Орхидея

«По сути, мой вид одиночества пережить тяжелее всего. Одиночество вовсе не означает, что ты заперт один в своей комнате. Ты можешь быть в людном месте и ощущать себя по-прежнему самым одиноким человеком, потому что никому по-настоящему не принадлежишь». Фредди Меркьюри — Ах ты шавка неблагодарная, сейчас ты у меня получишь! — очередная бутылка со спиртным напитком полетела в стену, звонко разбившись. Своей цели она не достигла. Маленькая фигурка прошмыгнула под стол, скрываясь от разъярённого мужчины. Мальчик, прижавшись своим хрупким телом к холодной стене, мечтал замуроваться в ней, лишь бы скрыться от этого кошмара. Его неестественно большие карие глаза, выделявшиеся на исхудалом, бледном лице, широко раскрылись в диком страхе. В его маленькой голове словно гудел рой пчел, сливающийся с бешеными звуками сердцебиения. Мысли попросту испарились, их вытеснило необъяснимое жжение в груди и глазах. Ему не хотелось думать, искать ответы на бесконечное множество вопросов, в конце концов просто бежать. Мальчику хотелось, чтобы ЭТО ВСЕ просто закончилось, не оставив после себя и следа. Он готов был сделать что угодно, даже унизительно броситься на шею к своему отцу, лишь бы поскорее эта ситуация забылась и исчезла, как самый страшный сон. Но он продолжал вжиматься в стену, боясь даже вздохнуть. Неконтролируемое чувство жалости к самому себе закралось в его дрожащее сердце, заставляя очередную обжигающую дорожку слез скатиться по подрагивающим щекам. Даниэль до боли сжал свои же пальцы, словно желая поочередно их переломать. — Обычных слов не понимаешь, значит, поймешь боль! — будто разгневанный медведь прорычал отец, наклоняясь и просовывая свою пухлую, сильную руку под стол. Он схватил тонкую, дрожащую ногу и резко дернул на себя, отчего каштановая голова мальчика глухо ударилась о пол. Он еле заметно взвизгнул, как скулящая собака. Даниэль пытался сопротивляться, будто проснувшись от сна, но это было бесполезно. Ханна молча сидела в шкафу, поглядывая в маленькую щелку и всхлипывая. Ей было жалко своего брата, но страх за себя не позволял ей сделать даже шага, сковывая ее движения. Она ничего не могла поделать. Тем временем Том волочил своего сына по грязному полу за ногу. Его жалкие попытки вырваться из сильной хватки мужчины не увенчались успехом, скорее наоборот: эти бесполезные действия лишь раздражали нетрезвый рассудок отца, заставляя того еще сильнее впиться ногтями в белую кожу. Оттащив его на середину комнаты, Том грубо швырнул Даниэля, будто он какая-то жалкая шавка. — Ты в свою мамашу такой пошел?! Все назло делаешь, мои слова мимо ушей пропускаешь! — раскрасневшись и брызжа слюной завопил глава семейства, точно жирная свинья. Мальчик молчал, отводя взгляд в противоположную сторону. Он сильно прикусил щеку до солоноватого привкуса во рту. В его душе зарождалось другое чувство, намного мощнее страха. Гнев. — Не отводи взгляд, когда я с тобой разговариваю! — сорвавшимся голосом визгнул Том, тяжелыми шагами приближаясь к сыну. — Отвечай, ты, дерьма кусок! Ты такой же отброс, как твоя мамка, да? — Даниэль стиснул зубы до скрежета, при этом продолжая сохранять гордое молчание. Серые безумные глаза мужчины еще сильнее округлились, едва не выпадая из глазниц. У него внутри будто оборвалась последняя нить терпения. Непреодолимая и неконтролируемая ярость поглотила его окончательно, притупляя человеческую сущность. Да, перед Даниэлем сейчас стоял именно зверь, никак иначе. Однако он даже не шелохнулся. Впервые за все это время в нем зажглась мимолетная уверенность, и поэтому он хватался за нее из последних сил, понимая, что отступать уже поздно. Том резко вцепился в мягкие каштановые волосы Картера, со звериной силой дернув рукой вверх. Даниэлю на мгновение показалось, что все его волосы с корнем могут выдернутся, оставшись в этой ненавистной руке. Сказать, что было больно, означает ничего не сказать. Но его тело постепенно начало привыкать к еженедельным побоям. Да, поначалу наслаивавшиеся друг на друга синяки мешали спать, причиняя скорее не физическую боль, а душевную. Много было пролито слез во время страшных, недружелюбных