Смерть во имя жизни

      Я не люблю кладбища.       Подобным мне здесь никогда покоя не будет. Вы забыли поздравить вашу бабушку с юбилеем, что стал в итоге её последним бенефисом, а выслушиваю всё это я. А их здесь знаете сколько таких? То-то же.       На самом деле, я и с живыми бы не разговаривала. Мёртвые меня любят, хоть и утомляют иногда своими проблемами. А от тех, кто ещё не преставился, я почти никогда не видела доброты или сочувствия. Не считая, конечно, родителей и их друзей. И ещё одного человека… Всё, что от него осталось, — сердце в банке с формалином. Даже труп пришлось сжечь, мне хотелось, чтобы его тело больше никогда никому не принадлежало. Особенно таким, как я.       К сожалению, люди предполагают, боги располагают. Чтобы выжить и заработать средства к существованию, мне пришлось работать на благо населения. К сожалению, живого. Я живу в храме Талоса и занимаюсь подготовкой тел умерших к похоронам. Бальзамирую, одеваю, крашу. Мертвым это жуть как не нравится, их души воют и стенают, жалуясь мне на то, что родственнички подобрали жуткие панталоны или зажали денег на достойный гроб. Вздыхаю, развожу руками. А что я могу сказать?       Талос — близкий друг моего бога. Рыцари бури с удовольствием приняли меня на службу, им моё ремесло не по душе, а деньги терять жалко. При храме раскинулся роскошный погост, где хоронят богатеньких прихожан, почивших в бозе. Это — одна из немногих территорий для захоронения, куда не дотянулся своими костлявыми руками Келемвор. Как в Амне, например. Там его священники вздернули бы меня на дыбы, да без суда и следствия. У них догмы, знаете ли. В догмах писано — таких как я надобно уничтожать. Не спрашивайте, почему.       За дополнительную плату меня можно попросить установить истинную причину смерти. Жизнь обычного талосианца полна неожиданностей с ножами и сюрпризов с ядом. А мне в чьем-нибудь нутре покопаться — да милое дело. Я расскажу вам в точности, где, когда и как. А коли то были естественные причины — опишу их в своих рабочих журналах, наша церковь чтит науку. Я — самая придирчивая, дотошная и честная инстанция, ни один следопыт на Фаэруне со мной не сравнится.       Я чувствую, что затишье в моей жизни временное. Не живут такие, как я, долго в людском обличье. А когда становятся нежитью — да пропади оно всё пропадом. Это будет проблемой уже живых. Пусть расхлёбывают, твари. Мало кто из них может выстоять против лича.       Велшарун, защитник некромантов, мой возлюбленный бог, благодарю тебя за ещё один день без боли. Твой преданный заклинатель преданно чтит твои законы и несет службу. Да пребудет сила сумеречной зоны со мной! Да принесут мои исследования смерти славу тебе! Полюбуйся сегодняшней секцией, благослови на правильный диагноз. Пока я сама ещё живая… ***       Истории некромантов обычно начинаются с обездоленного детства. Разочарую: я была абсолютно счастливым ребенком. Родители души во мне не чаяли — холили и лелеяли, вложились в достойное образование. Даже после того, как проявилась моя червоточина, они продолжали обожать меня и уберегать от зла внешнего мира. Мама и папа не знали покоя в детские годы и отчаянно старались окружить меня всем тем, чего лишены были сами.       Папа — Аномен Делрин, сын богатого купца, представитель одной из старейших знатных фамилий Амна. Был священником, служителем Стерегущего, посвятил свою жизнь служению Ордену Сияющего Сердца, правда, выше звания рядового рыцаря так и не дослужился. Не тот у папули был темперамент; хладнокровие и терпение явно не являлись его сильными сторонами, сквайры выли от совместных операций с ним, а хранители Хельма с ног сбивались, чтобы умаслить его взрывной нрав. Мне рассказывали, что причиной такой нестабильной психики являлся дедушка Кор — дебошир и алкоголик, который любил приложить бабушку Мойралу (к слову, тоже служительницу Хельма!) об ближайший дверной косяк на глазах у благодарной публики в виде двух несовершеннолетних детей. Впрочем, меня вот это мало волновало; папа обожал меня всей душой, хоть чуть и не тронулся головой от горя, когда узнал, что я, мягко сказано, вряд ли повторю его невероятно духовный путь, ибо не те у меня способности. Как бы то ни было, я до конца оставалась его любимой принцессой; сквайры, что не могли с ним работать и худо отзывались, пусть идут по всем слоям Баатора, подумаешь, нежные какие.       