Юная любовь

      Рен пристально вглядывался в широкий холл парижского отеля Ритц, не в силах дождаться своего рекламного агента и менеджера. Он знал, что до встречи еще час, но тревога не давала оставаться спать в сьюте Шанель, к тому же, слишком уж обстановка давила своей роскошью. Сам бы Рен выбрал хотя бы один из обычных сьютов, или даже хотя бы самый дешевый номер, но такой, лишь бы в нем можно было с комфортом выспаться, но нет, менеджер настоял, что наследник семьи Дзингудзи должен остановиться именно в сьюте Шанель. «Такие сложности, чтобы оставаться инкогнито» — подумал он с горечью, позволяя себе отвлечься, разглядывая богатую обстановку отеля. Пожалуй, Ритц оправдывал свою репутацию самого уникального отеля в Европе. Холл был настолько же потрясающим, насколько им восторгались в туристических журналах: антиквариат, достойный музеев, множество зеркал в позолоченных рамах, изящные хрустальные люстры и бесценные обюссонские ковры. В огромных сверкающих вазах, расположившихся на столах времен Людовика XIV, стояли свежие экзотические цветы, среди которых были даже завезенные из Юго-Восточной Азии орхидеи, и воздух зала был полон их ароматом. Все в отеле от вышколенного на индивидуальное обслуживание персонала до пахнущей лимоном полироли для мебели кричало о власти и деньгах. Стоило признать, предав свои спартанские вкусы — впервые за долгое время ему удалось по-настоящему выспаться на застеленной роскошным бельем огромной кровати в сьюте Шанель. Такого чувства легкомысленного покоя Рен не испытывал с тех пор, как неделю назад вылетел в Париж, покинув родительский дом. Он отхлебнул мартини с водкой и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Неспешно опустошая бокал с ядом, Рен внимательно осмотрелся, как хищник высматривает жертву. Женщине, наконец попавшейся ему на глаза, в классическом маленьком черном платье, сочетающемся с туфлями на шпильках, было хорошо за тридцать. Алмазы сверкали на ее шее и в ушах, и она утопала в их блеске. Когда их взгляды встретились, она расцвела в робкой улыбке. Он одарил ее холодной полуулыбкой и аккуратно поставил бокал на пустой поднос, выпрямляясь во весь рост. От него не укрылся оценивающий взгляд женщины, пробежавший по его гибкому телу. Рен знал, что ей понравилось то, что она увидела. Со своим ростом в сто девяносто сантиметров он был одним из самых высоких среди их выпуска в частной старшей школе. Худощавый и подтянутый благодаря занятиям дзюдо и кендо после школы, Рен мог похвастаться и предельной концентрацией, полученной в результате занятий стрельбой из лука под руководством лучших мастеров, которых только могла нанять его семья. К тому же, не стоило забывать и о голливудски-правильных чертах лица мужчин рода Дзингудзи, благословении, дарованном предками-выходцами из Европы. Но красота была не только благословением, но и проклятием. Когда Рен, первогодка в старшей школе, вроде как «влюбился» в девушку из класса старше, впервые пришло осознание, что его лицо — оружие, которым можно пользоваться. Да, он заполучил девушку, но увы, через несколько месяцев отношений Рен узнал, что был для нее лишь аксессуаром, подчеркивающим ее статус. Ночью после выпускного бала все было кончено. После этого он стал понимать, как можно пользоваться внешностью ради того, чтобы получить желаемое — будь то деньги, секс или услуга. Все-таки он — Дзингудзи, более того, наследник, и чем раньше научится как манипулировать людьми любыми доступными способами, тем лучше. В конце концов, ему наследовать подавляющее большинство компаний, принадлежащих их семье, после смерти отца. Невинность он потерял в нежном возрасте четырнадцати лет, а в пятнадцать отец нанял для него компаньонку, чтобы та обучила его тонкому