Завтра ты будешь взрослой

В голове у Соледад творится самый настоящий хаос, и среди вороха мыслей она может выделить только одну: «какая же я дура». Паола оказалась права, в том баре её чем-то накачали, и бог знает, как бы все закончилось, если бы она, наступив на горло своей гордости, не пошла вслед за девчонкой. — Соледад! — рявкают ей в ухо, и она понимает, что Паола дотащила её до дивана и теперь с силой хлещет по щекам, пока голова Лагуны так и норовит запрокинуться назад. — Идиотка, я же говорила тебе ничего не пить, — то ли со страхом, то ли с гневом шипит Паола. — Гордая упрямая старуха. — Я... не пила... — с трудом бормочет Соледад чистую правду — голос срывается и звучит по-детски невинно. Она выпила только то, что принесла ей Паола. И тем не менее теперь у неё лихорадка, и сердце грохочет прямо в ушах, а зрачок, похоже, расширен так, что она едва различает предметы вокруг. — Не уходи. Не оставляй меня, Паола! — когда девчонка пытается встать, Соледад на чистом инстинкте виснет на ней. Все её существо кричит: если Паола уйдёт, она этого не перенесет. Нет. Только не сейчас. — Я принесу тебе воды. Надо вывести эту дрянь как можно скорее, — Паола успокаивающе гладит её по руке, и Лагуна послушно откидывается на спинку дивана. Перед глазами Соледад пляшут цветные пятна, она как будто стремительно летит с высоты и одновременно трясется в турбулентности, настолько сильно её колотит. Надо же, поймала настоящий вертолёт, в таком-то возрасте. А ведь в бурной молодости с ней и не такое случалось, но когда это было... Она смеётся и тут же чувствует снова нависнувшую над ней Паолу. Паола с усилием вливает в неё воду, прижимая к дивану собственным телом. Теперь Соледад тошнит, но это, наверное, хорошо. Она уже не в состоянии оценивать происходящее. Ей холодно, и она едва может шевелиться — по собственной воле, ибо судороги не дают ей остаться неподвижной. — Надо вызвать скорую, — констатирует Паола, укладывая её на бок. Даже в бреду Соледад представляет, чем закончится для неё визит скорой, которая зафиксирует у комиссара полиции наркотическое отравление. — Нет, — твёрдо говорит Соледад и снова закрывает глаза, прежде чем исторгнуть из себя содержимое желудка — прямо в заботливо заготовленный Паолой таз. Где она его только взяла? Ванная не так уж близко, а она не отходила надолго. — А если ты впадешь в кому? — спрашивает Паола с тревогой. Боже, она ведь так молода... и столько уже видела подобных припадков за свою карьеру. Её лучшая подруга умерла от передозировки, вдруг вспоминает Соледад. — Они не собирались меня убивать, — из последних сил резонно замечает Соледад и отключается. Когда она приходит в себя, за окном уже начинается рассвет. Соледад приподнимается на локтях и понимает, что накрыта собственным халатом, под которым на ней ничего нет. — Тебе нужен был воздух, — замечает её движение Паола. Она что, так и просидела все это время с ней в гостиной? Соледад становится стыдно, и ей не нравится, как часто это чувство стало приходить к ней рядом с Паолой. — Почему ты не ушла? — хрипло спрашивает комиссар, надевая халат на голое тело. Ей холодно, зато голова работает почти ясно. Даже удивительно, насколько легко и быстро она справилась с наркотическим дурманом в таком солидном возрасте. Неужели иммунитет юности сработал? Она никогда не употребляла наркотики, но чего только с ней ни случалось по молодости. И чего Фонсека добивался? Чтобы под кайфом она бросилась в объятия того идиота? Наделала глупостей на улице и попала за них во все газеты? Чтобы вызвала скорую и опять же прославилась на весь город? Чтобы пришла на работу не в адеквате? Вариантов было много, и все плохие. — Потому что ты умоляла остаться. Хватала за руки. Кричала, — спокойно отвечает Паола, и Соледад ей верит. Она помнит, как ужасно боялась остаться в таком состоянии одна. Остаться одна без Паолы. Странно только то, что Паола этим не пользуется — в её голосе нет ехидства и превосходства. — Ты нужна мне, Паола, — говорит Соледад, не уточняя, нужна ли ей Паола сейчас или вообще. Она никогда