Самая неинтересная и тягомотная часть.
___________________________________________
Я живу в кв.№3, поэтому определила себя в Третью к Птицам, но будем реалистами. По своему тотемному мировосприятию я — собака. В Доме я, скорее всего, попала бы в Шестую и тихо ненавидела бы свою псарню.
Все мои коллективы, начиная с детского сада и заканчивая группой менеджеров в СГА, так или иначе, относились к Шестым. Лидеры, аутсайдеры и свора… Собачья свора, в которой считают дивной забавой травить слабаков. Загонять жертву до последнего, как на охоте. В Доме Шестая ничем не отличается от моих прошлых коллективов — сборище рычащих и лающих кобелей и с*чек. Всё как полагается: верность и преданность, гордость за свою породу и медали на ошейниках. Кусачее, блохастое… быдло.
С виду всё хорошо и мирно, но на самом деле испытываешь постоянный стресс и моральное давление. В голове крутятся одни и те же мысли: «Когда же всё это кончится, господи?»
В Шестой никто не доказывает свою уникальность. Каждый пёсьеголовый покорно исполняет приказы вожака и озабочен насущными проблемами: пожрать, поспать, с кем-нибудь перепихнуться. Например, в Шестой новый закон Слепого насчет девушек встретили громким радостным лаем и захотели опробовать его сразу после утверждения.
А так, в основном, Шестая символизирует собой дружеское окружение. И именно этим она меня пугает. Негативный опыт прошлого сказывается: чем больше друзей — тем больше потенциальных предателей. Это остро ощущается в самой атмосфере перенаселенной Стаи.
Что во мне от собаки?
Да, я рычу, когда злюсь. Да, я лаю, когда ругаюсь. Вою, когда очень больно. Виляю хвостом и звонко тявкаю, когда радостно. Да, мне пока ещё нравится Чёрный, как главный Пёс Дома. Я могла бы (и хотела бы) с ним подружиться, подсознательно выискивая в нём поддержку и защиту. Да, во мне просыпается злобная лающая моська относительно Р Первого. Я бы рычала и лаяла за его спиной, чувствуя в нём врага, перед которым не стоит подметать пол хвостом. Точнее, нужно и стоит, но я слишком уж горда. Предпочла бы скорее, чтобы этот ротвейлер перегрыз мне глотку, чем выплясывать перед ним на задних лапках.
К слову, с Ящером, воспитателем Шестой, я веду себя куда более покладисто. Наверно из-за пофигизма собачьего воспитателя. Он вообще придерживается политики невмешательства. «Хочешь жить — умей вертеться». То есть, решайте свои проблемы сами, а к нему лишний раз не лезьте. Весьма удобная жизненная позиция.
Лаять на кого-то за спиной. Есть у меня такой грешок! Просто не давайте мне повода.
А теперь что во мне НЕ собачье.
1) Я не люблю собак как таковых. Вообще. И больше тяготею к кошкам.
2) Милые открытки с щенками никогда меня не вдохновляли и не умиляли.
3) Распрощавшись с детством, я давно перестала мечтать о собаке. Мне не нужна ни здоровая овчарка, ни аристократичный дог, ни свирепый волкодав. Мне не нужна маленькая карманная чихуахуа. Меня выворачивает от одной только мысли. И я руками и ногами открещиваюсь от псов в моей жизни. Это уже дошло до фобии.
4) Так же, как и собак, я не люблю всех представителей семейства собачьих: волков, гиен, шакалов, лисиц.
5) Любительница поговорить, спеть и посплетничать, я очень отличаюсь от обитателей Шестой. По правилам Дома, для Псов выдержка — чуть ли не основное требование. У меня выдержки нет и не будет, как ни дрессируй.
6) Я ненавижу спорт и не буду, радостно повизгивая, «гоняться за брошенным мячиком».
7) Я люблю свой цвет. Точнее цветок. «Женское счастье» он называется в народе. Я же зову его проще — «Лилейник».
