Дорога простиралась через небольшие графства и прилегающие к ним деревеньки. Музыканты ехали на нескольких автомобилях, но это не помешало порой останавливаться, дабы передохнуть и заодно запечатлеть в памяти кроны деревьев, переходящие в распростёртые разноцветные поля. Туман путался в листьях, колосках и лепестках, мерцая приглушённым синевато-оранжевым от пробирающихся сквозь темнеющие облака лучей солнца.
Они остановились в небольшом городке дабы передохнуть с дороги. В холле придорожной гостинице стояло пианино, которого тут же оккупировал Брайан, и Виктория, наблюдающая за плавными движениями его скользящих по клавишам пальцев и блеснувшем на одном из них кольце, задумалась…
Кто этот человек? Сперва, помнится, он показался ей надменным, затем выяснилось, что он довольно учтив и доброжелателен. Дальше — неизвестность. Он либо разговорчив, либо молчалив, и эти крайности вгоняли в смятение. Однако Брайан однозначно контрастировал на фоне других соратников по ансамблю: единственный брюнет, единственный женатый, самый закрытый. И однозначно самый старший. Во время коротких бесед он практически не говорил о себе, и в этом Виктория как никто понимала его. Но тем любопытнее… И Клаус предпочёл отмахиваться на это любопытства, заявив лишь то, что Брайан — чудак, но чудак очень одарённый.
И всё же… какова из себя его жена? Почему она позволила ему отлучаться из дому на столь долгий срок? Нюансы английского воспитания?
— Вы всё ещё не уснули?
Музыка внезапно прервалась, и Виктория, сморгнув мутноватую пелену, оттолкнулась от столика, который служил ей опорой.
— Сонаты Шуберта несколько утомляют, верно? — продолжил Брайан.
Молодая женщина приблизилась к нему, не отводя задумчивого взгляда.
— Возможно, — замерев подле него, ответила Виктория. — Но если и так, то почему исполняете именно сонаты? Разве Вы не слишком утомлены с дороги?
Его красиво очерченные губы искривились в усмешке.
— Все мы своего рода кочевники. Дорога вряд ли способна меня утомить.
Виктория покосилась на створчатую дверь, но всё же опустилась на небольшую софу подле фортепьяно.
— А что же?
— Боюсь, я утомлён сполна, чтобы томиться ещё с чего-то другого.
— Утомлены жизнью?
Он пристально посмотрел ей в глаза и, поразмыслив, кивнул. Она увидела свои нахмуренные в непонимании бровки, отражающиеся в чуть почерневшей зеркальной вставке на противоположной стене. Тонкие пальцы мужчины хаотично пробежались по чёрно-белым клавишам, порождая атональный мотив. Затем он поднял голову и прищурил глаза, умудряясь при этом глядеть в никуда.
— Паскудное местечко.
— Всё лучше, чем ночевать на заднем сиденье автомобиля, — отозвалась она. — Хотя Вы правы… Мы могли бы добраться до Лондона к рассвету.
Он усмехнулся себе под нос и захлопнул крышку.
— Какая разница? Всё эфемерно. Мне плевать, сколько времени проведём в дороге. Всё равно будем там, где должны.
— Верите в судьбу?
Брайан молчал какое-то время, постукивая ногтями по лакированной поверхности.
— Да. Хотя знаю, что уговариваю себя. Верить в судьбу или судьбе легче, чем нести ответственность за собственный выбор.
— Выбор, — вторила она отстранённо. — Порой мне кажется, что его не существует.
Мужчина достал металлическую флягу из внутреннего кармана пиджака и, откупорив, сделал пару продолжительных глотков. Виктория несколько отстраненно наблюдала, как дёрнулся его кадык, а затем проследила за маленькой каплей, бегущей вниз по подбородку, но вмиг стертой его кистью. Прямо перед ней через несколько мгновений оказалась та самая фляжка, и приглушённый голос проговорил:
— Будете?
Она кивнула, отпила и глубоко вдохнула, чтобы чуть остудить горло. Рот заволокло можжевеловым привкусом, хотя ей всегда почему-то казалось, что этот вкус присущ скорее кактусу. Несомненно, джин. Она отпила ещё и вернула флягу.
Они вышли на улицу; она рассматривала очертания невысоких домов на противоположной стороне, а он курил в полумрак.
— Ненавижу Англию, — пробормотал он.
