Ступени

АНДРЕЙ

Воистину, Аллах не меняет положения людей, пока они не изменят самих себя. Сура «Ар-Раад», аят 11

На синюшных как утопленник стенах с коричневыми плинтусами и грязно-серым кантиком красуются жутковатые агитплакаты в деревянных рамах. Попав в такой коридор, человек должен потерять последнее самообладание и выдержку. Здесь встречаются армейский дебилизм и государственная бюрократия. Это - районный уголовный розыск, место, где обрываются человеческие судьбы. Я еще раз сверяюсь с повесткой. Просто до сих пор не могу поверить, что именно я стою именно в этом ужасном коридоре, и прямо сейчас я должен толкнуть одну из этих мерзких коричневых дверей. На той, которая мне нужна, значится: ст. о/у Громов А.В. ст. о/у Собакина В.О. Только бы не Собакина, думаю я отстраненно. По лбу одинокой каплей сбегает пот. Ненавижу собак… Две недели прошло с того дня, когда я нашел у своей двери истекающую кровью Марину... С тех пор я не видел ее, чего нельзя сказать о ее матери. Я встречал Виолетту в лифте, у подъезда, у помойки, в магазине и проходящей мимо гаражей... Я никогда не жаловался на параноидальные заскоки, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что она специально маячит у меня перед глазами. Другого объяснения быть не могло - за эти дни я видел ее чаще, чем за все два года вместе взятые. Апофеозом этого непонятного мне представления стало ее появление передо мной в трезвом виде. Я даже не сразу узнал ее, настолько она по-другому выглядела. - Тебе конец, - пообещала мне Виолетта, и мне сделалось окончательно не по себе. - Что с Мариной? Где она? - потребовал я, игнорируя ее выпад. Виолетта лишь мерзко ухмыльнулась в ответ и скрылась за дверями лифта. Что бы ни задумала эта женщина, добром оно не кончится, подумал я. И мои предположения сбылись в тот же вечер. В обнаруженном в почтовом ящике заказном письме сообщалось, что мне надлежит в такой-то день, в такое-то время явиться в отделение полиции для дознания по делу об изнасиловании. И теперь я стоял перед нужной дверью, не решаясь ее открыть. Мне казалось, что еще немного ожидания и меня стошнит... Неожиданно дверь распахивается, едва не ударяя меня по лбу (и кто делает двери, открывающиеся в коридор?!) и передо мной предстает сурового вида дама в форме. - Вы сюда? - Д-да. - Куда ж вы претесь все, у нас обед через пять минут... Андрей Витальевич, тут еще один! Я пока пойду, чайник поставлю. Грозная дама удаляется, а я, вытянув шею, заглядываю внутрь кабинета. За широким столом сидит опер средних лет в штатском и заполняет ровными строчками рукописного текста лист перед собой. - Проходите, садитесь, - не поднимая головы, говорит он. Я устраиваюсь на краешке жесткого стула. Теперь можно разглядеть его в профиль: лет сорока, хотя может и младше. На такой работе стареют быстро. Шатен, серые глаза, большой прямой нос, ямочка на подбородке. Интересное лицо. И совсем не злое. У злых людей лица как у бульдогов – нависшие брови и выдвинутая вперед челюсть. - Старший оперуполномоченный капитан Громов. Излагайте, - велит он и бросает на меня взгляд. Он быстрый, острый как бритва. За ту долю секунды, что его взгляд проносится по моей фигуре, я успеваю ощутить себя полностью просканированным. - Вот, мне повестка пришла... по делу об изнасиловании. В горле встает ком, и я затихаю, выложив на краешек стола несчастную измятую бумажку. Он бросает еще один молниеносный взгляд на документ, потом дописывает то, что писал и, перевернув свою бумагу буквами вниз, смотрит на меня долго и пристально. Мне становится не по себе. Я привык чувствовать людей, понимать их без слов, расшифровывая их слабости и особенности, но человек передо мной не поддается считыванию. Будто я смотрю на мертвенно-синюю стену в коридоре. - Шарафетдинов Марат Мхаматнафикович, - говорит Громов без вопроса. - Живете в Москве семь лет, не привлекались, не замечены, регистрация в порядке, по квартире долгов нет... Он сцепляет руки в замок. - Ваша соседка по подъезду обвинила вас в изнасиловании своей дочери, - внятно говорит он, внимательно следя за моей реакцией. - Что вы можете сказать по этому поводу? Я чувствую, как меня начинает колотить злоба. Сука! Стерва! Блядь грязная! - Я не делал этого, - выговариваю через зубы. Здесь нельзя кричать. Где угодно, только не здесь. Тут надо быть паинькой, зайчиком, вежливым законопослушным российским гражданином. Я разрешаю себе на секунду отвернуться, чтобы справиться с эмоциями на лице. Спокойно, Марат, спокойно. Человек перед тобой пока ничего тебе не сделал плохого... - Но случившееся для вас не новость, - говорит он. Его голова чуть склонена вбок, глаза самую малость сужены. Капитан слушает внимательно, ему не все равно, что я скажу. Значит, шанс есть! - Девочка, Марина... Мы общались, - я смотрю ему прямо в глаза. - Только общались, понимаете? Как друзья. Я косвенно помог ей снова пойти в школу... Я пытался спасти ее от пьяницы и проститутки матери, но не преуспел. И вот чем все кончилось. Мне так жаль, я не смог уберечь ее... - Что вы делали восемнадцатого сентября этого года между десятью часами вечера и полуночью? - Я возвращался с работы... На лестничной клетке, прямо у своей квартиры я встретил Марину. У нее было кровотечение... я решил, что у нее месячные. Она вела себя странно, заторможено, но я не придал этому значения. Я делаю паузу, собираясь сказать самое страшное. - Я отвел ее к себе, чтобы она привела себя в порядок... ну... подмылась там, понимаете? - Вы прикасались к девушке? - капитан наклоняется ко мне и заглядывает в глаза. - Да, - я опускаю