Смерть во имя жизни

      Таких, как я, называют чародеями. Мы от рождения обладаем даром работать с плетением; оно чувствует нас, оно старается нас насытить, как мать прижимает к груди изголодавшееся дитя. Увы, генетика шутит порой. Я не умею читать защитные заклинания. Я не способна изменять конфигурации своего организма, влиять на его гомеостаз. Я не могу прокрасться в чужой разум.       Зато я могу высосать сладкий нектар вашей молодости, выжав жизненную энергию и опыт. Могу наслать на вас инфекцию, вызвать кровоизлияние в мозгу. А знаете, что самое главное? Я могу призвать нежить, и она покорно ляжет к моим ногам, стремясь защитить и успокоить. Я слышу вой неупокоенных душ, я чувствую тонкий аромат смерти сквозь десятки лет и метры земли и камня.       В книгах пишут, что подобные мне — мрази. Я до сих пор не знаю, чем мы заслужили вашу ненависть. В Аскатле некроманта зовут на чай из-под каждого камня, каждого куста. И не я была причиной столь бурного гостеприимства смерти. Это всё — ваши войны, ваша борьба за власть, ваши больные привязанности, ваша зависть. Это всё — ваши пороки. Я — лишь слуга явления, которому вы ничего не можете противопоставить. Я не хочу убивать. Я хочу изучить того, кто уже умер. Вы хотите жить вечно? Думайте о вашей душе. Вы думаете, что ваша сгнившая в земле плоть оскверняется моим присутствием и моими знаниями? А наличие червей, для которых вы станете свадебным пиром, вас не смущает? Я люблю ваши останки больше, чем ваша семья. Я знаю, кому из вас плохо там, за гранью. Я слышу, кто из вас не успел сказать главное. Мои знания дадут надежду жизни. Если вы не уничтожите меня раньше. ***       Липовый цвет густо пропитывал своим ароматом воздух. Элесиас* предстал во всей красе, раскинув шатёр, сшитый из лоскутов тканей всех оттенков зелёного. Шелест ветвей деревьев да растревоженной ветром травы утопал в многоголосном гомоне птиц, стремившихся перекричать глашатаев, изрыгавших грязь своих сплетен где-то неподалеку. Стэйлис осторожно наклонилась к кусту с чайными розами и вдохнула терпкий пряный запах. Городской парк находился недалеко от имения Делринов; в те дни, когда супруг находился на заданиях, волшебница опасалась отходить далеко от дома, памятуя бунт населения против магов. Ребёнку нужен был свежий воздух и простор для беготни, и здесь, в Правительственном районе, где к супругам действующих рыцарей относились с должным пиететом, молодая мать могла спокойно выйти с отпрыском на прогулку.       Спокойно ли? Её кровь всегда была заряжена до предела. Метка ушла, но психика, навсегда поломанная боями, скверной и страхом потери того немногого, что не пыталось уничтожить дочь Баала, никогда не знала покоя. Словно сторожевой пёс, не раз вкусивший сапога хозяина, она отчаянно искала угрозу даже там, где, на первый взгляд, казалось, что её нет. Но не счастье ли знать, что тебе есть что беречь кроме своей обречённой жизни? Девчушка, звонко хохоча, погналась за стайкой зазевавшихся голубей, и Стэйлис, вздыхая, поплелась за ней.       Химонас было уже пять лет. Увы, надеждам Аномена не суждено было сбыться; малышка родилась чародеем, магический фон которого заставлял оборачиваться случайных прохожих на улице, и о пути смиренной жрицы Хельма пришлось забыть. Часть Стэйлис была тому рада. Она помнила о горькой судьбе Мойралы, свекрови, так рано ушедшей, и знала, как сурово Стерегущий, презирающий похоть и женское кокетство, спрашивает со своих служительниц. Нет, такой судьбы для дочери она не хотела. Но другая часть, та, что без устали хлестала в венах в смеси с кровью дикого мага, не могла успокоиться. Стэйлис пыталась узнать, какие же способности достались дочери; играя и читая книги, она вкрадчиво пыталась заставить девочку явить свою сущность. Диких магов обучали с подросткового возраста, при первых гормональных взрывах, если те до них доживали. Чародеев же учили с малых лет. Стэйлис пробовала снова и снова, предлагая дочери то наперегонки добежать до деревца, прочитав заклинание скорости, то зажечь свечу, чтобы почитать книгу со сказками, то… Да чего она только не пробовала. Плетение рябило и сходило с ума. Плетение упорно молчало…        — Мам, — дочь настойчиво дёрнула волшебницу за рукав, всем видом показывая, что дело не терпит отлагательств. — Мам, там птичке плохо! Подойди!       