Именно мой лилейник — основной камень преткновения бытия в Шестой. Любимый цвет со мной без малого с 2006 года. Он пережил уже несколько пересадок. Я взяла его с собою в Дом, чтобы точно знать, что растение не погибнет, если маман в очередной раз забудет его полить. Да и вообще, должно же быть у меня что-то своё, родное. Живое…
В Шестой, как изгой, попирающий устои пёсьего коллектива, я бы повсюду таскала свой лилейник, чтобы «добрые» собачки не помочились в горшок в качестве беззлобной шутки. Гадость сделана, а призывать к ответу некого. Весьма в духе Дома. Но, возвращаясь к лилейнику, думаю, что именно моё растение, в конце концов, и сыграло бы в моей жизни решающую роль.
Весь Дом узнал бы, что Шестая не любит и не принимает меня, даже несмотря на то, что я — собака. «Тихая травля», как я это называю. Псы не бьют меня, не гоняют как крысу, но морально дают понять, что я «мелкая шушера». Хорошо учусь. Пишу стихи. Могу плакат или стенгазету нарисовать. Создаю выгодный имидж Стае, но на большее рассчитывать не смею. Я очень остро чувствовала подавленность и моральную угнетенность от того, что состайники меня не ценят, да и не уважают. Я бы мечтала свалить из стаи Псов хоть куда-нибудь, хоть в Первую, не испугавшись посыла «лучше смерть, чем стать Фазаном».
Но…
Фазаны меня не приняли бы. Потому что надо быть редкостным дебилом, чтобы полностью соответствовать им и беспрекословно соблюдать все их многочисленные правила. Я никогда не смогла бы вести образцовую чистоту и порядок. Уставала бы от безукоснительного фазаньего режима. Я ненавижу диеты. Не люблю и не хочу ни на кого стучать. Если я веду дневник, то не собираюсь делать свои записи достоянием общественности. Одинаковость без права на самовыражение убивает меня. К тому же Фазаны первым делом потребовали бы, чтобы я избавилась от любимого лилейника. Да ни в жизнь!
Крысы встретили бы меня куда более дружелюбно. Гибрид уставился бы на мой лилейник с очевидной мыслью — каков он на вкус. Но во Второй уже с первых секунд моего пребывания стало бы понятно, что я не вписываюсь. Я в жизни никогда не красила (и не покрашу!) волосы в провокационный цвет. Я не люблю сладкое, не страдаю запорами, скептически отношусь к совокуплению и не стану писать на стенах матерные слова, упоминая мужское достоинство, как основу всего крысиного бытия. Трахальный мешок мне был бы безразличен, чем я смертельно обидела бы всех Крыс вместе взятых. Более того, я не люблю громкую музыку, не затыкаю уши гремящими наушниками и, несмотря на склонность к депрессии, не испытываю желания неожиданно порешить с собой. Время от времени во мне даже пробуждается страсть к уборке. Вырядиться как клоун и ошеломлять окружающих эпатажными выходками — явно не для меня.
«Ты — не наш человек», — сообщил бы мне сам Рыжий, неожиданно любезный, из-под стёкол очков заглядывающий за ворот моей рубашки, чтобы оценить размер груди. Ну да. А что такого? Поскольку это и есть сущность всех Крыс, я бы даже и не смутилась.
И тогда остались бы только Третья и Четвёртая.
И Третья, с подачи того же Рыжего, была бы более предпочтительна и очевидна. Я больше чем уверена, что Крысиный Вожак не упустил бы из виду мой любимый лилейник и в Клубе Картёжников, а может и в Кофейнике, не забыл бы рассказать об этом Стервятнику. Да и Шакал Табаки мог бы поспособствовать — обратить внимание Папы Птиц на «милую собачку» из Шестой, которая таскает с собой здоровенный куст. «Часом, не твоя ли птичка волей случая оказалась в псарне?» И тогда Папа Птиц наконец-то меня заметил бы.