голову. - Я увидел на ней синяки в форме ладоней и коснулся одного из них... Это было машинально, я тоже был в шоке, поймите! Я не хотел причинить ей вреда. - Что было дальше? - Она закричала и убежала. Больше я ее не видел. - Девятнадцатого числа в ноль часов четыре минуты вы позвонили по экстренному номеру и сообщили, что в двадцать третьей квартире ребенок подвергся насилию, но на просьбу дежурного назвать свое имя бросили трубку. У нас есть запись. Можете объяснить свои действия? - Да. Могу объяснить это состоянием аффекта. - Марат Мхаматнафикович, вы, кажется, психолог? - Марат. Не ломайте язык. Да, психология – мое призвание. - Я тоже знаком с этой наукой… Не на том же что и вы уровне, конечно, но я все-таки знаю, что состояние аффекта длится секунды, а не минуты. А вы после того, как девушка убежала, даже собрали ее вещи и принесли под дверь ее квартиры. Соседка с шестого этажа вас видела. Так почему вы бросили трубку и не назвались? Вы боялись, что подозрение упадет на вас? Я сижу, сложив на груди руки. Это просто смехотворно и возмутительно! Опер недолго ищет на столе нужное дело, находит, открывает папку и достает оттуда один мелко исписанный лист. - Это - протокол, составленный в присутствии пострадавшей, ее матери - вашего обвинителя, а также двух врачей двадцатой горбольницы. В нем говорится о том, что вы заманили девушку к себе в квартиру и силой принудили ее к половому акту... - Это ложь! - кричу я, вскакивая. - Сядьте! - весомо говорит он, и я тут же повинуюсь. - Это - подписи взрослых, а это... - он делает паузу и обводит нужное простым карандашом, - подпись девушки. Марат, это очень серьезно. Она дала показания против вас. - Не может быть, - шепчу я, потрясенно таращась на пресловутую подпись. - Не может этого быть... Ее заставили! - Вам лучше обзавестись адвокатом, - советует он. - Я еще не разобрался в ваших отношениях с Ивановыми, но... - Послушайте, - я перебиваю, провожу руками по лицу. Все это похоже на дурной сон. Сейчас я проснусь, и всего этого не будет. – Ни девочки, ни даже женщины меня не привлекают. Я гей. Я интересуюсь только взрослыми. Совершеннолетними. Мужчинами. Мы пару секунд смотрим друг на друга, я пытаюсь выровнять дыхание. - Даже захоти я, даже если представить, что меня интересуют подобные вещи, я бы не смог ее изнасиловать. Понимаете? Я не могу делать это с противоположным полом. Я стопроцентный гомосексуалист!.. Капитан недолго молчит, видимо, решает, казнить меня или миловать. - Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? Я поднимаю на него взгляд. На его лице нет ни отвращения, ни смущения, ничего. Ровным счетом никаких эмоций - он смотрит на меня тем же взглядом, что и раньше. Кто-нибудь... Кто-нибудь? Макс? Нет, он не станет. У него семья. Наоборот будет все отрицать. Руслан? Он далеко и тоже не станет ломать ради меня свою жизнь. Алла? Да ну, она не в том положении, чтобы выступать свидетелем... Алик? Он не заступится, я уверен. Особенно если дело дойдет до суда. В исламе нет ничего унизительнее пассивного гомосексуализма… Антон?.. Мне становится грустно. Был у меня один лучший друг... да весь вышел. Два года назад он узнал, что я - гей, и больше мы с ним не разговаривали. Поняв, что обратной дороги нет, я стер его номер телефона. Сейчас я не имел ни малейшего представления о его местонахождении. Кажется, его забрали в армию… - Придется вам поверить мне на слово, - глухо говорю я капитану. - Никто ради меня не станет жертвовать своей репутацией. - Андрей Витальевич… – в дверях возникает уже виденная мною дама. - Валя, иди, я догоню, - он машет на нее рукой, понуждая скрыться. – Так, Марат… Вот вам бумага и ручка. Пишите, как всё обстоит. Где были, чего делали и не делали. Вечер восемнадцатого – особо подробно. Он делает паузу, пока я устраиваю перед собой лист. - Марат, вы должны понимать всю серьезность происходящего – это уголовное дело, - говорит он негромко. - Гражданка Иванова известна нам не с лучшей своей стороны, и все ее слова нужно проверять дважды, если не трижды. Но факт изнасилования – установлен, также имеются свидетели, готовые подтвердить, что девочка много раз бывала у вас дома. Пока нет необходимости брать вас под стражу, но вы должны обещать, что не попытаетесь скрыться. - Обещаю, конечно. Куда я теперь от вас денусь…На чье имя писать? - Старшему оперуполномоченному уголовного розыска криминальной милиции отделения внутренних дел района… - Подождите, я не печатная машинка. - Сокращайте: Ст. ОУУР КМ ОВД… Громову Андрею Витальевичу. И не забудьте в конце поставить сегодняшнюю дату и расписаться. Я вас оставлю на полчаса, дверь запру на ключ. Вот вам еще несколько листов на всякий случай… Он убирает все свои документы в сейф, оставляя меня за девственно чистым столом. - Приятного аппетита, - говорю я, склоняясь над своим будущим опусом. *** В следующий раз я встречаюсь с капитаном случайно, на углу у местной забегаловки, «кирпича», когда возвращаюсь с работы домой. Мы почти сталкиваемся лбами: я смотрю под ноги, а он строчит кому-то смс. - Андрей Витальевич, - я тяну ему руку. - Марат, хорошо, что я вас встретил, - он оглядывается по сторонам, прячет во внутренний карман куртки телефон. - Есть новости? - Давайте зайдем, тут не место. Внутри почти нечем дышать – вытяжка работает плохо, и под конец дня некурящий зал становится пассивно курящим. Мы устраиваемся в углу за барной стойкой подальше от одной шумной компании и заказываем по пиву. - Я только что из лаборатории. Вам необходимо сдать анализы крови на венерические заболевания. - У Марины что-то