искусству любви. Рен овладел знанием, как использовать язык тела в любой ситуации, как читать женские жесты, как соблазнять, как заниматься любовью и как удовлетворить женщину. Невозможно было забыть компаньонку, Анри, милейшую женщину двадцати четырех лет с детским личиком и телом порнозвезды, высокообразованную, в должности управляющей банка — и она же была доминой в одном из дорогих токийских тематических борделей. Ему случалось как-то прокрасться к ней тайком рано утром, чтобы увидеть, какова же она без обертки умопомрачительного нижнего белья, в какой она пребывала во время их встреч, и женщина, представшая его взгляду, заставила его подумать, что перед ним школьница, безупречно-чистая и аккуратная. Этой ночью, когда они встретились в их укромном уголке для свиданий, для него оказалось непосильной задачей не наброситься на нее, облаченную в обычную униформу для соблазнения. Прямо здесь и сейчас ему хотелось, чтобы именно она стала его женой. Остановило его ее четкое и ясное признание — все, что она делала, было ради денег и обещанной его отцом должности в одном из их банков по истечению любовного контракта. Но и эту боль Рен смог отпустить. До расставания им оставался еще год — и она оставалась с ним, наполнила их последнюю ночь нежностью и лаской под взором звезд посреди пустоты и растаяла, оставив за собой лишь шлейф горько-сладких воспоминаний, прежде чем Рен проснулся. Когда за ним пришли телохранители отца, его вынудили одеться и отправиться к отцу. Тогда-то он и узнал, не веря своим ушам, что Анри воспользовалась влиянием его отца и скрылась из страны, предпочтя сменить гражданство и исчезнуть — возможности занять желаемую должность. Она отказалась от нее — и на самом деле любила его, но отец ни за что не позволил бы при их обстоятельствах и его возрасте продолжаться этим отношениям. «Наследник Дзингудзи женится только на женщине с безупречной репутацией» — услышал тогда Рен сквозь шорох подписываемых его отцом бумаг, пока его секретарша занималась его будущим расписанием в осеннем семестре. Так и прошли двадцать два года его жизни — под указку властного отца. Рен вырвался из плена мыслей и взглянул на часы Патек Филипп. До их прибытия оставалось еще сорок минут, а это означало, что у него еще есть время поиграть. Рен зашагал через лаундж-зону, щелкая каблуками кожаных ботинок по тщательно отполированному мрамору, направляясь к лифту. Проходя мимо женщины в черном, он замедлил шаг и заметил краем глаза, как что-то скользнуло в карман его кожаной куртки. Прежде чем скрыться за стеклом и металлом лифта, Рен подмигнул девочке, дежурящей на ресепшене этим вечером. Нажав какую-то из кнопок в лифте не глядя, он выудил из кармана карту доступа, на которой золотом был выписаны цифры, указывающие на конкретный номер. Рен нажал кнопку нужного этажа и отсалютовал в камеру видеонаблюдения. Через три четверти часа он вышел из той же кабины лифта и направился прямо к главному входу отеля. После душа он переоделся, выбрав черную кашемировую водолазку и черные же сшитые на заказ брюки, а сверху набросил бежевую кожаную куртку, помня, насколько переменчива погода ранней осенью в Париже. Его волосы еще поблескивали от влаги. — Опаздываешь, — заметил ожидавший на улице менеджер, высокий мужчина, выглядевший где-то на тридцать. Аки Цукино был старше Рена на семь лет. Его волосы поблескивали серебром, что создавало ужасающий контраст с еще юным лицом. Будь у него достаточно амбиций, дневные шоу уже мелькали бы его правильными чертами лица, именно таких, как он и высматривают на роли злодеев. Но ему больше было по душе вести дела талантливых людей, и на данный момент последним обнаруженным им талантом был Рен Дзингудзи. Позади остались напряженные