Бал в твою честь

Меня приближает к тебе каждый мой шаг, Этот свет фонарей,       эти игры теней,             ладонь зажата в кулак. Кто я — свет или мрак?       Свет или мрак? C'est très bien.       Щуритесь и вздрагиваете. У Вас всё та же глупая улыбка моей прелестной Наташи Ростовой — и всё те же блестящие агатовые глаза; те самые глаза, которые выстрелили мне в череп и разорвали мой чёрный разум в тот же час, в ту же секунду, что я столкнулся с Вашим взглядом — светлым, непорочным девичьим ясным взглядом. Я видел в Вас свет и готов был сражаться за одни лишь искорки в Ваших глазах; я полюбил Вас, Наташа, к своему преогромному счастью и к своему превеликому сожалению.       Знаете, дорогая: нельзя быть такой донельзя прекрасной, как прекрасны Вы, Nathalie, в этот отвратительный вечер.       Нельзя быть настолько ненавистной и омерзительной мне.       Ma chère amie, зачем же Вы так маняще улыбаетесь, едва двигая уголками губ, так по-детски и глупо: то смотря мне прямо в глаза, то отводя взгляд, будто смотря сквозь меня — будто смотря сквозь всех — как если бы Вы больше не были здесь и я не держал Вас за руку? Как если бы всё, что нас окружает, растворилось в тёмном, глубоком чёрном тумане, вплетающемся в каждую жилку наших лиц, — и медленно, как вязкий мёд, собственноручно растворило нас в себе впоследствии? Это хуже, чем жизнь. Хуже, чем смерть.       Вы опускаете взгляд. Черные ресницы осторожно вздрагивают и ложатся поверх Ваших глаз; я больше не могу выносить этой улыбки (этой ухмылки — сладкой, смертельно притягательной ухмылки с сатанинской издёвкой в каждой морщинке), не могу терпеть снующего из угла в угол, от человека к человеку испуганного взгляда и неумелых, нежных, трепетных касаний mon ange маленькой хитрой девчонки Наташи, которая умеет, сознательно или бессознательно, пользоваться мужскими сердцами. Которая блестяще и мастерски умеет играть ими, как солдатиками или куклами. Вы ребёнок, но — отдаю честь — одержали победу над взрослым штабным офицером. Да, ma cerise d'amour, — Вы совершили невозможное: убили Андрея Болконского точным контрольным выстрелом. Mes félicitations. Это дождь или, может быть, снег, захотевший тепла? Ты была рядом с ним,       он тобою любим,             но зачем же ты мне врала? Я хочу тебе зла,       я хочу тебе зла.       Я закрываю глаза, и в смутной аморфной пелене передо мной вспышками мерцают образы, воспоминания и хаотичные цветные импульсы.       Вдох. Первый бал ангела Наташи: она волнуется, с трепетом и замиранием пульса рассматривает прекрасные платья светских дам, мечтая стать похожей на каждую из них; у неё в глазах — ветер перемен, радость оттого, что она теперь — взрослая! Поэтому и волнуется её душа, поэтому и бешено бьётся сердце — по самым рёбрам, разрывая грудную клетку; поэтому ликует каждая её клеточка и сбивается дыхание. Это всё так ново для юной Nathalie, ново и чуждо. Ей не верится, что — наконец! Первый бал! Закончилось детство!       Выдох. Взгляд взбудораженной Наташи рыскает, скользит, мечется. Ей неспокойно и тревожно: где же, где же он? Девчушка поджимает губы и водит ногтем по ладони, сжимает пальцы в кулак. Испуг, страх, глухая злоба.       Вспоминаю, как посмотрел на неё и не смог сдержать улыбки — конечно, я же был слепо очарован — я и сейчас слепо очарован, но, вдобавок к этому, ещё и глухо (-наглухо) влюблен.       Вдох. Поймав на себе взгляд — того самого! — Андрея Болконского, милая Наташа смущается и краснеет — лишь едва-едва, на несколько секунд: князь Андрей не должен понять испуга юной лисички!       Выдох: игра началась.       Вдох — выдох — вдох. Ты танцуешь свой медленный танец сегодня одна, Ты тревожно глядишь,       что-то там говоришь. Ты сегодня немножко странна. Лучше выпей до дна,       выпей до дна.       Раз-два-три. Le jeune ange кладёт руку на плечо Болконского. Подняв взгляд на лицо возлюбленного, она вновь смущается — неужто и вправду он… он, Андрей? Не верится: всё — прямо как в мечтах!       Раз-два-три. Крепкие руки уверенно обхватывают Наташу за талию. Шаг-два-три, шаг-два-три…       Ни на кого прежде она не смотрела так, как на Андрея Болконского. И, ей кажется, не посмотрит никогда в своей жизни.       Волшебство, магия. Радость в душе от осознания: вся жизнь-то ещё впереди!       Боже, если б я мог тогда хоть на минуту себе представить, какого зверя сжимал в своих ладонях!       Раз-два-три. Наташе не страшно больше — стало спокойно и весело, стало забавно и радостно. Наташа кружится, и нет тревоги отныне у нее внутри; Наташе хочется танцевать всю ночь, смеяться и поцеловать Болконского. Мысли роятся у неё в голове, счастливые волнения прыгают у неё в душе — и отчего-то так смешно, смешно. Смешно и легко.       Раз — шажок взгляда.       Два — смятение, робость и неловкая улыбка.       Три — удары сердца в ритме вальса. Наташа чувствует: что-то горит внутри; она удивлена и напугана, но в то же время — сосредоточена, безмятежна, спокойна. Она еще не знает, что такое — любить, но понимает, что близка к любви, как никогда. Понимает, что готова отдаться чувствам. Что готова отдать своё сердце ему, ему — Андрею Николаевичу Болконскому.       Раз-два-три; раз-два-три; раз-два-три… Но зачем тебе знать,       как легко убивать тех, кто так сладко живёт? И этот бал — в твою честь.       Oui, Вы победили, Nathalie. Я складываю оружие и склоняю перед Вами голову: можете позлорадствовать, дорогая. Можете же Вы хоть раз в жизни себе это позволить, mon rayon de soleil?       Я никогда не уставал восхищаться Вашей непорочностью и светлостью — Вы невинны и чисты, будто ромашка. Знаете, у меня нет сил Вас обвинять — впрочем, к тому же, боюсь, я рискую нарваться на осуждение общественности.       Я крепко сжимаю Вашу руку, как будто это может что-либо изменить — Вы так и не решились заговорить со мной, не посмотрели на меня и даже не предоставили мне радости услышать Ваше чудесное пение.

***

      Чувства — безумно хрупкая вещь. К своему несчастью, я не смог заставить Вас поверить в то, что я действительно до безумия, до дрожи в Вас влюблён — а Вы не заставили меня поверить, что когда-то любили меня.       — Наташа, mon amie… — Голос мой звучит до жути чужим и ненужным.       — Андрей, я… Простите.       Вы откашливаетесь и кладёте палец на губы.       — Прощайте, моя прекрасная Наташа. Я польщен, что имел счастье любить Вас. Отныне я Вас не побеспокою, ma chérie.       На вдохе я дотрагиваюсь пальцем до Вашего подбородка, провожу по скулам, глажу тоненькую шейку, а затем рывком наклоняю её и крепко целую Ваши тёплые сухие губы. Вы, конечно, вздрагиваете, но замираете ровно через три секунды.       Я считал каждую.