Виктория недоверчиво глянула на него.
— Это же Ваша Родина…
Брайан затушил сигарету о подошву и, прицелившись, бросил её в сточную решётку, затерявшуюся среди продавленной брусчатки.
— Она отбирает много сил. Вымывает своими дождями всё живое. И туманит разум.
— Что бы Вы сказали о моей Родине… — горько усмехнулась она.
— Я знал, что Вы не француженка. Слишком задумчивая и… пожалуй, светлая. Но и не англичанка, хоть Ваш английский очень даже приемлем. Должно быть, откуда-то из Прибалтики или близлежащих стран, верно?
— Даже не знаю, — заведя руки за спину, протянула она, тем не менее, без доли насмешки.
— Не хотите говорить — Ваше дело, — он снова достал флягу, отпил, протянул ей.
— У каждого должны быть свои тайны. Единственное… Я неразрывно чувствую связь со своей Родиной, со своими корнями. Но мир изменился… с пугающей резкостью.
— Будет меняться ещё более резко и ещё более пугающе, не сомневайтесь. Мы сейчас стоим на краю. И тут два варианта: либо взлетим, либо упадём.
— Грядёт война… Вы ощущаете это?
— Да, несомненно. Но это меня как раз не пугает, потому что война — это вечное явление, которому нет начала и края. Но если Вы имеете в виду увеличение её оборотов… — он сомкнул веки и глубоко вдохнул влажный, прохладный воздух. — Когда она наберёт обороты — я надеюсь, что это приведёт к очищению для всего человечества.
Женщина откинулась, подперев спиной холодную стену, и испытующе взглянула на него.
— Вы цитируете кого-то.
— У каждого из нас должны быть свои тайны, — с ухмылкой припомнил он. — Вероятно, однажды мы обсудим это. Меня, выражаясь без увиливаний, мало кто понимает. А доверять кому-то всё же хочется. Вот такой неприятный побочный эффект компанейской природы человека.
— А как же… — резко отводя взгляд от кольца на его руке, она прикусила язык, не давая себе произнести то, что никак не касалось её. — А как же Клаус? Он — хороший человек, довольно разумный, несмотря на напускную беззаботность в некоторых моментах. Вы с ним одна команда.
— Клаус… — Брайан сардонически фыркнул. — С его-то религиозным заболеванием головного мозга и обострённым морализаторством чего не попадя? Нет, я предпочитаю говорить с ним о чём-то более безопасном.
Виктория осмотрелась и увидела вдали крест небольшой часовни, сверкнувший от того, что близстоящий фонарь рядом с ней, будучи потухшим, возгорелся, но не прошло и минуты как снова потух.
— Когда-то мы с семьёй тоже ходили в храмы, даже читали молитвы перед едой. Но потом… пелена будто спала. Вино действительно стало кровью, а хлеб — плотью, и это стало настолько выбивающим почву из-под ног откровением, что мы… как бы выползли из-под епитрахили. Но если задуматься… сколько раз переписывались все книги, называемые священными? Для некоторых земные коны не писаны, что уж говорить о законах Божьих. И единственное, в чём я согласна с Лениным, так это в том, что религия — опиум для народа.
— Человеку нужна вера, а не религия. Хотя опиум тоже порой необходим, — он коротко хохотнул. — Но мы живём в настолько прогрессивно загнивающем мире, что докопаться до правды невозможно. Бог или, если угодно, высший разум существует, но он уже почти покинул нашу планету.
— А Вам не кажется, что мы живём во сне?
Вопрос завис в воздухе, потому что где-то сбоку послышалось эхо шагов. Звук этот усиливался с каждой секундой — кто-то явно бежал. Из переулка между стеной отеля и жилого здания на проезжую часть вынырнул некто в совершенно аляповатой и сильно потрёпанной одежке; он бежал нервозно, то и дело спотыкаясь, при том — постоянно озираясь за спину, на несуществующую погоню, и вдруг выкрикнул что-то нечленораздельное, а затем растворился в густой темноте улицы. Викторию пробила неприятная дрожь, а Брайан, провожавший этого странного полуночника насмешливым взглядом, протянул:
— Если так, то порой я просто поражаюсь, насколько он… сюрреалистичен.