переговоры с лучшей звукозаписывающей компанией в Японии, закончившиеся подписанием пятилетнего контракта на подготовку альбомов его группы, а дебютный сингл уже вскарабкался в первые строчки чартов за последние несколько недель. Критики предсказывали, что их стопроцентно ждет позиция #1 уже через несколько дней, что не могло не радовать. Ожидавший неподалеку тонированный черный Роллс-Ройс медленно подъехал к ним по жесту Аки, чтобы отвезти их куда только им было угодно. Они забрались в салон, и Аки негромко скомандовал водителю ехать в Л’Англь дю Фобур, на что пожилой мужчина кивнул. — Нацуме приедет туда через пару минут, — сказал он, снова обернувшись к Рену. — Она тебе звонила минут десять назад, ты где был? — В душе, — отозвался тот, задумчиво глядя, как расплываются огни города за окном. Они набирали скорость. У женщины был личный номер, и там он сидел на ее кровати, ожидая, когда она придет, воспользовавшись запасной картой доступа. К моменту, когда она появилась в спальне, при ней остались лишь шелковые чулки, блеск бриллиантов и хитрая улыбка. Она быстро перешла к делу, опускаясь перед ним на колени, расстегнула штаны и взяла его в рот. Правила игры были ей известны настолько хорошо, что он простонал от наслаждения, когда ее губы выпивали его досуха. После он вздернул ее с колен и грубо швырнул на постель, не колеблясь вжал всем своим весом в постель и овладел ей сзади. Она сдавленно кричала в подушку и наслаждалась разрядкой, пользуясь сладкими моментами удовольствия и агонии. Кончив, она тяжело задышала, и наконец утихла, как насытившаяся львица после плотного обеда. Рен не стал задерживаться, встал, собрал свою одежду и покинул номер. Душ смыл с него липнущую пелену тяжелого парфюма и оставленные на животе и внутренней стороне бедра мазки ее помады. Когда он наконец снова вышел из номера, эта женщина вновь была в зале, одетая иначе, в обнимку с напоминающим мопса мужем, и все в ее жестах напоминало миру: эта шлюха — та еще охотница за драгоценностями. У таких и имени спрашивать не стоило. У него они все звались малышками, детками или сладкими, а зачем иначе, если между ними все равно не было никакой разницы? Водитель умело маневрировал сквозь поток транспорта, минуя светофоры, и, свернув в одном из переулков, наконец остановился. Они вышли из машины и направились в здание ресторана. Ресторан Л’Англь дю Фобур, расположившийся в восьмом округе Парижа, неподалеку от Елисейских полей, принадлежал месье Врина, тому же, кто владел и знаменитым рестораном Тайеван, излюбленным местом миллиардеров и политиков. Популярный у местных Л’Англь дю Фобур был скорее недорогим бистро, с тем же меню, что и в Тайеване, но несколько упрощенным. В ультрасовременном зале яркие насыщенные цвета сочетались с темным деревом мебели и накрахмаленными до хруста белыми скатертями. Для тех, кто хотел посидеть с напитками подольше, был организован бар, а в конце зала находилась небольшая сцена для редких выступлений, где в углу приютился крохотный кабинетный рояль, пока еще молчавший. Стоило им зайти, мэтр сопроводил их к уютному уголку, где за заказанным столиком их уже ждала женщина лет тридцати. Она сосредоточенно что-то печатала, глядя в экран ноутбука, волосы ее были собраны в небрежный пучок, а на лице не было и признака многослойного макияжа. Подняв взгляд и заметив их, она чуть подняла руку в приветственном жесте, напечатала еще несколько слов и быстро защелкнула ноутбук. — Нацуме, выглядишь потрясающе, — шепнул ей Рен, мимолетно целуя в щеку. Нацуме Сэки отвечала за организацию его фотосессий и интервью для журналов, на ней были все мелочи, которые были ему нужны, чтобы показаться в масс-медиа. Она была одной из лучших в своем деле, и две самые популярные