нашли? - Нашли. И не тяните. Чем быстрее сдадите, тем проще будет доказать, что вы вообще не болели, а не успели быстренько вылечиться и скрыть следы. - Что, тот факт, что я гей вас не устраивает как доказательство моей невиновности? - Тот факт, что вы гей, - он наклоняется ближе, - нужно доказать. Вы можете это сделать путем привлечения третьего лица для дачи показаний. Но у вас такого лица в распоряжении нет. Верно? Бармен ставит перед нами кружки. Я молча отпиваю из своей. - Могу я узнать, что у нее нашли? - Сифилис. - Твою мать… - Сейчас эксперты устанавливают стадию заболевания. – Капитан тоже делает глоток пива. Морщится и отставляет бокал подальше от себя. – Завтра сдадите кровь и к концу недели будете чисты, как первый снег. Насколько я помню, инкубационный период у этой болезни – месяц. - Подождите, - я смотрю на него. – То есть, она заразилась как минимум месяц назад? - Пока я жду вердикта лаборатории и выводов делать не хочу… Но похоже, что у потерпевшей уже были половые контакты до известного нам случая. - Дерьмо… У ее матери дома настоящий притон, это мог быть кто угодно! - Не волнуйтесь, я буду проверять все варианты. Мы молчим. Я тяну кислое пиво, опер задумчиво разглядывает бутылки в баре. - Я хочу навестить ее, - говорю, не на что особо не надеясь. - Исключено. - Мне нужно знать, зачем она подписалась под показаниями. - Девочка в шоке, она получила серьезные травмы. Навещать ее – не лучшая идея. - Мы хорошо ладили, можно сказать, были друзьями. Я должен понять, что случилось… - Я запрещаю вам к ней приближаться. Причинами и следствиями займусь я, ваше дело – доказать свою невиновность. Вот вам мой номер, - он пишет на салфетке и отдает мне. – На всякий случай. Не делайте ничего опрометчивого, идет? Я с усмешкой разглядываю одиннадцать цифр на мягкой квадратной бумажке. - Забавно, - говорю, складывая салфетку вчетверо и убирая в карман джинсов. – Зачем вы помогаете мне? - Считаете это помощью? Может, было бы лучше запереть вас в предвариловке и вести дознание там? Я просто выполняю свою работу. Он делает второй глоток дешевого пива, а я урываю момент, чтобы посмотреть на него. Интересный человек. Ни во взгляде, ни в мимике нет ничего, что открыло бы его мысли. Есть люди, про которых говорят «да у него все на лбу написано!», а капитан – полная им противоположность. - Как думаете, дело дойдет до суда? - Если и дойдет, то вас это коснется только как свидетеля. Я смотрю на часы. Твою мать, почти полночь! Опять не высплюсь… Он замечает мое выражение лица и тут же поднимается. - Поздно уже… Расплатившись, мы оказываемся на улице. Холодный ветер проветривает мне голову и отгоняет сон. - Я забыл, вы в том доме или в этом? – опер кивает на жилой квартал. - В этом. - Хм, - он усмехается. – А я напротив. - Серьезно? – я с интересом смотрю на него. – Давно? - Всю жизнь. - Вот как… Странно, что мы раньше не пересекались… Мы синхронно бросаем друг на друга взгляды и быстро отворачиваемся. - Холодно. Идемте. Громов первым шагает в темноту, я за ним, и мы быстрым шагом направляемся к своим домам. Он останавливается под козырьком у моего подъезда, и я ныряю к нему в темный угол. Капитан недолго хлопает себя по карманам, находит сигареты и извиняется: - В кафе не хотелось, там и так накурено… Пытаюсь бросить, да все никак. Не поможете? Он протягивает мне зажигалку, а сам прячет от ветра зажатую в зубах сигарету в вырезе куртки. Я не могу взять зажигалку, не коснувшись его ледяных пальцев. Возможно, я делаю это чуть медленнее, чем нужно… Просто привычка: своего рода гей-тест, который я применяю повсеместно. Зачастую, по реакции человека на этот простой жест можно сразу понять «да» или «нет». Но Андрей будто не замечает моих пальцев. Чиркает кремень, и между нашими склоненными головами вспыхивает метущийся огонек «зиппо». Капитан подается вперед, ловя кончиком сигареты пламя, и на ничтожную долю секунды его волосы касаются моего лба. В груди у меня ёкает, но я тут же одергиваю себя: даже не думай! С этим человеком нельзя играть, он не та птица. Я возвращаю ему зажигалку и сдержанно прощаюсь. Капитан коротко кивает мне и последнее, что я вижу - озаренное оранжевым серьезное лицо. *** К следующей неделе Громов снимает с меня все обвинения: по анализам я чист, плюс Бабаня, добрая душа, добровольно приходит в ОВД для дачи показаний и берет меня на поруки. Капитан не задает ей каверзных вопросов касательно моей ориентации, за что я ему безгранично благодарен. - Андрей Витальевич, что дальше? – я снова сижу у него в кабинете на жестком стуле. - Для вас уже ничего, живите себе спокойно. – Громов сегодня какой-то особенно серьезный, даже можно сказать суровый. Просто олицетворение собственной фамилии – не лезь, убьет. - А Марина? - Девочкой занимаются психологи… И не волнуйтесь, ее насильника я найду и накажу. - Я не волнуюсь. Я верю вам. Он отрывается от своих бумаг (оказывается, у следователей море бумажной работы), и бросает на меня свой фирменный колюще-режущий взгляд. - Напоминаю, что к Ивановым вам запрещено приближаться. Даже из благих побуждений и воспитания ради. - А записку передать можно? Громов откладывает свою писанину и смотрит на меня, как на глупого. - Зачем? - Хочу сказать ей, что я волнуюсь за нее. И что я не в обиде за ее поступок. Он смотрит на меня, не моргая, а потом вздыхает и сдается. - Ладно, пишите. Я передам. - Спасибо. Я зайду к вам позже? - Нет, я до конца дня буду в разъездах. Давайте… знаете, что, позвоните мне, встретимся где-нибудь. В каком, шайтан тебя задери, смысле «встретимся», думаю я. - Вы не боитесь, что