ночей в пустынных подворотнях Лондона. Все это время Даниэль прятал свою неимоверную тоску где-то глубоко в душе. Друзей у него особо и не было, а мать просто бросила их, ушла к другому. Именно по этой причине он сейчас вынужден терпеть эти бесчисленные издевательства и побои. Конечно, мальчик всеми силами пытался войти в положение своего отца, стараясь простить ему этот гнев. Но с другой стороны, его будто разрывало на части от этой несправедливой судьбы, уготованной для него. Весь поток эмоций, бушующий в его душе, накапливался с каждым днем, при этом умещаясь в маленьком, достаточно хрупком теле ребенка. Именно эти обстоятельства стали причиной его раннего взросления. — Только посмотрите, даже глаза на мокром месте, — иронично процедил сквозь зубы голос Тома над самым ухом Даниэля. — Твоя упёртость и нежелание прислушаться делают тебе лишь хуже. Так что успокойся, встань на колени и попроси у меня прощения. Тело ребенка пробила неконтролируемая дрожь. Теперь внутри него бушевал яркий пожар, готовый вырваться наружу. Он яростно взглянул на Тома: его густые черные брови сомкнулись на переносице, верхняя губа слегка приподнялась, создавая впечатление оскала волка. Казалось, что ему уже стало плевать на сохранность своей жизни. — Н-не смей так говорить о маме… Я н-не собираюсь перед тобой преклоняться… — у Даниэля заплетался язык, кончики пальцев стали холодными, как лед. Сердце то замирало в мучительном ожидании, то с бешеной скоростью билось о ребра. Голова невыносимо болела, будто в нее вылили расплавленное железо. Ему хотелось просто раствориться, исчезнуть под натиском этих отвратительных ощущений. Он рвано вздохнул, нижняя челюсть звонко билась о верхнюю. Сильные судороги свели конечности. У него началась истерия. — Что? Говори погромче, я ни черта не слышу! Даниэль схватился своими тонкими пальцами за руку, которая до сих пор тянула его за волосы, и из последних сил вцепился зубами в нее. Через пару мгновений по комнате раздался звук громкой пощечины. Тело Даниэля обмякло, и он упал на пол, больно ударившись локтем. Ему не хотелось вставать, бежать, как прежде он делал. Внутри у него что-то перегорело, а некогда бушующий пожар эмоций мгновенно потух, оставив после себя лишь темный, удушливый дым. Даже зверской силы удар по животу не произвел ожидаемого эффекта, лишь сдавленное кряхтение вырвалось из уст Даниэля. Он вяло, скорее инстинктивно поднес дрожащие руки к животу, не в силах что-либо сделать. Его опухшие, красные глаза постепенно начали закрываться. В голове не осталось ничего, только пульсирующая боль в районе висков. — Папочка, пожалуйста, перестань это делать! — тонкий, девичий голос раздался в угасающем рассудке Даниэля. Наконец-то раздражающая головная боль отступила. Даниэль проснулся. Юноша неподвижным взглядом уставился на бревенчатый потолок, не такой, какой он видел пару минут назад. Под собой он чувствовал мягкое постельное белье, а не ледяной пол, холод которого пробирался до самых костей. Сердце размеренно билось, и казалось, что этот звук заполнял абсолютно все помещение. Даниэль глубоко вздохнул, прикрыл уставшие глаза жилистыми руками и лежал так еще пару минут. Да, в первое время эти скверные воспоминания будто разрывали его изнутри, заставляя снова и снова переживать моменты невыносимого прошлого. Новая жизнь и работа в Лондонском музее, казалось, должна была затмить старую. Но образ пьяного, разозленного отца и лицо плачущей сестры навсегда оставили неизгладимый след в его изувеченной душе. Эти рубцы иногда давали о себе знать, и он к ним привык. Даниэль обязан был привыкнуть, потому что желание вырваться из этого порочного круга было сильнее жалости к себе. Сквозь помутневшее окно прорывались первые утренние лучи солнца, яркими линиями освещая комнату. Мельчайшие пылинки хаотично летали в столбе света, лениво и медленно оседая на деревянной мебели. Даниэлю нужно было собираться. В доме было пусто. Убаюкивающее тиканье часов тихо разносилось по маленькому домику, будто уговаривая слушающего погрузиться в сладкий сон. Даниэль бесшумно прокрался в входной двери, в последний раз оглядывая