звезды японских мелодрам успешно были представлены публике ее усилиями. — Какой же ты подлиза, Рен, — она покачала головой, издав короткий смешок, и пригласила их жестом сесть. — Я знаю, что выгляжу кошмарно. Сделать заказ за вас я взяла смелость на себя, еду скоро подадут. — Отлично, я как раз проголодался, — кивнул Аки, располагаясь с удобством и ослабляя узел галстука. — Ну что, как успехи с фотосессией? Укладываемся в график? Рен опустился рядом с Нацуме и заказал красного вина у ожидающего сомелье. Нацуме кивнула, схватила свой ежедневник Гермес и зашелестела страницами. — Рен, солнышко, до следующей недели с фотографом не выйдет. Ему нужно разобраться с еще какими-то делами, прежде чем он сможет приехать. Насчет обложки диска, — она повернулась к Аки и перелистнула еще несколько страниц, — У меня встреча с дизайнером через три дня, так что завтра вечером я улетаю обратно в Токио, так что, — она снова повернулась к Рену, — у тебя еще есть время заняться расписанием интервью до фотосессии. Он кивнул: — Мне кажется, президент Така еще что-то упоминал насчет бонусных песен к альбому? — Мы как раз занимаемся поиском композиций, — отозвался Аки, — отобрали несколько, и после твоей фотосессией будем решать. Беседа была прервана появлением официантов, которые принялись подавать горячее. Это был повод отвлечься, чтобы поесть, и некоторое время за их столиком было тихо. Когда с горячим было покончено, последовала смена блюда, и за неторопливым обедом обсуждение продолжилось. Аки был как рыба в воде, когда зашел разговор о том, какие журналы стоило поставить на первое место для интервью, Нацуме давала советы по поводу того, что стоит говорить, если журналисты затронут вопрос личной жизни. К десерту курс беседы ушел к планам Нацуме на отпуск и предстоящей свадьбе Аки. Рен откинулся на спинку кресла, чувствуя удовлетворение и спокойствие. Карьера цветет пышным цветом. Лучше, чем он мог надеяться. Наконец-то никто не высказывает ему по поводу его решений, и некому учить его, чего нужно хотеть в жизни. Но следом за этой мыслью он почувствовал вину за то, что оставил мать успокаивать отца. Тогда он был слишком зол, чтобы поговорить со своим стариком после того, как высказал ему свое решение сделать карьеру музыканта. Той ночью Такуми Дзингудзи вышел из себя, когда Рен появился наконец в его кабинете для разговора. — Наследник Дзингудзи — и певец?! Это бред, скажу я тебе! Это неприемлемо! — прохрипел он, срывая голос. — Да как ты смеешь рушить все мои планы, все надежды, что я на тебя возлагал?! — А я не желаю жить твоей жизнью, отец, — Рен скрипнул зубами, — Все эти годы я делал то, что хотел ты, и теперь хочу сделать то, что хочу я. А я хочу создавать музыку, что зажигала бы огонь в сердцах людей. — Ты подчинишься, или, видят небеса, я лишу тебя наследства! — глаза отца выпучились от злости, а поднятый в угрожающем жесте палец дрожал. — Да без проблем! — крикнул Рен. — Зато мне не надо будет плясать под твою дудку! С этими словами он вылетел из кабинета, треснув от души дверью. Как же все осточертело, осточертели эти игры по его правилам. Его мать Сакура, тишайшая женщина, терпеливо ожидала снаружи. Когда она увидела, как ее старший сын изо всей силы хлопает дверью, она поднялась с места с выражением грусти и горечи на лице. — Матушка, — сказал Рен, встретившись с ней взглядом, — прости меня. Мне нужна передышка. Было слишком тяжело совладать с рвущимися наружу эмоциями и сдержать яростную дрожь в руках. Сакура Дзингудзи, прекрасная даже после того, как дала жизнь пятерым детям, протянула к нему руку: — Рен, я понимаю, что ты пытаешься сделать. Прошу тебя, дай своему отцу возможность прийти в себя. Горечь и ярость переполняли его, не давая даже