нас кто-то увидит? Он бросает на меня озадаченный взгляд: - Что это значит? - Вы в деле записали, что я – открытый гей. – Мы секунду смотрим друг на друга. – Я могу повторить вопрос… - Я вас услышал. Если вам что-то мерещится в моем предложении, то можете оставить вашу записку у дежурного. Но если вы хотите, чтобы Марина ее получила, и об этом никто не узнал – назначьте место и время, я приду. – Он собирает документы в папку-скоросшиватель и убирает ее в сейф. – Я вижу, что вы человек положительный, поэтому иду вам навстречу. Не надо раскладывать грабли на моем пути. Тут в кабинет заходит ст. о/у Собакина, и наш разговор затихает. Валентина меряет меня внимательным взглядом – я что-то зачастил в их обитель. - Ну, Шарафетдинов? - Я уже ухожу. Спасибо за участие. - Дверь за собой закройте. Какой-то странный интуитивный порыв заставляет меня остановиться за дверью и подслушать. В коридоре по счастью никого нет. - Я думала, ты уже закончил с ним. - Закончил. - Чего же он тут опять ошивается? - Остались некоторые детали… - Ах, детали. – Слышен скрип отодвигаемого стула, и дальше ее голос чуть слышно: - Сходил бы Гальку в кино позвал. Чего ты творишь, я вообще не понимаю! - Валя, у тебя работы нет? - У меня все есть, и глаза тоже. - Очень рад за тебя. Извини, мне в архив нужно… Я в панике отпрыгиваю от двери, но бежать уже поздно. Приходится упасть на одно колено и сделать вид, что у меня развязались шнурки. Да, я целых две минуты завязывал шнурки! На ботинках, где их вообще нету!.. Вот дерьмо. - Марат!.. – он едва не наступает на меня. – Ты чего здесь?.. - Да вот, - я, краснея, поднимаюсь и оправляю куртку. – Как бы… это… Ты «Бирку» знаешь? – говорю я шепотом. Он моргает. - Давай в субботу вечером. Тут дверь открывается и в проеме возникает Валя: - Архив на первом этаже. - Так, где вы, говорите, были с десяти до одиннадцати? - сурово смотрит на меня Громов, игнорируя коллегу. - Ну, дык… товарищ начальник… - Ну, вот когда вспомните – сообщите в письменном виде. - Понял вас. Громов уходит, я машинально делаю пару шагов за ним. - Выход – там, - Валентина указывает пальцем в другую сторону. - Ага. Точно. *** В пятницу я решаю закатить генеральную уборку – в квартире, в голове и в телефонной книжке. Хочется избавиться от всего лишнего, старого, надоевшего, просто ненужного. Люди, с которыми все кончено, вещи… Все образно и буквально летит в помойку. Передвинув на новое место шкаф, обнаруживаю когда-то заброшенный за него портфель. Добротный, кожаный, с большой медной пряжкой. Наверное, с чем-то подобным в свое время ходил Берия, внушая встречным страх и ужас. Я отлично помню, что в нем лежит, поэтому сажусь на диван: воспоминания иногда тяжко переносить на ногах. Старый, с обложкой ручной филигранной работы Коран был подарен мне отцом в день совершеннолетия по Шариату. В моем случае это был мой двенадцатый день рождения – я с раннего возраста был очень рассудительным ребенком. Поля книги испещрены рукописными пометками; их оставил мне мой отец, а ему – его отец, и этой книге, наверное, лет столько, сколько не живет ни один человек… У меня не поднялась рука выбросить ее в свое время. Не поднимается и сейчас: это память, это сыновья любовь и уважение… Пусть мы и пошли путями настолько разными, насколько это возможно. Я почти разучился читать вязь, но некоторые аяты до сих пор помню наизусть. Любопытно, как странно избирательна человеческая память: мы запоминаем порой что-то незначительное, пустое, а важное путается в нагромождении этого хлама и истлевает в безуспешных попытках вырваться наружу. И почему сейчас в голову приходит строчка: «Воистину, Аллах не меняет положения людей, пока они не изменят самих себя»? Сура Ар-Раад… «Гром». Я смотрю в окно, на дом напротив. Что я вообще делаю? Что и зачем? Отец всегда говорил мне, что меня погубит излишняя склонность к фантазиям. «Ты умный мальчик, Марат. Но помни: медведя можно научить кататься на велосипеде, а козла – курить. Каждый должен заниматься только своим делом». Я вслушался в его нравоучения и выбрал себе дело по душе. Но нет-нет, да и пролезет во мне страсть к авантюрам! Идти на свидание с капитаном угрозыска – что может быть глупее?.. Вечером я вытаскиваю из квартиры вот такенный мешок мусора. На ступеньках обнаруживается лузгающий семечки Макс. - Здоро́во. Как жизнь? - Теща померла. Сижу вот думаю, где деньги брать на то, чтобы прикопать ее. - Целевой кредит возьми. - Во! И потом еще год или два расплачиваться! - Тогда на помойку ее снеси. Дешево и сердито. У Макса даже рот приоткрывается: - Марат… ты чего? Я сажусь рядом и протягиваю ладонь. Он щедро отсыпает мне семечек. - А… забудь. - Я слышал про Марину. Кто ее? - Пока неизвестно. Громов пытается это выяснить… - Громов? – прищуривается Макс. – Андрей Громов, что ли? - Да. Знаешь его? - У нас лет пять назад квартиру вскрыли… Мы с югов вернулись: ни хуя себе! Разве что обои оставили, а так – пустая хата. Громов наше дело вел… Так ведь нашел почти все, только плазма с концами… - А ты знаешь, что он в доме напротив живет? - Я даже знаю, что он живет в однушке с двумя котами – Рыжиком и Барсиком. - Да ну… врешь? - Моя покойная теща с его отцом вместе работала. Но батя его преставился в том году. Любил за воротник закинуть, ну и дозакидывался… Мать от них по молодости ушла в другую семью. Сестра еще была, но ее машина насмерть сбила… Тут все друг друга знают. Наши четыре дома как одна деревня. Он смачно выплевывает шелуху. - У него только это, - Макс рукой делает жест у виска, будто вентиль завинчивает, - с головой немного не алё. От