Я даже предвижу, как он присаживается рядом со мной на перекрёсточном диване (на вежливом расстоянии) и прохладно здоровается: «Доброго времени суток». «Привет», — с трудом выдавила бы я из себя, покраснев при этом всей своей «пёсьей» головой. По правде говоря, мне бы очень хотелось сказать «здравствуйте», как будто Стервятник старше меня лет на тридцать и годится мне в отцы, но на самом деле Большая Птица — мой ровесник. Может я ещё и постарше, потому что до Дома прожила довольно долгую жизнь и успела многого добиться.
От его присутствия я бы впала в ступор, до побелевших костяшек пальцев вцепившись в большой горшок лилейника. Это наверняка выглядело бы забавно: Большая Птица с Луисом и съёжившаяся рыхлая девица, почти полностью спрятавшаяся за своим цветком, чтобы не выдать своих алых щёк и панического волнения.
Стервятник, как ценитель и знаток цветущей флоры, сделал бы мне замечание насчет подсушенных кончиков листьев моего «любимца», назвал его правильным латинским названием и посоветовал, чего моему лилейнику требуется, какими удобрениями его желательно подкормить. «Угу, спасибо. Но, вообще, ему не хватает света», — наконец выдавила бы я из себя, проклиная собственное смущение и зажатость. — «Но я не могу оставить его в Шестой». Птица перевёл бы на меня свой потусторонний взгляд и ничего не сказал бы. Мне не потребовалось бы объяснять ему, почему не могу.
Он бы ещё немного посидел со мной, словно не обращая никакого внимания, а потом ушёл, уверенный, что мне, так же как и другим, не по себе от его присутствия, от ощущения Тени за его плечом. В то же время, от его зорких глаз не укрылся бы тот факт, что я не ношу ошейник, и от меня не воняет псиной.
Я ненавижу запах псины — и вообще, когда от меня плохо пахнет. Я бы никогда не упустила возможность принять ванну (или встать под душ) и использовать средства личной гигиены. Ну, а ошейник — это вообще отдельная история. Наверное, это главная причина, почему я не смогу стать стопроцентной собакой. Носить талисман или кулончик на шее, например, ту же птичку, подаренную Танэшем, я, конечно, согласна. Но наматывать вокруг шеи ремень или даже цепь? Ни за что! Любой ошейник был бы для меня удавкой, и я бы стремилась его снять при первом же удобном случае, чем навлекла бы на себя немало неприятностей. Всё-таки законы Дома — это законы Дома. И их нужно соблюдать. Независимо от того, хочу я этого или нет.
Могу с уверенностью сказать, что я повторила бы историю Эрика Циммермана. Разве что без красных кроссовок.
Дело «с очень проблемной девицей» дошло бы до Акулы, и встал бы вопрос о моём переводе в другую группу. В это время я бы тряслась от страха, ожидая, что меня с минуты на минуту побьют всей Шестой или, того хуже, отыграются на моём лилейнике.
Конечно, было бы здорово, если бы, испытывая ко мне расположение, Чёрный включил мозги в нужный момент, взял бы надо мной шефство и запретил Стае устраивать собачьи разборки. Но это только усугубило бы ситуацию, закрепив за мной репутацию «белой вороны». Я бы физически чувствовала, как сильно меня ненавидят, за глаза называют «жополизкой» и даже замышляют устроить мне «тёмную» тайком от Чёрного. Это сделало бы мою жизнь совсем невыносимой…
Так, сама того не осознавая, я стала бы в Доме знаменитостью. Побить меня наверное не побили бы, но наградили чувствительными толчками и наговорили бы гадостей. Собачья свора на многое способна! Но это лишь добавило бы мне сомнительной популярности.
Уверена, сам Табаки подкатил бы как-нибудь ко мне, чтобы познакомиться поближе и узнать, что я из себя представляю. И первое, что сделал бы Шакал при знакомстве со мной — возмутился бы моей кличкой, заявив, что тот, кто окрестил меня был полным лохом, и «Мама Зо» мне совершенно не подходит. Мне бы стало любопытно, как бы он окрестил меня. Но Табаки, как ни странно, тут же заюлил бы передо мной, раскудахтавшись, что процесс получения новой клички — дело долгое и вдумчивое. «Врёт», — догадалась бы я. И Шакалу польстило бы, что я разоблачила его вранье.