ответить матери. — Я отправлюсь в Париж на несколько недель, — выдавил он. — Если понадоблюсь, я буду в пентхаусе. Произнеся это, он прошел мимо матери. — … как насчет пропустить по пять капель, Рен? — спросила Нацуме. Ее голос вырвал его из череды воспоминаний. Рен моргнул пару раз, стараясь скрыть чувство неловкости от того, что мыслями он был не здесь, и ответил: — Только за. В этот момент он уловил слухом тонко звенящие ноты начинающейся мелодии. Вступление, промурлыканное мягким голосом, почти невесомое и тающее, Рен почти не услышал. Он закрыл глаза и сделал глоток выдержанного вина, чувствуя, как раскрываются на языке фруктовые ноты. Было проще простого представить себя на покрытом травой берегу ручья, глядящим в голубое небо, под эти мягкие ноты, ласкающие его душу. Образ казался настолько реальным, что Рен почти что почувствовал запах жимолости. Он открыл глаза и пробежался взглядом по толпе, тут же обратив внимание на уголок с кабинетным роялем, где, судя по всему, пианист пытался показать свое видение музыки. Из-за неудачного места можно было увидеть только макушку музыканта, его рыже-золотистые волосы, цвета роскошной осенней листвы. — Восхитительно играет, — заметил Аки и повернулся к бармену. — Кто это у вас там появился? Мужчина, протиравший барную стойку слева от Рена, отозвался: — Она у нас на постоянной основе. Года три уже как приходит два раза в неделю, вроде подработки. Девочка — японка наполовину, Харука Нанами. — Серьезно? — удивленно взглянула Нацуме. — А она хороша. Шесть человек из стоявших перед ними ушли, открывая вид на сцену, и Рен наконец смог увидеть ее. Девушку, чуть заметно покачивающую головой в такт музыке, закрывшую глаза, с длинными пышными ресницами, мирно покоящимися над раскрасневшимися щеками. Ее длинные волосы обрамляли лицо, а влажные губы были чуть приоткрыты, по-видимому, она продолжала напевать мотив, который играла. Было что-то особенное в ее стиле игры. Это было сложно выразить словами, но у девочки был свой стиль игры, принадлежавший ей одной — так было с многими музыкантами в этой сфере. Рен пристально следил за тем, как ее запястье взмывает, чтобы снова ринуться вниз, ведя мелодию к наивысшей точке, и когда последние ноты внезапно оборвались, она открыла глаза, словно изумляясь тому, что вокруг нее столько людей. После сдержанных аплодисментов, она вышла на поклон. Ее простое платьице из белого хлопка делало ее еще младше на вид. Никто не дал бы ей больше семнадцати. Ну максимум восемнадцать. Наконец она пересекла сцену и исчезла в комнатке отдыха персонала. — Восхитительная музыка от восхитительной девушки, — негромко произнес Аки. — У этой малышки все задатки, чтобы стать звездой. Еще пару лет, и я бы мог вывести ее в свет. — Аки, я прямо слышу, как у тебя в голове защелкал кассовый аппарат, — рассмеялась Нацуме, хватая сумочку и кожаный кейс. — Не знаю, как вы, а я выпадаю из реальности. Мне еще столько нужно успеть до самолета. Стаканы были опустошены, счет оплачен, а бармен получил щедрые чаевые от Аки. Снаружи стало заметно холоднее, и дыхание оставляло в воздухе белые облачка. Роллс-Ройс затормозил перед ними, и Нацуме открыла дверь, готовясь нырнуть в салон. — Поезжайте без меня, — Рен поднял воротник куртки. — А я еще в одно местечко загляну, рановато мне еще для сна. — Думаешь? — спросил Аки. — Не увлекайся загулами допоздна, завтра ты мне нужен свежим, как огурчик. Рен кивнул. Ему предстояло кое-что обдумать. Этот вечер привел его разум в такое восхитительно боевое настроение, в котором слова и мелодии сами собой просились на бумагу. Рен подождал, пока Аки и Нацуме заберутся в салон и мотор автомобиля мерно загудит, помахал им и зашагал прочь. «А правильно ли я делаю?» — вдруг