всего пережитого шарики с роликами все выкатились. Вместо ебли работа, а вместо всего остального коты. - Ладно тебе, нормальный мужик. - Ну да. Все мы на первый взгляд нормальные. *** К «Бирке» я подхожу спокойно, прогулочным шагом, а сразу перед входом у меня случается ступор. Как быть: прийти первым или опоздать? Сразу занять стол и заказать напитки, или сесть у бара с видом «да, я и не ждал, что ты придешь»? Пока я с отсутствующим видом стою перед дверьми, моего плеча касается чужая рука. - Что-то потерял? - Здравствуйте, Андрей Витальевич… Его рука соскальзывает с моего плеча в ладонь, и мы замираем на секунду в рукопожатии. - Андрей. Чего уж там. – Он отворачивается, смотрит на заведение. – Бывал здесь? - Пару раз. С друзьями. - Ну, после тебя. Мы, не сговариваясь, выбираем угол. Я вообще терпеть не могу сидеть в центре зала, а тут и Андрею, видно, хочется уединения. И хотя вид у него расслабленный, не рабочий, в нем чувствуется какое-то напряжение. - У меня хорошие новости, - говорит он, когда нам приносят пиво и мелкую закусь. – Марина отказалась от своих показаний. - Господи, - выдыхаю я. – Это прекрасные новости! Как она? - С ней все еще работает больничный психолог. Сейчас ей лучше. - Она дала новые показания? - Пока нет. Но главный ответчик теперь - ее мать. - Наконец-то! - Сейчас я собираю сведения… Ты ведь писал на нее жалобу? - Да, она у участкового. – Я достаю приготовленную записку, протягиваю ему. – О чем договаривались. Передашь? Он без спроса разворачивает, читает, потом кивает и убирает листок в карман. - На завтра на одиннадцать назначен допрос двух наиболее вероятных подозреваемых – у обоих положительные анализы на сифилис. Ты помнишь кого-то из клиентов Виолетты? Я напрягаю память. - Смутно, очень смутно. Все были такие... - я щелкаю пальцами, подбирая слова, - обшарпанные что ли? Как будто она их у "кирпича" цепляла... а оттуда их, в свою очередь, вышибли за пьяные выходки. - Да, именно такие, - соглашается Громов. - Мне кажется, я с этим делом еще пару висяков закрою. - Чем я могу помочь? - Приходи свидетелем. Дашь показания, может, опознаешь кого-нибудь... Мы зависаем в баре допоздна. С расследования разговор уходит на жителей района, общих, как оказывается, знакомых. Потом на все возможные темы, которые только могут обсудить двое малознакомых мужиков за пивом. Я нечаянно выбалтываю историю с Аллой, смущаюсь, потому что он смотрит на меня квадратными глазами. - Это же здорово! Я поздравляю тебя! - Спасибо, друг. - А когда? - Скоро уже, недели через две. - А кто, знаете? - Нет. УЗИ делали, но ребенок все время задом поворачивается... стеснительный очень! - Да, - Андрей улыбается чему-то своему, молчит. - Андрей, а где... Я пытаюсь перекричать музыку. В зале жутко накурено, и у меня уже давно саднит горло: я захожусь сухим кашлем. Громов тут же предлагает двигать домой. Я соглашаюсь. На улице прекрасный прохладный вечер. Мы решаем не спеша прогуляться до дома. В небе висит тонкий молодой полумесяц; света от него маловато, так что ночь, можно сказать, заглатывает нас в свою темноту, едва мы уходим от большой дороги и фонарей. Мы долго идем молча, наслаждаясь погодой и компанией друг друга… Ну, по крайней мере я ею точно наслаждаюсь. Плевать, что наше «свидание» было всего лишь дружеской попойкой. Не все же в жизни сводится к сексу, да? - На допросе будет и Иванова, - говорит мне Андрей. - Будь с ней осторожен. - Не представляю, что она может мне сделать. - Я бы не спешил с выводами. Она уже несколько раз была на крючке, и каждый раз срывалась… Я хлопаю себя по лбу. - Ну, конечно! Мой сосед Макс говорил мне, что у нее есть любовник из верхушки вашего ОВД. Я уже говорил это участковому, но он все мимо ушей пропустил. - Что? Ты серьезно? – он останавливается. - Откуда у твоего соседа такая информация? - Он все знает. Говорит, что наши четыре дома – одна деревня. - Мне нужен этот твой Макс, - он в возбуждении прибавляет шагу - Что, прямо сейчас? – я спешу за ним. - Допрос завтра в одиннадцать. До этого времени я должен знать, кто и кого в этом гребаном районе трахает, и почему я все узнаю последний! - Андрей, сейчас ночь! – пытаюсь вразумить его. - Суббота! - Ответит на мои вопросы и ляжет спать. Когда сосед открывает нам дверь, мне кажется, что смерть моя будет долгой и мучительной. - Вы охуели? – сипло осведомляется Макс, продирая глаза. Он всегда ложится и встает рано: рабочий день водителя хлебного фургона, как правило, не зависит от выходных, и начинается ни свет ни заря. - Уголовный розыск, - весомо представляется Андрей и вытаскивает его на площадку. – У вас есть информация, что Виолетта Иванова спит с кем-то из начальства ОВД. Это так? - Он серьезно? – Макс переводит на меня красные, узкие как у китайца глаза. - Еще как, - киваю я. Сосед измученно вздыхает. - И что вам не спится, господи… Короче. Был тут у нас мужик на пятом этаже. Может, года три назад, может больше, точно не скажу. Он писал на Виолетту жалобы, но она каждый раз была будто готова к проверке. Потом мы с мужиком этим как-то у лифта разговорились… Я ему, мол, когда Ивановых выселять будем? А он мне: к этой сучке начальник ментуры ходит. Так что, выходит, что никогда. Всё ребят, можно я спать пойду… - Нет. Как его звали? - Не помню я, товарищ милицейский. Я у него паспорт не спрашивал. Да он точно над моей снимал, в девятнадцатой… - Три года назад, в девятнадцатой… - Андрей прищуривается. – Ладно. Найду, спасибо. - Не за что, блин… - Макс стоит еще секунду, покачиваясь, потом соображает, что всё, можно, и идет в квартиру. Мы остаемся