Стэйлис осторожно подошла к тому месту, на которое указала девчушка. Около размашистого липового дерева, на влажной зеленой траве, лежал тщедушный трупик воробья. Дочка настойчиво теребила мамино платье, умоляя оживить пичугу; сердце волшебницы сжало от нестерпимой тоски. Как не хотелось рассказывать Химонас о том, что за границами её уютного светлого дома, окруженного вооружёнными до зубов караульными, есть смерть, болезнь, война… Если бы можно было продлить то зыбкое очарование детской невинности, окруженной любовью родителей, что не видели тепла с самих ранних лет тернистых путей своих жизней. Стэйлис, вздохнув, объяснила дочери, что птахе уже не поможешь; Химонас сосредоточенно разглядывала окоченевший трупик, кусая нижнюю губу. Ни единая слезинка не упала с её темно-серых глазок, но мать отчетливо уловила головокружение, вызванное ментальной атакой плетения. Малышка не просто застыла. Она пыталась воззвать к своим магическим резервам, чтобы исправить то, что никак не хотело укладываться в её головке.        — Пойдём, малыш. Пусть птичка спокойно спит. А мы, м-м-м… Сходим на Променад, посмотрим на представление кукольников. Хочешь?       Химонас, тихо всхлипнув, топнула ножкой.        — Не хочу кукольников! Хочу, чтобы птичка жила! — слезы всё-таки хлынули, явив миру всю силу детского горя.       Вечером того же дня Химонас, радостно повизгивая, влетела в рабочий кабинет Стэйлис. Маленький вихрь чуть не уронил стул вместе с волшебницей; от нетерпения дочка скакала вокруг, что-то удерживая в маленьких ладошках.        — Мама! Мама, я могу лечить, как папа! Смотри, смотри скорее, я спасла птичку!       Стэйлис почувствовала легкое покалывание кожи головы. Ошибки быть не могло; кровь начала судорожно забирать силу из желёз, готовя мага к защите. В комнате веяло дурной энергетикой, и очаг эманации давал себя обнаружить, не прикрытый ни единым защитным заклинанием.       Химонас разжала ручки; воробей, измученно кряхтя, выпорхнул с них и шлёпнулся посреди стола, с трудом совладав с крыльями. Проплешины, где не было перьев, выдавали участки кожи, покрытые ярко-фиолетовыми трупными пятнышками. Мёртвые глаза высохли и впали, роговицы помутнели, а аромат, исходивший от несчастного создания, не оставлял никаких сомнений, — воробей все ещё был мёртв.       Химонас похлопала себя по плечу и протянула ладонь. Мертвяк, полностью подчиняясь воле заклинателя, медленно побрёл к хозяину, неуклюже перебирая закоченевшими лапками. Плетение вокруг будто обезумело — линии гудели, напитывая чародея, но дикая магия Стэйлис успокаивалась, разряжая организм, заставляя танец пульса вновь приобрести четкий размеренный ритм. Кровь чувствовала своё дитя. Только сознание волшебницы отказывалось верить, что её чрево породило некроманта. ***       Я не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы мамы не было рядом. Именно она первой узнала, кто я. Но не отвернулась. Не стала презирать. Более того — она взялась меня учить. Заклинаниями школы некромантии матушка и сама баловалась. Выкачивала жизненную силу, читала «Увядание Аль-Бацима», пускала вопли Баньши, останавливала сердцебиение врагов «Перстами смерти». Нам было, где разгуляться.       Конечно, она печалилась, что заклинания магических иммунитетов на меня не действуют. Как выяснилось позже, молитвы жрецов меня тоже защитить не могут — тогда я ещё не знала, что к некромантам благосклонны лишь боги круга Велшаруна — как бы мне ни хотелось, но учиться пользоваться оружием пришлось.       