не была эмоциональной, Соледад просто хочется хоть раз воздать девчонке должное. Она не эмоциональна, но она и не бесчувственный монстр. И она умеет быть благодарной. — Ты сегодня щедрая на признания, — Паола садится к ней на диван, двигаясь с истинно куртизанской грацией, прижимает её к себе и властно целует. Соледад не сопротивляется, хотя ей немного неловко от того, что, по ощущениям, во рту у неё что-то сдохло. — Я жестока с тобой, — сухо продолжает Соледад позже, прижимаясь к теплому телу. Сегодня, сейчас у неё нет сил на холодность, — но... — Но я тебя изнасиловала. И заставила встречаться. Ты никогда не позволяешь забыть об этом, — Паола погладила её по волосам и обняла за плечи. Может, зря она не даёт девчонке быть ребёнком, заставляет взрослеть и вести себя соответствующе, лишает детства и юности, о которых Паола так мечтала. Но и спать с несмышлёнышем Соледад не может. Тем более Паола обладает огромным потенциалом. — Мне жаль, Паола, — только и может сказать Соледад. Что ещё добавить? Ей тяжело принять все то, что происходит в её жизни в последнее время, как было тяжело и оправиться после того дня в офисе. Какой бы несгибаемой волей ни наградила её судьба, она тоже порой испытывает страхи и сомнения. И унижение. Как, впрочем, и совсем другие чувства — по отношению к Паоле. — Меня зовут Сара, Соледад, — вдруг выдаёт Паола. Комиссар уже слышала это имя от неё, но не придала значения — мало ли какие клички у проституток, сейчас же её сердце начинает вновь колотиться с удвоенной силой. Она предельно ясно осознает свою ошибку. — И мне двадцать один год, — словно забивая второй гвоздь в крышку гроба, добавляет Паола. — Что? — недоверчиво шепчет Соледад, во второй раз за ночь ощущая себя круглой дурой. Видимо, ей и правда пора на покой. Или у неё галлюцинации от наркоты. — Моё настоящее имя Сара Лопес Паскуаль. Мне двадцать один год, и большую часть своей жизни я прожила в Мадриде. Тереза была моей сестрой, а не подругой, — все так же спокойно раскладывает по полочкам Паола, которая, оказывается, вовсе не Паола. Соледад не знает, как относится к услышанному. Она всегда понимала, что дело с чудесным спасением нечисто, использовала все возможности, чтобы докопаться до истины, подозревала девчонку во лжи, но после того, как у неё украли жёсткий диск со всеми материалами расследования, была вынуждена смириться. И у неё всегда присутствовало ощущение, будто Паола старше, чем говорится в её официальных документах, и дело тут не в психологических заморочках, на которые напирала Андреа. Эта девушка лишилась детства и мечтала о нём, но она уже давно не была ребёнком. Во всех смыслах. — Почему ты говоришь мне это? — Соледад совершенно растерялась от новой информации. Ещё совсем недавно она на многое пошла бы ради неё, а сейчас не знала, как с ней поступить. Паола наверняка не повторит такое в присутствии свидетелей. Да и хотела ли она, Соледад, подобного? Кому нужна теперь настолько жалкая правда? Паола просто окажется на улице, а больше не изменится ничего. — Потому что ты важна мне, Соледад. Ты ведь хотела знать, — Паола заглянула ей в глаза и снова погладила по лопаткам. Любит. Она и правда любит. Не солгала. Здесь не солгала. От этого осознания Соледад стало ещё страшнее. Что ей делать? — А твои новые родители? — вспомнив кое-что, спросила она. Родные настоящей Паолы, поначалу добиваясь правды, потом вдруг полностью удовлетворились имеющимися скудными сведениями и даже стали препятствовать полиции. Это выглядело странно, но Соледад так и не сумела никого из них вывести на чистую воду: все — от самой Паолы до сторожевой собаки в доме Макмаонов — партизански молчали под любым давлением. — Они знали. Не сразу, но знали. Как и Маркус, — добавила Паола, и Соледад резко вскочила с дивана, ощутив следом сильное головокружение. — Черт! — она ведь чувствовала! Чувствовала! Соледад всегда была хорошим полицейским, она обладала самым главным — чутьем. Но иногда ей просто не давали им пользоваться. — Гаденыш! — вырвалось у неё, когда она вспомнила последний разговор