вдвоем на лестнице. - Ты тоже иди, - говорит мне Андрей. Глаза его горят нездоровым огнем. – А мне этого мужика позарез найти надо. - Может, зайдешь, чаю выпьешь?.. – неуверенно предлагаю я, показывая на свою дверь. - Потом. Не до чая теперь. – Он коротко хлопает меня по плечу. – Не забудь, в одиннадцать. - Удачи тебе, Шерлок Холмс. *** В назначенное время в специальную комнатку в ОВД набивается народ: двое подозреваемых, Иванова (в легком подпитии) и пара человек охраны. Чуть позже, поглядывая на часы, к нам заходит Валентина. Она оценивает обстановку и кивает мне, чтобы я вышел с ней в коридор. - Где Громов? - Вы у меня спрашиваете? - У вас, конечно. Это же не со мной он ходил пить пиво вчера вечером… - Валя замолкает, наблюдая, как к нам идут двое высоких чинов. Лицо ее вытягивается. - Валентина Олеговна, в чем дело? – спрашивает у нее тот, что повыше ростом и пониже рангом. – Где Громов? - Товарищ майор... Валентина начинает бледнеть, но тут к нашей компании быстрым шагом подходит зачинщик странного сборища с неизвестным гражданином на буксире. - Товарищ майор, товарищ подполковник, - Андрей быстро козыряет им и выставляет перед собой неизвестного. – Вот человек, о котором я вам говорил… Майор смотрит на них, насупив брови. Не понятно, он сердится или пытается вспомнить? - Я звонил вам где-то в восемь утра. Припоминаете?.. - Вас, Громов, вообще не забудешь. Особенно в восемь утра! – кряхтит майор, переглядываясь с подполом. – Я надеюсь, все эти люди… - он смотрит на меня и на дверь, - собраны здесь с какой-то целью, потому что я все еще не до конца понимаю... - Вот этот гражданин, Елисеев Иван Дмитриевич, - представляет человека Громов, - наш новый свидетель по делу Ивановой. С ним мы сможем закрыть сразу несколько старых дел. - Руководите, - решает подполковник, и мы всей компанией заходим в комнату. Чины усаживаются за столом. Я и гражданин Елисеев оказываемся напротив Ивановой и подозреваемых. Громов велит охране встать за дверью. Он быстро окидывает взглядом собравшихся и начинает: - Следствие установило, что восемнадцатого сентября текущего года в отношении несовершеннолетней гражданки Ивановой Марины Викторовны были совершены насильственные действия сексуального характера, повлекшие за собой физические и психологические травмы потерпевшей. Так же следствие установило, что данные действия носили периодический характер и совершались по попустительству матери потерпевшей, гражданки Ивановой Виолетты Михайловны… - Врет и не краснеет, - цедит сквозь зубы поддатая Виолетта. - Гражданка Иванова, вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, что только усугубляет ваше положение. Еще одно замечание – и вы отправитесь в комнату предварительного задержания. - Проведенные задержания и вердикт экспертной комиссии позволили нам располагать двумя подозреваемыми: гражданином РФ Клинцовым Денисом Юрьевичем, и гражданином Украины Щепкиным Михаилом Александровичем. Оба ранее привлекались и имеют судимости по нескольким статьям, включая статью 131 УК РФ «Об изнасиловании». Андрей смотрит на задержанных. - Граждане обвиняемые, напоминаю вам, что чистосердечное признание облегчает наказание. Все имеющиеся у следствия улики указывают на вашу вину. То, что потерпевшая прямо укажет на ваше участие в случившемся – лишь вопрос времени. Вы признаете свою вину? Да или нет? Затягивается пауза, во время которой подозреваемые переглядываются друг с другом и с Виолеттой. Она делает страшные глаза. Громов оглядывается на свое начальство, те кивают: видели. - Он это, он! – Виолетта указывает на меня пальцем. – Заманил ее к себе в квартиру и надругался! Я со вздохом закатываю глаза. Да, сколько ж можно?! - С гражданина Шарафетдинова мы сняли все обвинения, - говорит за меня Андрей. – У потерпевшей был обнаружен сифилис. В отличие от этих граждан, кровь гражданина Шарафетдинова – чистая. Он выжидает, разглядывая задержанных. Но они молчат, уставившись в пол. - Что ж… Как хотите. Дело это практически завершенное, и признаете вы свою вину или нет, уже не важно. В самом скором времени она будет установлена по всем правилам. Он останавливается напротив Виолетты. - А теперь вы, гражданка Иванова. Она с насмешкой смотрит на него снизу вверх, закинув ногу на ногу. - Что – я? - Теперь будем выяснять, чем вы на самом деле занимаетесь, и почему так долго избегали ответственности. - Ответственности?! Да как вы смеете! Я пострадала не меньше Марины! Мне нанесен моральный ущерб, я буду требовать компенсации!.. - М, компенсации она будет требовать, - качает головой Андрей. – Ни стыда, ни совести… Гражданин Елисеев, вам слово. И простите еще раз, что вытащил вас из дома и заставил ехать со мной. Но все ваши жалобы могут быть, наконец, удовлетворены. Елисеев – невысокого роста мужичок лет пятидесяти – с усмешкой поднимается со стула. - Овчинка, если честно, выделки не стоит… Но как откажешь уголовному розыску, - он снова усмехается, бросая нервный взгляд на закупоренное в форму высшее руководство. – Три года назад я жил прямо под этим притоном. Наслушался и насмотрелся всякого: и мадам эту в неглиже и пьяную видел, и рожи всякие уголовные к ней шастали… Да, девчонку мелкую помню. Ей тогда лет семь-восемь было. - Часто вы видели ее посетителей? - Лучше б я вообще их не видел! Дверь все время хлоп-хлоп, хлоп-хлоп!.. Проходной двор. Несколько раз я писал на них жалобы. Спать невозможно было – то крики, то стоны, то песни, то пляски!.. Одну написал – нет ответа. Другую – опять тишина. Думаю, что они там… ну, вы, то есть… в ОВД своем вообще не работаете? Пришел в