подумалось, когда он быстро шел к одному из своих любимых мест для отдыха — еще со времен старшей школы, когда случалось навещать здесь дядю. Бар «Красная бабочка», устроившийся в одном из старых промышленных зданий, в последние годы переделанных под всякие модные клубы и рестораны, был одним из самых популярных в Париже, в том числе среди местных. Рен перешел дорогу и нырнул в один из переулков, так пролегала его старая короткая тропинка к заветному неоновому знаку с красной бабочкой, и когда он увидел ее, резко выделяющуюся на черном фоне, он на мгновение почувствовал счастье — точно он возвращался домой. У входа стоял громадный накачанный вышибала. Рен кивнул ему, и тот отступил без лишней суматохи, впуская его. Красная бабочка оставалась прежней, укутанной в замысловатое розово-красное неоновое освещение, с матовыми стенами и полами, с россыпью черных, серых и серебристых тонированных зеркал. Бар был разделен на три части: танцпол, где тусовщики могли оттянуться у потрясающего вида на ночной горизонт Парижа; барная стойка в стиле ретро, где можно было выпить без лишнего звукового напора музыки, и парочки могли поговорить по душам, не боясь, что им придется кричать, чтобы услышать друг друга; и наконец, приватные кабинки, где имеющие достаток могли себе позволить провести вечер по своим правилам, с личными официантами и эксклюзивными меню и барной картой. Рен направился сразу к бармену, шепнул ему пару слов, и тот махнул рукой, подзывая неизвестно откуда взявшегося официанта. Он проводил Рена по одному из коридоров в ту часть бара, где по одной из стен шел ряд дверей. Официант открыл третью и жестом пригласил его войти. Рен остановился на пороге, оглядывая такую знакомую комнату с белыми плотными обоями над слоем звукоизоляции, красными креслами, вызывающими мысли о пожарной машине, и лакированным столом. В центре расположился огромный телевизор, на экране которого на этот момент мелькали клипы с отключенным звуком. Рен удовлетворенно кивнул, отстегнул на чай официанту и велел принести ему холодной газированной воды. Официант кивнул и исчез, закрыв за собой дверь с тихим щелчком. Рен скинул обувь и защелкал пультом в поисках спокойной музыки наподобие нью-эйдж, со вздохом опустившись в ближайшее кресло. В его внутреннем кармане лежал тоненький блокнот, ожидавший этой минуты, когда на нем начертают новые слова. Звуки перьевой ручки, царапающей о бумагу, и умиротворяющая музыка дарили ощущение, будто Рен наконец дома. Послышался тихий звон и приглушенный звук удара следом. Рен остановился, занеся ручку Монблан над чистой страницей, и прислушался к звукам. В его комнате отдыха, забронированной на весь остаток вечера, было тихо, лишь кусочки льда в минералке позванивали о края стакана да Энья пела где-то на фоне о времени и любви. Он поднялся, босиком пересек комнату и открыл дверь, выглядывая в коридор. До него доносились отголоски музыки на танцполе, но все же было относительно тихо. Рен пожал плечами, ловя мысль, что ему показалось, в легком ощущении раздражения — все это напрочь сбило ему настрой, и мелодия, над которой он трудился последние полчаса, осталась незаконченной. Стоило Рену повернуться, чтобы закрыть дверь, он услышал, как щелкнула, открываясь, и тут же от души хлопнула другая дверь, раздались торопливые шаги, и в следующее мгновение его не слишком вежливо толкнули обратно в комнату — настолько быстро, что он даже не успел среагировать. Он обернулся, и перед ним мелькнули золотисто-рыжие волосы с бликом серебристой бижутерии. Под удивительным напором этой крошки он сделал несколько шагов назад, пока не упал в одно из кресел. Свет лампы моментально ударил в глаза. Что за… Он попытался проморгаться, чувствуя, как его что-то прижимает