Стало не по себе, и она, пожелав доброй ночи окончательно канувшему в раздумья мужчине, поспешила в гостиницу. Преодолев холл и мрачный лестничный пролёт, она замерла подле двери в их с Клаусом комнату, пытаясь усмирить рваное дыхание.
Свет из коридора полоснул по силуэту, объятому белоснежной простынёй: Клаус умиротворённо спал, и Виктория тихонько проскользнула в ванную, чтобы как можно скорее смыть с себя дорожную пыль да неприятные ощущения от недавнего эпизода с тем прохожим. Этот человек никак не мог исчезнуть из-под век, и раз за разом пробегал мимо неё, словно прокручиваясь единственной сценой на обрезанной фотоплёнке. Но возглас его казался нечеловеческим и застыл в ушах эхом ещё более устрашающим, нежели оно являлось в действительности.
Она спешно сбросила с себя одежду и, включив воду, залезла в ванну. От воды слегка потянуло чем-то металлическим, и она поспешила разодрать бумажную упаковку, тут же принимаясь натираться мылом, дабы хоть как-то притупить этот запах. Стало ещё хуже. Виктория задержала дыхание, всё же решив, что это лучше, чем ничего, однако, железо будто впитывалось в кожу с каждой каплей.
Подавив тошноту, она накинула халат и прошла в спальню, чтобы найти флакон парфюма в сумке. Клаус, услышавший шорох перебираемых ею вещей, перевернулся на другой бок и открыл глаза.
— Где ты была?
— Дышала свежим воздухом, — просто ответила она, попутно нанося несколько капель на волосы и тело.
— Одна?
— Нет. С Брайаном.
Клаус приподнялся на локтях, и его взгляд — до сего момента сонный — стал несколько озадаченным. Он, чуть подвинувшись, наблюдал, как она подходит к кровати и забирается под одеяло.
— И что вы обсуждали?
Она помолчала, уставившись в потолок, даже сквозь сероватую тьму различив трещинку в штукатурке, а потом, сомкнув веки, выдохнула:
— Сны.
***
У Вены был запах цветущих в парках пионов, медных статуй и черничных пирожных в тонком сочетании с терпкостью свежесваренного кофе. От Парижа пахло влажными каштанами, пряным табаком, водянистым дуновением ветерка с Сены и привезённой с Юга подсохшей лаванды. А у Лондона…
Стоило ей переступить через порожек автомобиля, впервые оказываясь в этом пространстве, — в лёгкие тяжелым облаком осел туман, а в нос ударил сладковатый запах бензина и солоноватый — камня. Тогда они подъехали к «Савою», роскошному отелю в самом сердце Лондона, где прожили три дня прежде чем заселиться в городской особняк, принадлежащий семье Клауса. Уже по прошествии этих дней они остановились перед лестницей, ведущей на крыльцо четырёхэтажного городского особняка, выполненного из тёмного кирпича. Впрочем, он почти ничем не отличался от других — прилипших к нему с обеих сторон.
Клаус, в очередной раз посетовав на нерасторопность слуг, вовремя не успевших подготовить дом к их приезду, расставил чемоданы на брусчатке и, нырнув под крышу автомобиля, посигналил. Передав многочисленные чемоданы и сумки выбежавшим слугам, Клаус и Виктория, не заходя в дом, отправились на прогулку.
Прогулки по Лондону длились часами; Клаус умел провести по-настоящему запоминающиеся экскурсии. То, как он рассказывал обо всём, порой углубляясь в историю, ей очень нравилось, ведь от его речей обсуждаемые дома, памятники, соборы, несмотря на общую серость, виделись какими-то невообразимо яркими: все вместе и каждый по отдельности.
А ещё ей, неторопливо шагающей рядом с ним по тротуару, нравилось всматриваться в желтеющие листья, наблюдать за прохожими, большинство из которых были облачены в плащи, и воркующими голубями. Всё казалось донельзя, неестественно правильным в своей гармонии: прохожие были отстраненными, листья покрылись желтизной сдержанно, даже голуби как-то не так, как в Вене или Париже, ворковали.
Здание с возвышающейся над ним белокаменной башней она увидела издалека.
— А это…
— Музей Альберта и Виктории, — пояснил Клаус, не заметив, что она как-то иронично усмехнулась на его слова. — Кстати, семнадцатого мая тысяча восемьсот девяносто девятого года, на закладке символического камня в фундамент, лично присутствовала королева Виктория, для которой это стало последним публичным визитом. Хочешь зайти внутрь?