уютную гостиную. А ведь он так и не поблагодарил тех людей за помощь. Юноша отворил массивную, скрипучую дверь, и спустя пару мгновений его лицо обдул свежий, пропитанный утренней росой ветер. Он впервые за все это время смог увидеть деревушку, в которой он переночевал: многие крестьяне уже проснулись и начинали тяжелую, кропотливую работу, напевая себе под нос какие-то задорные народные песенки. Некоторые из них с неприкрытым любопытством любовались гостем, оценивая его либо с кроткой, либо с презрительной физиономией. Даниэль старался не обращать внимания на эти изучающие взгляды, при этом ускоряя шаг. Ему не нравилось такое большое внимание к своей персоне. Он начинал чувствовать себя скованно, неуверенно. Наконец-то Даниэль ступил на лесную тропинку, почувствовав явное облегчение. «Чтобы добраться до замка, вам придется пройти через лесную чащу, а там в тёмное время суток волки блуждают…» — неожиданно вспомнились слова рыбака юноше. Он утомлённо вздохнул, раздражительно начав пинать какой-то камушек. Картер всем сердцем надеялся, что эти твари ходят лишь по ночам. Даниэль в глубине души понимал, что устал от непрекращающегося роя мыслей в голове. Он устал быть жертвой, которая вынуждена прятаться в любые щели, лишь бы избежать опасности. Эта жуткая неопределённость всё время пугала его, однако предел есть у каждого, и Даниэль был близок к нему как никогда раньше. Порой юноше казалось, что его механизм жизни работает по инерции, и это рвение спастись как-то само по себе продолжает сиять неярким огоньком надежды, независимо от самого него. Для чего продолжает работать эта непонятная иллюзия жизни, заставляет цепляться за последнюю спасительную соломинку, будто Даниэль какой-то утопленник? С каждым шагом звуки природы умолкали, оставляя после себя лишь заунывный вой ветра. Где-то вдалеке недовольно прокричал ворон, шелест крыльев которого эхом разносился по еловому лесу. Единственное, что упоминало о дружелюбном солнце, — это редкий лучик света, с большим усилием прорывающийся через плотную пелену сизых облаков. Даниэлю показалось очень странным столь резкое изменение погоды. Он начал вглядываться в верхушки деревьев исполинов. Пройдя вперед еще пару метров, Картер заметил очертания какого-то величественного замка, а затем и всё его великолепие. Действительно, настоящему ценителю античной архитектуры было, на что посмотреть: замок был построен в стиле Везерского Ренессанса, примерно в конце XV в. Камень был обработан под рустику, производивший впечатление массивности и прочности, а обилие широких, резных эркеров заставляли каждого мимо проходящего человека в удивлении раскрыть рот. Даниэль, к его большому разочарованию, ни разу до сих пор не был в Германии, однако его род деятельности подразумевает накопление знаний о всех архитектурных направлениях в истории. «Да, у этого барона, похоже, были очень богатые родственнички, раз такой замок отбабахали» — иронично пролетело у юноши в голове, из-за чего он еле заметно ухмыльнулся. Даниэль всегда скептически относился к аристократии, видя в её членах лишь напыщенных павлинов, которые красуются перед друг-другом на бесполезных званых вечерах и балах. И именно к такому человеку он был вынужден прийти за помощью, являясь полной противоположностью этому слою общества. Но Даниэль уже научился приспосабливаться к ситуации. Он был вынужден. Темные башни замка Бренненбург возвышались над дремучим лесом, чётко вырисовываясь на фоне серого тумана. Почему-то ему стало грустно. Когда он впервые увидел письмо от прусского барона, то Даниэль, мягко говоря, был шокирован: всего лишь пару предложений было достаточно, чтобы вызвать у юноши чувство тревоги. Это короткое письмо явно отличалось от предыдущих. Александр не писал о легендах и жрецах в подземных храмах, ничего такого. «Я знаю. Я могу защитить тебя. Приезжай в замок Бренненбург» — гласила надпись на небольшой бумажке. «Защитить его от чего? Он что, в опасности?» — примерно такие вопросы терзали юношу в тот вечер, пока тот сидел за столом, разбирая кучу пергаментов и свитков. Спустя нескольких минут размышлений он залез в захламлённый