Мама — Стэйлис Делрин. На вопрос о девичьей фамилии она всю жизнь отшучивалась, хотя в итоге оказалось, что ей, как сироте, которую призрели в Крепости Свечи, фамилии и не полагалось. Да не так и хотелось! Мама умудрилась вписать себя в анналы истории и без фамилии: остановила железный кризис, предотвратила войну между Вратами Бальдура и Амном, спасла лесных эльфов от их же соплеменника, что соскучился по родине. Некоторые историки пишут, де, что мама ещё и Сарадуш погубила, хотя доподлинно известно, что Орден Сияющего Сердца (ага, тот самый) держал её под следствием и доказал, что она была непричастна. Папа проходил как соучастник. Тогда же они и сотворили меня, от радости, вестимо.       Мама вообще была одиозной личностью. Дикий маг, редкий образчик мутации средь волшебников; дочь бога убийств, Баала, что отказалась от трона и от наследия. Общественное мнение её не щадило; особенно то, что исходило от женской части населения. Благородные дамы обвиняли маму в ворожбе и темных ритуалах на собственной менструальной (б-р-р-р!) крови. Чего греха таить, папа был редкостным красавцем, и тот факт, что он достался какой-то там мускулистой кривоносой рыжей ведьме, никому не давал покоя. Глупые люди, ведь дикие маги не могут взаимодействовать с чужой центральной нервной системой, но им разве объяснишь? Папа любил маму до безумия, хоть и часто изводил своими истероидными припадками. Пусть эти животные давятся желчью, он прошёл за ней весь путь от Аскатлы до самого трона Баала на голом энтузиазме и зове сердца. Да и потом светские красавицы его никак не трогали; то, как он смотрел на жену, было не передать никакими словами. Благодатная почва для менестрелей — о такой любви только баллады писать, ломая перья.       Ради справедливости отмечу, что мне досталось тоже. Я, естественно, стала заслуженным наказанием за жизнь родителей во грехе до свадьбы — злые языки радостно смаковали тот факт, что замуж за священника мама шла уже беременной. Тогдашний прелат Ордена был смертельно недоволен, но беременность всплыла уже во время следствия, а благословение на союз самого Келдорна Файркрама было получено сильно загодя, посему духовенству пришлось сдаться и официально признать новую ячейку этого больного общества. Что до меня, то я вообще сильно сомневаюсь, что Хельм, являющийся яростным противником многобрачия и беспорядочной половой жизни, проверяет штампы в казенных журналах этих бюрократов. Люди жили в любви, в любви и сотворили дитя. А то, что оно получилось такое… Ну, никто не застрахован. ***       В тот год боги решили проучить Амн. После позорного падения партии Магов в сутанах и рассекречивания документов, в которых описывались опыты над заключёнными в Спеллхолде, магофобия среди гражданского населения достигла небывалых размеров, и по стране прокатилась волна убийств магов всех мастей и классов. Совет Шестерых подло отмалчивался; пятно, оставленное на доверии простого люда к их власти действиями сутанников, заставило правительственную фракцию вероломно закрыть глаза на преступления против тех волшебников, что честно платили налоги за лицензию и не попадались на глаза жандармерии. Дым с пожарищ, где колдуны встречали свой трагический конец, травил воздух Амна, вздымаясь ввысь, к самим богам, будто стараясь передать им крик предсмертной муки тех, кто ответили за чужие грехи.       