приемные часы к участковому, говорю ему: что это за безобразие? Почему на письма мои не реагируете? Я тогда налоги платить не буду, чего кормить вас, дармоедов!.. А он мне: по вашим жалобам проведена проверка, в квартире притона нет, полный порядок. Я думаю, твою мать, ну и порядок! Я когда уходил, там целый шалман собирался. У красотки этой как раз день рождения был. Я говорю ему, пойдем, мол, со мной, сам посмотришь. Ну, участковый сопротивляться не стал. Фуражку нацепил и зашагал за мной. - Только мы по ступенькам спускаемся, как навстречу нам вот такой вот жирный мент идет… вы уж извините! Вот такой прямо, не вру. Типа начальник его, в звании майора, кажется. И говорит: куда это ты, Новиков, лыжи намылил? А он: да вот, иду проверять плохую квартиру. Он: а какую такую плохую? А по какому адресу?.. Новиков конечно и доложил по форме… Жирный сразу в лице переменился и говорит: по этому адресу у нас все спокойно, и делать тебе там нечего. Иди вон лучше шпану с детской площадки выгони, а то они мамаш с колясками распугали. На этом все дело и скисло. Не пошел Новиков в плохую квартиру… а шалман-то никуда не делся! И прямо тем же вечером, когда у Ивановых самое веселье было, решил я сам к ним идти, чтобы, значит, призвать к порядку. Ну, надо было попытаться, что вы на меня так смотрите!.. И вы не поверите, кто мне дверь открыл. Елисеев прикладывает руку к сердцу, переводит дух. В комнате так тихо, что слышно, как в оконное стекло долбится муха. - Жирный майор этот, только в штатском и пьяный в зюзю! Клянусь, товарищи полицейские. Ей богу, не вру. Он это был… И тогда мне все ясно стало. Местечко у него там тепленькое, под ее вот боком. Она его обслуживает, а он ее крышует. Такие дела… - Что вы еще можете сказать? - А что тут еще скажешь?.. По поводу девчонки не знаю ничего. Но если ребенок растет с такой матерью, то до чего она в итоге докатится – понятно. Громов кивает, разрешая Елисееву сесть. Потом оглядывается на свое притихшее начальство. Между ними происходит своего рода безмолвный диалог, по окончании которого все трое обмениваются кивками. Видимо, неприлично жирных майоров у них не много. - Гражданка Иванова, - подает голос подпол. – Что вы можете сказать по поводу услышанного? - Не ходит он ко мне больше, - Виолетта отворачивается, цыкает щелью в зубах. – Был да сплыл ваш жиробас. - Андрей Витальевич, - подпол манит Громова пальцем, говорит что-то на ухо. – Вы тогда заканчивайте с этими… А мы тогда... - Добро. Громов зовет охрану, и Иванову уводят; за ней отправляются чины, напоследок окидывая оставшихся хмурыми взглядами. Следом заходит Валя Собакина и вежливо выводит Елисеева. Я выхожу на улицу и долго стою, наблюдая, как мелкий дождь меняет цвет асфальта. В голове вдруг становится так пусто, что если бы мне сейчас в одно ухо кто-то что-то крикнул, внутри образовалось бы эхо. Кончики пальцев покалывает внутренним электричеством. Это довольно странное чувство: у меня так обычно бывает перед тем, как должно что-то случиться... Телефон тихим писком оповещает о новом сообщении. На экране всего два слова, но они вышибают из меня весь воздух; хочется петь, кричать, смеяться, плакать и танцевать джигу. "Это мальчик!" *** Следующие две недели проходят в хлопотах. У меня нет возможности навестить Аллу и ребенка, зато я могу подготовить к их приезду жилплощадь. Мне удается снять им неплохую квартиру поближе к себе и обустроить ее для нужд младенца. Опыт у меня в этом деле огромный – на моих глазах выросли два брата и четыре сестры. Самую главную деталь интерьера – кроватку – я притаскиваю в последнюю очередь. Оказывается, я довольно привередливый папа: то мне не нравится цвет, то дизайн, то колесики заедают, то качается кровать плохо, рывками... Итогом поисков идеальной кроватки стала доведенная до белого каления продавщица, и чудо столярной мысли за шестнадцать тысяч. Ну, и ладно, мне не жалко! Я, между прочим, вообще не должен был быть папой в этой жизни, а вон оно как получилось… Возвращаясь довольный домой, я у лифта встречаюсь с Андреем. - Опять по нашу душу? – мы жмем друг другу руки; помимо нас в лифт набиваются мамаша с ребенком и престарелая леди с сумкой на колесиках. - На девятом квартиру обчистили. Слышал что-нибудь? - Нет. Пассажирский лифт - малоприятная штука, а при полной загрузке подавно превращается в пыточное устройство. Каждый раз, оказываясь зажатым между соседями в этом «гробу», я радуюсь, что у меня нет клаустрофобии. В затылок мне пыхтит бабка, а ребенок подсекает под колено зонтиком. - Но Бабаня могла слышать. Можешь зайти, она должна быть дома. Я ненамеренно касаюсь его руки ребром ладони – мы стоим, притиснутые друг к другу. Он бросает на меня короткий взгляд и улыбается уголком губ. Кажется, целую вечность ничего не происходит, а потом его пальцы осторожно переплетаются с моими. Озарение подобно ведру ледяной воды. В горле у меня пересыхает, и я потрясенно смотрю на него. Лифт открывает двери на четвертом этаже. - Хорошо, зайдем, - говорит он и выходит первым. Пока я борюсь с ключами, пытаясь открыть дверь, все мои чувства сосредоточены на человеке за моей спиной. И едва мы оказываемся в тишине сумрачной квартиры, он притискивает меня к вешалке, запечатывая губы крепким мужским поцелуем. Сверху на нас сыплются шарфы и шапки. - Что же ты молчал, - бормочу я, притягивая его к себе за воротник. - Теперь мы не связаны уголовным делом. - Теперь можно?.. Он снова целует меня вместо ответа, и мы чуть не срываем с гвоздей вешалку, радуясь открывшимся перспективам. - Марат, это ты? Мы успеваем отпрянуть друг от