Сам Табаки показался бы мне забавным, но до неприятного утомительным. Через три минуты его бесконечного трёпа мне бы остро захотелось его выключить и посидеть в тишине. Вместе с тем, он заметно выигрывал бы на фоне того же Сфинкса…
Так оно бывает, когда впервые видишь человека и сразу понимаешь: «Мы не подружимся». И со временем эта мысль получает практическое подтверждение и лишь укрепляется в своей правоте. Это не страх, как перед нетипичной внешностью Стервятника (хотя уродство отталкивает, да). Это не ревность перед красотой Лорда, взглянув на которого я каждый раз чувствую себя дурнушкой.
Кстати! Лорда я бы тихо ненавидела за его красоту и непомерные амбиции, в то же время тайно мечтая, чтобы он хоть раз мне улыбнулся, чтобы хоть раз небрежно сказал: «Привет». День его приветствия в мой адрес стал бы для меня знаменательной датой. Зафиксированным в памяти мгновением счастья.
О-о-о… Я бы многое отдала за возможность жить с Лордом в Четвёртой! Если не «спать», то хотя бы сидеть с ним на их знаменитой общей кровати, просто общаться с ним как с состайником и любоваться его безупречной внешностью. Но, опять же, присутствие Сфинкса да и несколько неадекватного Лэри быстро убили бы во мне романтический настрой. Мне бы постоянно напоминали о том, что я — собака, «пёсьеголовая». И это выражение ещё считалось бы культурным.
Четвертая не стеснялась бы говорить со мной «конкретно и по существу». И Горбач не заступался бы за меня, хотя считал бы, что он мой друг. Типа друг. С самоотводом. Да-да, Горбач сразу «сдружился» бы со мной, как со всеми своими бродячими питомцами из Наружности, ожидая, что я буду «лизать ему руки» и «вилять хвостом» за его подачки в виде доброты и понимания. Но повторюсь: я не люблю собак. Я бы не разделила с Горбачом его стремление накормить всех голодных «братьев наших меньших», обиделась бы за то, что он не вступился за меня перед Сфинксом с его моральным давлением и шипением лысого кота… Если бы ворона из Четвёртой обгадила бы меня и мой лилейник, я бы очень здорово разозлилась. Таким образом, наша «дружба» с Горбачом ограничилась бы стандартным «привет-привет», «пока-пока».
Да и в Ночь Сказок мне было бы просто нечего рассказать. Разве что о картине «Тигр с собачкой» и о том, как я нашла в Солнечногорске маленького тигрика и в этот же год вышла замуж за Димку, родившегося в год Тигра. То есть, «гора солнца», как переводится название Солнечногорска, подарила мне моё главное желание, главное счастье в жизни — любящего человека, того самого тигра, с которым я, маленькая собачка, «как за каменной стеной». То есть я устроила судьбу как по картине.
Табаки, услышав мою историю-сказку, присвистнул бы: «Вот ты!» и проникся ко мне неподдельным уважением. Он, как маг и волшебник, сразу оценил бы чудодейственную силу того, что со мной случилось. Отметил бы: «Ох, я знал, что он тебя любит. Ох, знал! Что же теперь-то, Он всё никак осознать не может? Но! Лучше поздно, чем никогда».
В тот момент я бы не поняла Табаки. Не поняли бы его и другие состайники. Но зато Лорд взглянул бы на меня просветлённым взглядом и, к моему счастью, стал бы со мною более мягким и дружелюбным.
Однако! Это всё — БЫЛО БЫ.
ЕСЛИ БЫ.