к креслу. — Ш-ш-ш, — зашептала она, — Прошу, помоги мне. Она сняла черную кожаную куртку и швырнула ее в угол, прежде чем забраться к нему на колени, сжимая его бедра своими, неуверенно прижалась к его животу и склонилась. Их лица разделяли несколько сантиметров, и он замер, с удивлением отмечая, что вся эта странная внезапность отзывается в его теле возбуждением. Ее губы оказались мягкими. В дыхании чувствовалась мятная нота зубной пасты — то, что он обычно ни за что не назвал бы соблазнительным, но ее свежее дыхание, напрочь лишенное стойкого алкогольного духа и коктейльных запахов, которые обычно ассоциировались у него с женщинами, имевшими с ним дело, почему-то заставили его среагировать. В поцелуях у нее явно не было опыта, мог он сказать, чувствуя, как ее губы скользят от одного уголка его рта к другому. Она дрожала от страха, и все же он чувствовал, что к ее лицу прилил жар. Снаружи послышался топот, резко лязгнула дверь и раздалась брань. — Да где ты, сука?! — завопил кто-то. — Я с тобой еще не закончил! Дверь в комнату отдыха приоткрылась, и официант подал голос:  — У вас все нормально, сэр? Женщина, оседлавшая его, напряглась и стиснула его плечи. — Прошу тебя, пожалуйста… — зашептала она ему в губы. — Я был бы крайне признателен, если бы вы позволили мне провести время наедине с моей девушкой, — бросил Рен так надменно, как только мог. — Приношу свои извинения. Прошу простить за шум снаружи и вторжение, — и после этих слов дверь закрылась. Они замерли на несколько секунд, пока были слышны звуки борьбы шумного мужчины с секьюрити — судя по всему, его выводили из бара. Он продолжал кричать, извергая потоки нецензурной брани, насколько он влиятелен и как он прихлопнет это заведение, если только захочет. Наконец брань затихла и воцарилась тишина. Женщина, казалось, лишилась всех сил, и рухнула на него, уткнувшись ему в шею. Она не шевелилась, и Рен почувствовал себя совсем неловко, ощущая на своем теле все ее прекрасные изгибы. Еще хоть одно движение — и она наверняка почувствует, что у него уже стоит. — Кхм, ты не могла бы...? — произнес он, досчитав до десяти. Она все еще не шевелилась, и Рен почти опасался, что она потеряла сознание. На самом деле, он и понятия не имел, что делать, когда женщина падает в обморок. — Мне очень-очень жаль! — выпалила она, наконец подняв лицо, и жидкое золото ее глаз встретились с его льдистой синевой. Это было подобно удару тока. Рен сел прямо и сжал ее на удивление хрупкую талию, вцепившись длинными пальцами. Ее лицо было от души накрашено, но под густым слоем макияжа он разглядел прекрасное невинное личико, что уже было ему знакомо. Длинные гладкие волосы ее были собраны в аккуратный конский хвост, белый топ бессовестно открывал плечи, а кожаная юбка собралась складками, прижатая к его брюкам. Она прижималась прямо к его возбужденному достоинству, но, видимо, делала вид, что даже не понимает, на чем сидит, и ее близость была почти болезненной. Невыносимо сладкая на вид, в черных рваных чулках, с полными соблазна поблескивающими алыми губами, молящая о понимании взглядом глаз, в которых плескалось жидкое золото, черт возьми, знала ли она, насколько будоражил ее вид? Он почувствовал, как пульсирует на виске венка. Да как она пробралась в этот клуб через охрану? Святые небеса, она же еще ребенок! Ребенок, которому надо соблюдать комендантский час. Надо было сообщить ее родителям о том, как опасно их дочь проводит время по ночам. Он грубо схватил ее запястье, и на мгновение ее глаза помутнели от страха. Его хватка тут же ослабла. Запястье ее было таким тоненьким и хрупким, лишь пожелай он, и смог бы запросто его сломать! — Лет-то тебе сколько? — рыкнул он. — Почему после Л’Англь дю Фобур ты еще не дома?