Мистра не могла молчать. Слезы её детей больно ранили богиню, сам Ао не мог убедить её простить провинившуюся расу. Сначала на Амн обрушилась чума. Эпидемия унесла тысячи жизней, не разбирая, кто попал к ней в лапы: богач ли, бедняк; младой жрец, опытный воин; дитя невинное, повидавший жизнь взрослый. Потом сошла с ума погода. Шторма бередили море, заставляя его пожирать корабли; ветер ломал деревья, швыряя их на крыши домов.       Люди проклинали Талоса, служителя бури, и Талону, принцессу болезней. Люди выли в храмах Латандера и Ильматера и стирали животы об пороги, умоляя жрецов убедить их богов помочь. Увы, всевышние молчали в ответ на молитвы; они знали — наказание сурово, но справедливо. Только один бог не оставил Амн в тот год. Тот, кто сполна испил чашу своей несдержанности. Тот, кто клялся стеречь и быть бдительным. Тот, кто обещал быть щитом для слабых, всегда. Имя ему — Хельм.       Улицы были объяты болью и ужасом; чума отступала под натиском молитв хельмитов, и рыцари щита сбивались с ног, вывозя тела погибших от инфекции за пределы города, где предавали их огню. Погода делала своё дело, мешая служителям Бдящего. Аномен, как и полагалось жрецам, с утра до ночи нёс службу в храме своего божества, отмаливая уцелевших. Стэйлис, его несчастной супруге-волшебнице, погрязшей в сонме страхов и опасений за жизнь своего неродившегося дитя, пришлось почти всю беременность находиться дома, взаперти, дергаясь от каждого шороха, ожидая, что рано или поздно озверевшие люди придут и по её душу, разбив наголо охрану, нанятую для охраны жены действующего рыцаря Ордена Сияющего Сердца…       Единственное, что поддерживало её дух в то нелёгкое время, — письмо, доставленное, казалось, с другого мира, в конверте с пометкой в виде четырёхконечной звезды, окруженной восемью красными шарами. Стэйлис знала это письмо наизусть. В минуты душевной тоски она вновь доставала его из ящика и перечитывала, с любовью поглаживая истрепавшийся пергамент.       «Милый друг! Мы добрались до плато Тэй. Жаль, что не сможем быть рядом, когда малышка появится на свет, но верим, что ситуация в Амне рано или поздно изменится. Эдвин будет думать, как обратиться к местному тарчиону, чтобы нам дали согласие на брак. Кажется, это единственное, что поможет мне заиметь здесь хоть какие-то права. Ты не представляешь, как тут красиво. Тэй действительно похож на Амкетран, правда, климат мягче благодаря магической ауре. Вчера мы ездили на озеро Тэйламбар, здесь живут драконовые черепахи, можешь в это поверить? Я как будто попала на иной материальный план! Эдвин всеми силами старается ввести меня в курс дела, объясняя политическую обстановку и строение руководящего аппарата. Всё, что я пока смогла запомнить, — две вещи: самые сильные волшебники — лысые, а войны с соседними государствами не прекращаются никогда.       Люблю тебя всем сердцем и содрогаюсь от мысли о том, что эти нелюди творили с магами. Надеюсь, Орден не скупится на стражу, душу рвёт на части от того, какого страху ты натерпелась, да ещё и с ребенком под сердцем. Когда всё уляжется, обязательно нагряну в гости. Да хранят вас все боги Фаэруна!       Эдвин просил передать, что желает, чтобы ты не родила бестолковую мартышку. До новых встреч, наш возлюбленный командир! Навсегда твои преданные друзья — Эдвин и Налия (надеюсь, в скором времени так и будет!) Одессейрон.»       Когда пришли схватки, Аномена вновь не было дома. Стэйлис, скуля, доползла до караульного, где и потеряла сознание от боли. Разум вспыхнул, когда её укладывали на повозку; тело содрогалось от непривычного холода, который вгрызался в каждое мышечное волокно, заставляя их неистово сокращаться в поиске спасительного тепла. Волшебница приподнялась на локтях и ахнула — улицы Аскатлы, жемчужины юга, обласканной зюидами*, заволокло голубоватой пленкой снега. Новая схватка заставила Стэйлис с протяжным стоном откинуться на подушки; перепуганные стражники прыгали вокруг, стараясь потеплее укрыть её и подсовывая бутыльки с обезболивающим. Ах, каков был соблазн призвать свою родную силу и изгнать эту протяжную муку, пронзавшую нутро, словно клинок короткого меча; она знала, что нельзя это делать, магия могла убить ребенка. Достав из кармана бумажный пакетик с порошком, блокировавшим выработку магии, Стэйлис быстро высыпала его содержимое себе в рот. Ей не привыкать к боли.       