ящик своего стола, пытаясь отыскать среди бесконечного множества карт ему нужную. Даниэль развернул атлас восточной Пруссии. Действительно, неподалёку от крошечной деревушки Альтштадт, расположенной рядом с Балтийским морем, была отмечена черная точка — замок Бренненбург. Он недоверчиво разглядывал эти места, пробудивших в его душе наибольший интерес… и беспокойство. И вот теперь он осторожно бредет по мрачным Альтштадтским лесам, задумчивым взглядом осматривая величественный и непреступный замок. Все произошло именно так, как говорил барон: за ним следовало Нечто, которое, будто трехглавый Цербер, охраняло то, что покоилось у юноши в багаже. Откуда же Александру было заранее известно, что с ним произойдет? Если он предупредил его об опасности, значит, сам с ней когда-то столкнулся? Так много вопросов оставались без ответов, но у юноши не было времени раздумывать. Нужно было торопиться. Он медленно ступал на мощённую гранитной брусчаткой дорогу, извилисто ведущей к кованым воротам, украшенных ажурными узорами из металла. Даниэль поднял высоко голову, пытаясь увидеть верхушку замка. Теперь эта величественная постройка казалась еще массивнее, больше. Где-то глубоко в груди он почувствовал трепетное ощущение величества. На минуту он вообразил себя Марко Поло, который вошёл в таинственный город Шанду. Это сравнение воодушевило юношу, прибавляя ему каплю уверенности. Он начал приближаться к главному входу замка, в очередной раз восхищённо оценивая красоту, но в то же время сдержанность этой архитектуры. Даниэль, засмотревшись на возвышающуюся башню Бренненбурга, даже не заметил, как перед его же носом распахнулись массивные деревянные ворота. У парня неожиданно заколотилось сердце. Он не знал, было ли это от предвкушения, или же от необъяснимой тревоги. Картер взволнованно сжал кожаную ручку своего багажа, его ладони стали влажными. Поначалу он даже и не заметил маленького, сутулящегося человека, который в ожидании уставился на гостя. Взгляд Даниэля рассеянно остановился на его убогой фигурке. Почему-то Картер потерял дар речи, с глупым выражением лица уставившись на слугу. Тот, в свою очередь, увидев в нем чудного и, можно сказать, бестолкового парня, недоверчиво покосился на него. Кожа, будто отслоившись от его лица, очень сильно свисала, придавая ему пугающий, неестественный вид. — Проходите, сударь, — его голос прозвучал так, будто по листовому металлу провели какой-то железкой, создавая невыносимый скрежет. — Барон вас уже ждёт. Даниэль, будучи очень впечатлительным молодым человеком, немного опешил. Он лишь коротко кивнул, исподлобья продолжая поглядывать на этого странного старикашку. Даниэль вошёл в вестибюль, и его дыхание на мгновение остановилось: одна лишь часть этого внушительного замка уже произвела неизгладимое впечатление на него. Вестибюль был до такой степени высокий и широкий, что, по расчётам Даниэля, здесь можно было бы посадить семь огромных лиственниц. Юноша так и стоял бы, как вкопанный, разглядывая головокружительные размеры помещения, если бы за ним не раздался учтивый кашель. — Пройдемте, господин, ни к чему заставлять барона дожидаться вас, — настойчиво протараторил слуга, будто заучив эту фразу еще при рождении. Даниэль недовольно посмотрел на старика, который то и дело поглаживал шею. Тот повёл его куда-то вглубь помещения, шаркающая походка старика разлеталась по каменным стенам холла. Внутри у юноши что-то сжалось, он почувствовал волнение. Картер, с одной стороны, осознавал реальность происходящего, но с другой стороны, ему казалось, будто он бродит в полусне. Необъяснимое чувство неизбежности затаилось в его сердце, заставляя всё больше и больше жалеть о каждом сделанном им шаге. Ноги его не слушались, Даниэль как-будто по инерции продвигался вперёд, углубляясь в загадочные коридоры Брененнбурга. Юноше на мгновение почудилось, будто кто-то незримый привязал к его конечностям тонкие ниточки, вынуждая того в повиновении двигаться. Почему же эти каменные стены, столь величественные и огромные, давили на него? Картер заметил на себе вкрадчивый взгляд сгорбившегося слуги, поседевшие волосы которого