так, то пора собирать вещи и домой ехать, — сказал Прутяну, который воспринял долгожданную новость более сдержанно.       — Тут не всё так просто. Вывод войск — это целый процесс. Придётся подождать, — объяснил Фекеши.       — Господин десятник, а когда же мы тогда вернёмся? Уж больно хочется уехать отсюда. Тут одна грязь и сырость, — поинтересовался Михайеску.       — Не могу знать.       Бойцы слованских полков, воевавших во Франции и Италии, вернулись домой в январе 1919 года и маршем прошли по Болеславской площади как истинные герои своего отечества.       Однако для Бертольда Рубиша, Ференца Фекеши и всех остальных война тогда ещё не закончилась. Во время Второй Мировой Рубиш вместе с сыном ушли к партизанам Народной армии Словании с коммунистом Владо Стойчевым во главе. Подполковник Фекеши принял участие в неудачном заговоре против президента Почереску. Однако ему повезло вырваться из замка, ставшего для заговорщиков смертельной ловушкой. Позже Ференц влился в ряды Альянса освобождения Словании, подпольной организации, боровшейся с союзным Германии диктаторским режимом. Из неё в 1944 году выросла Армия национального сопротивления, судьба чьих бойцов сложилась трагически, став незаживающей раной на теле слованского народа…       … А пока Бертольд и Ференц радовались победе и верили только в лучшее.