По настоянию прелата рожать волшебница должна была в храме Хельма, под присмотром Ойзига. Конечно, старый рыцарь лил сладкие речи о безопасности женщины и ребенка. Чушь! Стэйлис знала, что они не доверяли ей. Она — их головная боль. Она — дочь Баала, что прошла суд Ордена за непреднамеренное убийство целой нации, пусть и лишённая впоследствии скверной метки. Прошла беременной от действующего рыцаря и жреца, не состоя с ним в браке. Их союз одобрили скрепя сердце. Спасли благословение Келдорна, храни Торм его душу, да доброе слово Аджантиса, хельмита, как и Аномен, такого же соратника волшебницы.       Ойзиг симпатизировал несчастной. Когда стражники Делринов внесли роженицу в храм, верховный хельмит велел поднять на ноги своих лучших жриц, имевших акушерский опыт и не контактировавших с зачумленными телами. Стэйлис, испуганно озираясь по сторонам и вскрикивая от новых спазмов, искала глазами мужа, стараясь не смотреть на больных, пришедших сюда за новой целительной молитвой. Её расположили в кабинете самого Ойзига, освятив помещение и очистив его от дыхания смрада инфекции; где-то в недрах храма свирепо гремели крики Аномена, требовавшего допустить его до жены, тонувшие в увещеваниях других священников, уверявших, что нельзя идти к роженице после контакта с больными до утреннего очищающего молитвослова. Ойзиг терпеливо ждал своих служительниц, отвлекая Стэйлис разговорами и стараясь обустроить ложе как можно удобнее.       Воды излились только к утру. Измождённая волшебница, понукаемая священницами, изо всех сил старалась выполнять их указания. Ойзиг молился рядом. Хельм охотнее всего отвечал в часы рассвета, когда его сила достигала пика; крик младенца, явившего собой свет жизни там, где оголодавшая смерть напитала своё чрево, утонул в завываниях обезумевшей вьюги на улице.       Ойзиг обмыл дитя, пока его жрицы молились об исцелении ран родильницы, истекавшей кровью. Священный символ на шее верховного хельмита протяжно гудел, настойчиво обжигая кожу и предрекая новорожденной малышке нелёгкую судьбу, полную презрения и боли. Сердце священнослужителя дрогнуло; её мать прошла сложный путь, найдя в своем сердце место для заблудшего оруженосца, чуть не предавшего своего бога.        — Хельм, не проси меня об этом. Разве не спасла она и твоё дитя? Разве не вытащила твоего жреца из паутины сомнений и ненависти? Пусть малышка живёт. Любовь этих людей укажет ей пусть к свету!        — Ойзиг, — Стэйлис, отпихивая жриц, пыталась приподняться, — что случилось? Я слышу, что она кричит! Почему вы не отдаете её мне?!       Верховный хельмит не мог оторвать взгляд от серых, как талый лёд, глаз малышки. Священный символ погас; иногда боги милосердны, давая шанс даже тем, кто может стать новым витком спирали кровопролития и тьмы в истории. Судьба извилиста, и кто знает, что ждёт там, за гранью?        — Ребенок угоден Хельму! — прогремел голос Ойзига, заставив жриц пасть ниц и воздеть руки в молитвенном трансе. — Сообщите сэру Аномену, что его дочь здорова и получила моё благословение!       Стэйлис, едва сдерживая слёзы, прижала пищащий сверток к груди, чувствуя, как магический фон дочери ласково обволакивает её тело, будто благодарит дикого мага за подаренную жизнь.        — Как вы её назовете, миледи? — улыбаясь, вопросила одна из служительниц.       Вьюга завыла с новой силой, будто стремясь просочиться в каждую трещину каменного строения.        — Химонас*, — улыбнулась волшебница, и слезы тонкими ручейками потекли к её шее. — Во имя зимы, что воет над всеми невинно убиенными. *Зюид — южный ветер. *Химонас — от греческого ο χειμώνας — зима.