небрежными сосульками свисали над его глазами. — Мы пришли, господин, осталось лишь войти внутрь, — он учтиво указал на деревянную дверь, над которой возвышалась табличка с надписью «Архивы». Даниэль, стараясь не привлекать ещё большего внимания, украдкой посмотрел по сторонам, отмечая, что он уже далеко от холла. В коридоре было очень темно, но всё же тусклый свет прорывался через помутневшие окна, плавно освещая предметы интерьера: на стенах красовалось множество картин, в большинстве своём изображавшие дивные пейзажи Пруссии, на полу покоились внушительных размеров пестрые ковры, привезённые, как показалось юноше, из восточных стран. Больше он так и не смог разглядеть, поэтому Даниэль был вынужден вновь уставиться на слово «Архивы». Нельзя утверждать, что ему было страшно, но прилива уверенности Картеру явно не хватало. Он, как ему показалось, вздохнул достаточно громко, а затем сделал решающий шаг к двери, будто отправляясь на войну. Юноша натянул на свое лицо фирменную хмурую гримасу: ему всегда казалось, что именно это выражение лица придаёт ему внушительности, тем самым прибавляя к ему возрасту пару лет. В последнее время Картер стал постоянно так делать, и это вошло в его привычку. Руку, которую Даниэль протянул к ручке, неожиданно ударила открывающаяся дверь. В мгновение ока его лицо переменилось, и вместо натянутой уверенности на нем отразилось недоумение и растерянность. Он нерешительно отпрянул от двери, почему-то боясь посмотреть чуть выше пола. Перед ним предстала чья-то фигура, но на лицо Даниэль так и не решался посмотреть. Первое, что ему бросилось в глаза — это классические кожаные туфли, о цене которых он даже подумать не мог без содрогания. Хватило лишь пары секунд, чтобы внутри юноши что-то неприятно закололо. — О, — немного сдавленно и удивлённо прозвучал возглас. — Прошу простить меня, надеюсь, я вас не сильно ушиб? Даниэль приподнял голову, и первое, что он увидел — это два серых глаза. Нет, их нельзя было назвать просто серыми, они были необыкновенно холодными, стальными. Как бы он ни пытался промолвить хотя бы одно словечко, или же ради приличия прекратить пялиться на него, Даниэль, словно одурманенный, широко распахнул свои карие глаза и исподлобья уставился на него. Картер терпеть не мог смотреть людям в глаза: он сам не знал, по какой причине в нем поселилась эта причудливая боязнь. С кем бы он ни удосуживался вести разговор, будь то обыкновенный посетитель Лондонского музея или же знатный герцог, юноша никогда не смотрел людям в глаза. Как бы это ни казалось странным, но даже эта крошечная предосторожность позволяла ему почувствовать себя в собственной непреступной крепости, которую он так тщательно собирал по камушкам в течение долгих лет. И вот Картер, идя наперекор своим устоявшимся убеждениям, безмолвно погрузился в стальной отблеск столь чарующих глаз. Впервые в своей жизни он почувствовал себя обнаженным. Да, на нём был недавно купленный жюстокор цвета хаки, который теперь был предметом его гордости, но в сложившийся ситуации у него возникло желание нацепить на себя дюжину одежды, лишь бы скрыться от этого приковывающего взгляда. Лица незнакомца коснулась мягкая улыбка, но при этом его взгляд был по-прежнему ледяной. Он, заметив замешательство на лице своего гостя, решил взять инициативу пока что нескладного разговора в свои руки. — Должно быть, вы Даниэль. Очень рад вас видеть. Разрешите представиться, барон Александр Бренненбургский, — он учтиво и грациозно опустил голову, показав свои великосветские манеры. — Д-да, очень приятно, — только сейчас он заметил, как его сердце в тревоге колотилось о грудную клетку, словно безвольная птица. Ему стало ужасно неловко за то, как он повёл себя в первую их встречу. Картер, проводя бессонные ночи на стареньком диване в своей съемной маленькой квартирке, очень часто предавался мыслям о его встрече с Бренненбургским. Юноша, безусловно, не строил сентиментальных мечт по этому поводу, однако любопытство разжигало в нем пламя безудержного интереса к персоне барона. Теперь он стоит перед ним, не в силах даже рта раскрыть. Уж точно не так ему представлялась