Поскольку я разумная и ходячая и могу помогать неразумным и неходячим, то решением Акулы меня отправят (и отправляют) в Третью. Именно для помощи нуждающимся. А в Птичнике двое неразумных, причём ещё и колясников, плюс Слон.
И вот с этого момента моя жизнь снова круто меняется. Начинается долгий и мучительный процесс превращения собаки в птичку, в пернатое существо с клювом и крыльями.
***
Ночь перед «отъездом» в Третью была бы для меня мучением. «Интересно, — думалось бы мне, — Курильщик в своё время чувствовал то же самое, что и я? Или у него эти спазмы волнения проходили как-то по-другому?»
Я сидела бы на койке в обнимку с лилейником и вглядывалась в ночной пейзаж за окном, проклиная эти долгие бесконечные минуты ожидания. Время от времени я впадала бы в полузабытье и опять «вскакивала», дрожа от страха, что что-то проспала.
Шестая накануне стала бы со мной подозрительно ласковой и покладистой. «Ну что, Мама Зо? Давай, проставляйся! Отступные готовь, — сказал бы мне один из главных пёсьих задир. — А ты как хотела? Думаешь, всё так просто?»
Псы заметно активизировались бы и завиляли хвостами, не упуская возможности поживиться нахаляву. И я бы, честно, не скупилась. Зная, что состайники, по счастью, народ непривередливый в выпивке и закуске, я бы раскошелилась на несколько канистр водки и сока (так я напоила весь цех когда-то, когда работала на «Детской литературе»). Поэтому точно знаю, что это сработает. И Шестая самозабвенно бухала бы, забыв обо мне. Мне же это было бы только на руку.
***
Я волнуюсь. Живот сводит от страха. И, вместе с тем, внутри меня зарождается какая-то шальная радость. Я покидаю пёсью стаю! Наконец-то! Наконец-то!!!
Утро встречает нас всех невыспавшимися, с едва ворочающимися языками, с приступами прогрессирующего похмелья. Чёрный, дыша перегарищем, наваливается на мои хрупкие плечики всей своей горой мышц и начинает пьяно вещать:
— Ты меня прости за всё. Ладно? Вот… честно… прости… Ты ваще ххххрший человек… Оч… хххрший… Но это ж Дом… понимаешь?
— Да, я понимаю, — отвечаю, морщась от неприятного амбре. — Чёрный, пожалуйста, не наваливайся на меня. Ты тяжеленный.
Вожак поднимает мутный взгляд. Наверное, я слишком дерзко веду себя; сейчас как гавкнет!
— Я тебе нравлюсь? — внезапно спрашивает Чёрный и лезет целоваться. О боже!
Успеваю ладонью прикрыть ему рот, отчаянно отпихиваю от себя. Не срабатывает. Тогда с силой наступаю ему на ногу. В этот момент моя начальная симпатия к Чёрному начинает катастрофически иссякать. Как и мои минуты пребывания в Шестой.
— Ай! Ссс….ка… — взвывает Вожак и, хватаясь за ногу, с возмущением выговаривает мне. — Ох*ела, что ли? Бл*дь! Ааа!!!
Знаю, он пьян, а когда пьян, то не слишком следит за языком при своих состайниках. Зато после, протрезвев через несколько часов, он сам же горько пожалеет о своём поведении и о сказанных мне словах. Даже согласится, что оттоптанная нога была правильным решением. Нужно было ещё и по морде ему дать.
Но пока Чёрный не совсем вменяемый. Стальной хваткой вцепляется мне в плечо и как следует меня встряхивает…
«
Когда б имел златые горы и реки полные вина….» — пьяными голосами затягивают возвращающиеся в спальню псы.
Тут же раздаётся женский смех, оханье и звуки рвотных позывов. Это отвлекает Чёрного от меня. Он отпускает моё плечо. На коже проступают фиолетовые синяки.
После какого-то неосознанного неуловимого сигнала я понимаю, что теперь можно убираться из Шестой навсегда. Проводы состоялись. К дверям Третьей меня никто провожать не собирается.
Ну, или почти никто.