друга за мгновение до того, как из кухни появляется Бабаня. - Ой, ты не один, - она торопливо запахивает халат. - Это капитан Громов из уголовного розыска… - говорю я, пытаясь отдышаться и утирая губы. - Помните? - Ой, - повторяет Бабаня и прикладывает ко рту руки. – Что-то случилось? - По старому делу – ничего. - Андрей - сама невозмутимость - проводит ее обратно на кухню. - Но не могли бы вы ответить на несколько вопросов… - Да-да, конечно. Дальше я не слушаю. Мне интересно, в какой такой, шайтан меня задери, момент я прошляпил тот самый сигнал, что он послал мне? И почему моя интуиция все это время молчала? Удивительно, как в стрессовой ситуации меняется человек. Я слышал все, что он говорил – и не слушал; видел все, что он делал – и закрывал на это глаза… Какой потрясающий пример отрицания! Дедушка Фрейд, наверно, плачет в гробу от умиления. Я некоторое время хожу по комнате, не зная, куда себя приткнуть. Наконец, решаю подождать Андрея на лестничной клетке - так я точно не упущу его, если он вдруг решит уйти не прощаясь. На площадке как обычно наплевано семечками; в консервной банке из-под горошка "Бондюэль", заботливо прикрученной крышкой к перилам, тлеет плохо погашенный окурок. Похоже, Макс только что выходил на перекур... Я бесцельно гляжу вниз, в пролет, и неожиданно сталкиваюсь взглядом с зелеными глазами на осунувшемся личике. - Марина, - говорю я, делая шаг вниз по лестнице, но тут же останавливаюсь. Не знаю, хочет ли она встречаться со мной. Но девочка сама поднимается мне навстречу, вместо того чтобы воспользоваться лифтом и сразу подняться к себе на шестой. Может, я давно ее не видел, но мне кажется, что за эти недели она стала очень взрослой. В ее взгляде больше нет вызова. Там пугающее, неправильное понимание и бесконечная тоска. - Привет, - говорит она, поправляя волосы. - Я рад, что ты дома. Это правда, мне не хватало ее. Пожалуй, я понял ценность нашего общения только когда она исчезла... - Я только за вещами. Мать будут лишать прав на меня, я пока живу в интернате. - Она думает секунду, потом добавляет: - Учиться тоже там буду. Я смотрю в пол, прикусив губу. Хочется и смеяться и плакать. В такой момент она заботится о том, чтобы я не волновался ходит она в школу или нет. - Прости меня, - сипло выдавливаю я, разглядывая плевок на полу. - Я... виноват. Я влез в твою жизнь, перевернул ее с ног на голову. Мне не хотелось, чтобы все так кончилось. Она коротко вздыхает. - Ладно, чё ты паришься. Думаешь, без тебя было бы лучше? Я пожимаю плечами. Она переминается с ноги на ногу. - Ты тоже извини, ну... что я наврала про тебя. Сама не знаю, зачем это сделала. - Это шок, я понимаю. Неважно, теперь все в порядке. Марина стоит почти в такой же позе, что и я: ковыряя мыском грязную плитку под ногами. Я протягиваю ей руку, и она неуверенно вкладывает в нее свою ладонь. - Мир? - Дружба, жвачка? - Иди сюда, - я притягиваю ее в легкие объятия, и она смущенно пыхтит мне в плечо. - Помнишь, что я говорил тебе? Меня ты можешь не бояться. Я никогда не притронусь к тебе. Мы всегда будем друзьями, знай это. Она отстраняется и смотрит на меня странно. - Я тебе не нравлюсь? - Марина, ты очень хорошенькая молодая девушка и у тебя будет куча парней в будущем. Просто... я играю за другую команду. Она пару секунд хмурится, силясь понять меня, но тут из моей квартиры выходит Андрей. Я смотрю на него, он на меня, Марина на нас... - Ух, блин! - доходит до нее, наконец, и она делает шаг назад. - Блин блинский! - Никому ни слова, - грожу я в шутку пальцем. - Мы за ценой не постоим! - Да ну вас! - Марина скрывается наверху, гулко шлепая по лестнице. – Извращенцы! - Умеешь ты с молодежью разговаривать, - замечает Андрей. – Сразу видно – дипломированный психолог. - Смейся, смейся, - я притягиваю его к себе за рукав куртки. Здесь нельзя целоваться: повсюду глаза и уши. Мы просто стоим рядышком, проникаясь этим новым чувством близости. Я рассматриваю пуговицы у него на кителе. - Выходные скоро, - говорю, чтобы что-нибудь сказать. - Да, через целых пять дней. - Я, наверно, смешно выгляжу, - я поднимаю на него взгляд и встречаюсь с его мягкой улыбкой. - Так же, как и раньше. - И как? Он сжимает мои пальцы. - Мне очень нравится. ЭПИЛОГ Есть такой полу-анекдот, полу-притча: Идет по пустоши мужик, впереди него – жена, навьюченная как верблюд. Встречают они дервишей. Дервиши спрашивают мужика: почему жена твоя идет впереди тебя, если Аллах сказал, что женщина должна идти сзади? А мужик им на это отвечает: когда Аллах говорил это, здесь не было минных полей. Я рассказал это Андрею, и он спросил меня: почему никто из дервишей не возмутился тем, что женщина несет непосильную поклажу? Ты не о том меня спрашиваешь, ответил я. Ты должен был спросить, зачем я рассказал тебе эту притчу. А рассказал я для того, чтобы ты понял различия наших национальных менталитетов – и единообразность нашего с тобой мышления. Потому что я тоже возмущен тем, что женщина тащит на себе огромный тюк. Я не боялся быть глупым, когда сказал ему «мы разные и все-таки мы вместе». Да, банально, но зато честно. …У моей пирамиды еще много ступеней, но только мне решать, на каких из них останавливаться и шагать ли дальше. Андрей позволяет мне войти в его жизнь, и я благодарно принимаю это. Возможно когда-нибудь, лет через пятьдесят, добравшись до последней ступеньки, до самого фундамента, я оглянусь на пройденный путь и скажу: «Шайтан, как тяжело мне было». Но я не буду сожалеть. И каждая трещинка на выщербленных ступенях будет дорога́ мне как память. Легче походка, смелее шаг! ~КОНЕЦ~