с Маркусом по делу. Он ясно дал понять, что знает правду, но не скажет. Как она злилась тогда! Почти так же, как сейчас. Но она и представить не могла такие подробности... — Я одна блаженная идиотка! — Соледад швырнула в стену стакан, из которого пила всю эту долгую ночь. — Ты не идиотка. Ты всегда догадывалась. Поэтому и пострадала тогда в кабинете, — словно поддерживает её Паола, пока комиссар носится из угла в угол гостиной. На неё накатывают тошнота и слабость, наркотики ещё не полностью покинули организм, но она просто не не может остановиться. — И почему ты не сказала мне раньше? — со злостью интересуется Соледад. Некоторые вещи нужно говорить вовремя или не говорить никогда. — А почему ты не сказала мне про дочь? — парирует Паола, и пыл комиссара немного утихает. Безопасность. Она не рассказала о дочери в целях её безопасности, как Паола молчала в целях безопасности своей. Соледад вспоминает тот разговор с дочерью, когда та только приехала. — Да брось, мама, я не вчера родилась, — фыркает Мануэлла, как только Соледад с гневом опровергает её предположение о подружке. — У неё сумка дороже, чем весь мой гардероб вместе взятый, и вы хотите убедить меня, что она полы у тебя моет? — Мануэлла смеётся, и Соледад понимает, что должна настаивать на версии Паолы, по которой она простая служанка у богатой и слишком занятой сеньоры, но... она не может. Паола не служанка. — Паола не моя служанка, — поразмыслив, наконец вслух признает Соледад и опускается за стол, тяжело роняя голову на упирающиеся в него руки. Чертова принципальность! — Она моё дело, — улыбка мгновенно исчезает с лица Мануэллы. — Снова? Снова, мама!? Я думала, ты никогда больше... — Мануэлла не продолжает, но Соледад и так понимает её. Да, она снова. Хотя на этот раз все ещё хуже. — Я тоже так думала, — она приподнимается и наливает себе виски. Она всегда любила выпить в сложные моменты. — И что она сделала? — немного успокоившись, спрашивает Мануэлла, упрямо надеясь на лучшее. — Она бывшая проститутка, которая убила одного богатого русского, — залпом осушив первый бокал, комиссар наполняет второй. — И её похитили восемь лет назад. Из самой влиятельной местной семьи. — Теперь всё ясно. Ты не могла устоять, — бормочет Мануэлла и тоже садится за стол. Не вовремя она приехала. Не вовремя. — Она сама... сделала первый шаг, — Соледад вдруг хочется рассказать о том, что произошло тогда в кабинете, она ведь никому не говорила. Не то чтобы малоприятное происшествие страшно её мучает, но она, наверное, не должна держать в себе такое. Иногда от осознания отношений с Паолой и осознания природы этих отношений у неё крыша едет. И все же Паола ей нравится. Больше, чем нравится. В том-то и проблема. — Ну ещё бы. Иначе она бы тебя и не зацепила, — хмыкает Мануэлла. Они давно не виделись, и Соледад всегда была плохой матерью, но это не помешало их с дочкой взаимопониманию. Даже странно. Соледад неизменно её оберегала как могла, зато тепла давать так и не научилась. И тем не менее убила бы за своего ребенка, и Мануэлла о том знает. — Вообще не помню, чтобы ты кого-то приглашала домой, — Мануэлла гладит собственную щеку, вспоминая детство и юность. — Так познакомишь нас? — она снова улыбается, сумев отбросить предубеждение хотя бы на время. Соледад бросает что-то вроде «когда-нибудь» и старается забыть об этом разговоре и об этом дне. И сегодня Паола ей напоминает. Нужно бы выгнать её к чертям, и тогда она уж точно уйдёт навсегда. Но Соледад медлит, приближая неизбежное. Паола смотрит на неё с удивлением, видимо, не догадываясь о причине её очередного беспокойства. Потом входная дверь наконец-то открывается — ключом. Паола вздрагивает и бросает на Соледад взгляд ещё более полный изумления. Уверенные шаги приближаются к ним. — Мама, тебе там уведомление пришло, — говорит Мануэлла, указывая на голубоватый конверт в своих руках, и только потом замечает, что их здесь явно больше, чем двое. — Знакомься, Мануэлла, это Паола, — Соледад взмахивает рукой в сторону возлюбленной. Возможно, это самая большая ошибка в её жизни.