Виктория, затаив дыхание, рассматривала ярусы башни, большую арку, нависшую над створчатой дверью. А потом коротко мотнула головой.
— Как-нибудь в следующий раз, хорошо?
— Как пожелаешь, милая. Что ещё тебе показать? Тут рядом великолепный собор…
Она, щурясь, оглянулась по сторонам. Солнце скрылось за густым облачком, и Виктория наконец смогла сфокусировать зрение. Неподалёку, оперевшись спиной о дерево, стоял довольно высокий мужчина в чёрном пальто и шляпе, глядел на неё, и она расстерянно улыбнулась ему, однако, уловив это, он лишь отвернулся.
— Виктория? — донёсся до неё голос Клауса.
— М? А, собор… По правде говоря, я немного проголодалась. И, кажется, будет дождь…
Клаус улыбнулся и предложил локоть. Они направились в ресторан.
В ресторане было немноголюдно: время было как раз между обедом и ужином. И пока Клаус отошёл, Виктория, взявшая меню, так и не открыла его. Сквозь оконное стекло она снова увидела того мужчину в пальто, но он лишь проскользнул мимо. Неужели за ней следят? Скорее всего, это паранойя, а тот человек лишь городской сумасшедший, только менее сумасшедший, чем тот, что пробегал в тот вечер… Либо она ему просто понравилось — такое вполне может быть. А может…
Послышались шаги сзади. Она сперва напряглась, но затем, растянув губы в вежливой улыбке, повернулась к подошедшему Клаусу.
***
Стояла глубокая ночь, когда она внезапно распахнула глаза. Остатки сна ещё трепыхались по краям сознания, но Виктория никак не могла уловить хотя бы крупицу. Блёклый свет просачивался сквозь не до конца задвинутые гардины. Бросив взгляд на мирно спящего Клауса, она тихонько свесила с кровати сперва одну ногу, а затем другую. Захотелось пить. Подойдя к кофейному столику, Виктория обнаружила два графина: с водой и с недопитым вчера вином. Глотнув воды прямо из горла, она накинула шелковый халат, до сего небрежно висевший на стуле, и направилась вон из спальни.
Виктории нравился лондонский особняк семьи Клауса — он напоминал ей о тех временах, коих она помнила весьма смутно. Немного мрачный, с царящим запахом старой, налакированной мебели. Она буквально кралась по довольно широкому, слабо освещённому желтоватым светом коридору второго этажа, выстланному ковровой дорожкой, лишь мельком отмечая картины, висящие на стенах. В основном это были пасторальные сюжеты — именно то, в чём она была не особо сильна.
Сдув с лица золотистую прядь, она замерла у лестницы. Хрустальная люстра, напоминающая длинную ракушку и растянувшаяся с потолка, что разделял третий этаж и мансарду, пару раз мигнула, как бы приглашая её спуститься… И Виктория невольно повиновалась этому позыву — ноги сами понесли вниз.
Пройдя очередную анфиладу, она оказалась в просторной прихожей. Пара массивных чемоданов до сих пор были тут — Клаус запретил прислуге распаковывать музыкальные инструменты. Он хотел это сделать самостоятельно. Виктория усмехнулась. И как же столько дней он обходился без музыки?
Найдя в сумочке, что стояла на консоли с местами почерневшим зеркалом, портсигар, молодая женщина аккуратно открыла дверь и прямо босиком вышла на улицу. Тяжелый, приятно-горький ветер подул прямо ей в лицо, и она, поёжившись, принялась затягиваться ещё быстрее. Взгляд её тем временем блуждал по приглушенно освещённой улице. Деревья как бы зловеще шелестели листвой в своём еженочном порыве. Виктория посмотрела на ковку забора, что полупрозрачно отделял территорию особняка от прохожей части, и в её глаза бросилось нечто, резко контрастирующее на фоне тёмной влажной брусчатки. Забросив докуренную сигарету в один из небольших вазонов, что украшал балюстраду, она сбежала по ступеням и на цыпочках приблизилась к этому белому пятну. Это оказалось небрежно переброшенное через забор письмо. Лишь едва вскрыв конверт — Виктория поняла: оно от Герберта.
Прижимая письмо к груди и ёжась от холода, она побежала к двери в нетерпении почитать содержимое…