Первые годы я использовала силу осторожно. Трупик птички там подниму, кину лучиком слабости в забияку, задиравшего меня. Потеха, право. Матушка отчаянно скрывала мои таланты от папули, опасаясь сердечного приступа, который разбил бы бедного священника. Папа был поборником доброго и светлого. Точнее, старался таким казаться. Зато каких он поднимал скелетов, вы бы видели! И чего эти люди так ненавидят некромантов? Служители их богов ничуть не лучше…       Впрочем, долго скрывать не получилось. В семь лет я первый раз попала на кладбище (хоронили какого-то папиного сослуживца), и там моя силушка хлынула безудержным потоком, почувствовав родную степь. Души похороненных залезли в мою несчастную детскую головку, крича наперебой, прося о помощи, проклиная врагов. Боль разрывала мои виски, а слуховые нервы, казалось, вот-вот лопнут. Я упала на землю и заголосила не своим голосом, крича, чтобы они ушли, оставили меня в покое. Из носа хлынула кровь. Руки свело судорогой. Грудная клетка трепетала от ударов сердца, которое словно пыталось сбежать вон из тела несчастного маленького некроманта.       Мама бросилась ко мне и прижала к груди, пытаясь успокоить. Уже потом, повзрослев, я поняла — она села не только для того, чтобы утешить меня, она закрыла меня собой, подставив спину, осознавая, что священники могли почувствовать мою сущность. Жрецы Ордена, что стояли рядом, схватились за свои символы и начали сбивчиво читать молитвы об изгнаниях темных духов. Они решили, что я стала жертвой какого-то мага-хулигана. Они не знали, что мертвые сами ринулись ко мне.       Папа сел рядом, причитая. Его амулет молчал; кровная связь между мной и моими родителями глушила ощущение опасности, исходящей от моей силы. Духи испугались повышенного внимания и отступили; я плакала, пережив такой испуг, что позорно испачкала церемониальное платьице… Тем, что обычно спускают в нужник.       Детская психика пластична. Нет такого горя, которое не утешили бы ягодный шербет и книга со сказками. Папа получил отпуск, и мы целую неделю провели вместе, не отрываясь друг от друга. Мы гуляли по городу, ходили в Цирк, ели жареные каштаны на площади. А потом он читал мне до самой полуночи, и я крепко засыпала рядом с ним. Я обожала папу до безумия. Я была уверена, мой муж будет таким же — красивым, добрым, сильным. Мама становилась всё молчаливее. Туман той неизбежности, что терзал её эти долгие два года, достиг пика своей густоты. ***        — Некромант? Моя дочь — некромант? — Аномен швырнул стул в стену, и тот с грохотом раскололся.        — Я прошу тебя, не шуми, она уснула, — Стэйлис сжалась от страха. Вспышки гнева мужа с годами становились всё яростнее; она не могла отделаться от мысли, что рано или поздно повторит судьбу своей свекрови, Мойралы.        — Почему ты молчала?! Я выглядел полным дураком там, на похоронах, думал, что нас просто атаковал сторонний дух! А она призвала души на виду всего Ордена!        — Она не хотела! Я пытаюсь научить её работать с магией, но ты же знаешь, для этого нужны долгие годы! Я клянусь тебе, я подумать не могла, что она разговаривает с душами! Скорее всего, малышка почувствовала вспышку силы и, не подумав, подключилась к ней!       Аномен метался от стены к стене, как тигр в клетке, сжимая кулаки. Ноздри широко раздувались, лицо было красным от подскочившего давления.        — Я прошу тебя, сядь, — осторожно попросила Стэйлис. — Нам нужно поговорить и решить, что делать дальше.       Хельмит бросил на жену полный ненависти взгляд, но послушался. Отставив другой стул, проскрежетав им по полу, он шумно плюхнулся в него и ударил кулаками по столу.        — И давно ты знаешь? — злобно бросил Аномен.        — Около двух лет, — вздохнула волшебница. — Она оживила труп воробья в парке. Мне… Пришлось учить её работать с заклинаниями школы некромантии. Увы, она не имеет способностей к другим типам энергетик.        — Всё знала и молчала. Ещё и учила её этой мерзости, — хмыкнул муж.        — Потому что ты неадекватно на все реагируешь! — завелась Стэйлис. — Да, учу! Она должна знать, что цветёт в её крови, понимать последствия своих действий. Лучше было бы бросить всё на самотёк?        — Да, ты же у нас любила бить врагов некромантией!        — Ты тоже поднимаешь нежить, как и все жрецы твоего Ордена!        — Не смей примешивать сюда мой Орден! — вскрикнул Аномен. — Я… Я должен обсудить это… С Ойзигом.        — Ойзиг знает. Они установили её особенность сразу после родов, — тихо ответила Стэйлис.       Хельмит схватился руками за голову.        — Позор мне! Пред самими очами Хельма, в его святилище! Моя… Моя жена породила некроманта!        — Ах, вот как! — Стэйлис вскочила со стула. — Ойзиг всё это время молчал, чтобы уберечь Химонас от преследования! Он верил, что девочка пересилит свои инстинкты, дал ей шанс!        — В ней не было бы скверны, если бы не твоя дурная кровь. Метку сняли, но твою сущность не изменишь никакими высшими силами!       Стэйлис рухнула обратно на стул, обессиленно уронив руки.        — Я просила тебя убить меня там, в казематах лечебницы. Ты оставил меня жить. Женился. И всю жизнь использовал для того, чтобы обвинять в своих неудачах. Меня ненавидишь — ладно, но хоть ребёнка своего спаси. Её ждёт нелегкая жизнь, и ждать помощи неоткуда.       Химонас слышала всю перепалку от начала и до конца, сжимаясь от стыда. Она — плохая, папа расстроен и больше никогда не пойдёт гулять с ней, никогда не обнимет, не поцелует. Боль разрывала маленькое сердце, кровь бурлила от всепоглощающего чувства несправедливости. Девочка со злостью сжала маленький кулачок; волна магической силы брызнула в разные стороны, сметая энергетические линии и ломая их. Мышка, так не вовремя выползшая из своей норки в поисках съестного, тут же пала замертво, не успев издать ни звука. ***       Я до сих пор не понимаю, как родители сошлись. Можно ли было представить более непохожих друг на друга людей? Мама — дикий маг, дочь мертвого Бога, лишенная силы. Папа — священник, рыцарь. Их бывшие соратники рассказывали, что папа всегда был взрывным, а мама — хладнокровно спокойной. Они часто ругались, но всегда мирились. До той ночи…       Я помню каждую её минуту. Помню, как хотелось от обиды уничтожить всё живое вокруг, ведь мой родной отец стыдился меня, стыдился того, что я считала даром. Наутро он плакал и просил прощения. Мама, обычно чуткая к его эмоциональным всплескам, первый раз в жизни откинула его протянутые руки, объявив, что их отношениям пришёл конец. Она проявила должное благородство и не предложила разойтись по суду, номинально оставшись супругой лорда Делрина; развод в среде хельмитов считался несмываемым позором, особенно если учесть, сколько духовников высказались против регистрации их союза в своё время. Но в тот же день, подняв на уши охранников имения, распорядилась, чтобы все её вещи отправились в рабочий кабинет. Благо, тахта там и так была.       Конец пришёл и моему миру. Конечно, ради меня они сохраняли видимость здоровой семьи — они любили меня и всё так же старались дать всё, что было в их силах. Мама по-прежнему занималась со мной магией, объясняя, как работать с энергетикой смерти. Папа устроил меня в храмовую школу, куда стекались все дети действующих рыцарей. Но дома царил сущий хаос; папа отчаянно молил о прощении, падал на колени, устраивал сцены. Не помогало. Серые, как оружейная сталь, глаза мамы не выражали ничего, кроме раздражения. Отец так и не смирился; жена была для него всем.       Когда мне было одиннадцать, родители посчитали, что я достаточно взрослая, чтобы узнать правду о своём происхождении. Большую часть повествования вел папа; надо было слышать этот сдобренный куртуазными оборотами рассказ. Из всего выходило, что не было злодея страшнее Баала, бога убийства, и что я должна бороться со своими низменными инстинктами, обращаясь с молитвами к богам. Понятно, к каким? К Хельму и его приспешникам, конечно. Авось они меня простят, начнут реагировать на призывы, благословения раздаривать. Мама закатывала глаза, тяжело вздыхая. Когда речь зашла об Убийце, аватаре Баала, в которого она могла когда-то оборачиваться, я неуверенно спросила:        — Как это было, мам?        — Нормально. Только рога чесались, — и матушка звонко рассмеялась, заставив старика отца посереть от злости.       Папуля зря так расстилался. Меня совершенно не трогали ни жажда власти, ни охота до приключений, ни тщеславие, ни желание с кем-то сражаться или что-то доказывать. Если обстоятельства дали бы мне свободу выбора, то я сидела бы в какой-нибудь уютной маленькой секционной и занималась своей наукой. Всю жизнь, да. Подальше от живых людей.       Как же я любила родителей. Мне до сих пор их не хватает. Они были невероятными людьми, хоть и не смогли уберечь свой брак. Самая глубокая рана на моём сердце — они были. *Элесиас — месяц, соответствует августу.