вся эта ситуация. Мужчина снисходительно улыбнулся, в доброжелательном жесте приподняв брови. Он плавным движением убрал руки за спину и вновь заговорил. — Вы, предположительно, устали после утомляющей поездки. Сейчас дворецкий покажет вам вашу комнату, а затем вы можете присоединиться к трапезе, — ввёл в курс дела Даниэля мужчина, всё это время смотря в глаза юноши. — Да, хорошо, — вполголоса сказал Картер, избегая взгляда Александра. Барон, чья улыбка не сходила с лица в течение всего разговора, безмолвно развернулся и пошёл куда-то вглубь коридора. Он, грациозно шагая, уверенно смотрел перед собой, держа спину ровно. «Вот он, настоящий представитель аристократии…» — единственный вывод, который он смог сделать после разговора с ним, возник у него в голове. Однако он не почувствовал ожидаемого отвращения, которое по обыкновению просыпалось в нём после общения с Ними. Но и явной симпатии Картер тоже не наблюдал. Александр оставил после себя лишь неопределённость и терпкий запах розы. Спустя некоторое время Картер уже был в своих покоях, при этом не выпуская из рук свой потрепанный саквояж. Когда он увидел комнату, в которой будет жить ближайшие недели, то был приятно удивлён: никаких излишеств, которыми пестрел весь замок, не было. Достаточно новая, чистая мебель со всеми необходимостями будто стояла в ожидании временного хозяина. Даниэль довольно прошёлся по своим «владениям», с еле заметной улыбкой рассматривая письменный стол. — Так, здесь я буду вести личные записи, — на выдохе пробубнил юноша, — здесь будет лежать моя одежда, а здесь… — он остановился рядом с небольшим сундуком, стоявшего рядом со столом. — В общем, найду применение. Картер всегда, когда оставался наедине, разговаривал сам с собой. Да, это могло бы показаться очень чудным для остальных людей, но его это успокаивало. Доктор Тэйт — бывший врач Картера — всегда советовал ему практиковать разговоры самими с собой. Он объяснял это тем, что для разгрузки психологического состояния это очень эффективно. Даниэль провел рукой по резной спинке стула. Только вот теперь доктор Тэйт был мёртв. Юноша тяжело вздохнул, а затем подошёл к окну и с большим усилием открыл его, попутно чуть ли не сломав деревянный засов. Ему в лицо пахнул прохладный и влажный ветерок, пропитанный смолистым еловым запахом. Он глубоко вобрал в лёгкие свежий воздух Пруссии, немного поддавшись вперёд. Даниэль довольно прикрыл сонные глаза, мелкие капли дождя нежно ласкали его белёсую кожу. В течение нескольких недель он не чувствовал такого умиротворения и спокойствия, как сейчас. В затхлых и душных объятиях Лондона, где простые люди то и делают, что пытаются выжить, он даже позабыл, какого это — ненадолго сбросить обременяющие оковы индустриальной державы. На душе стало как-то легче, на пару мгновений он вытеснил из головы мысли о его проклятии. Как бы это не звучало абсурдно, но Картер почувствовал себя живым, свободным. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что Тень до сих пор рыщет в поисках его, что бремя ответственности за жизни других людей полностью покоятся на его неустойчивых плечах, однако как же это было прекрасно — безмятежно наблюдать за стройными рядами елей, простирающихся до самого горизонта. Вдали виднелась какая-то деревушка, и как показалось Даниэлю, это и был сам Альтштадт, в котором он буквально пару часов назад переночевал. Картер еще некоторое время задумчиво вглядывался в крыши маленьких хижин, вспоминая морщинистое и тёплое лицо того ямщика. Он всем сердцем надеялся на то, что страж сферы собьётся с пути и упустит из виду этого прекрасного человека. Даниэль уже около пятнадцати минут недвижно покоился на мягкой кровати, подложив руки под макушку. Тут то и настало время анализировать его встречу с Александром Бренненбургским. Он силился вспомнить очертания лица барона, однако единственное, что ему отчётливо врезалось в память — это его светло-серые глаза, похожие на пасмурное небо над Бренненбургом. Однако они не выражали ни грусти, ни радости, абсолютно ничего. Хоть он и дружелюбно улыбался, Александр казался пустым. Нет, даже не пустым, а уставшим.