***
В Гнезде И вроде бы всё хорошо. И вроде бы в новом коллективе наступил мир. Тишь да гладь, да Божья благодать. Но расслабиться я не успеваю. Процесс превращения милой комнатной собачки в птицу никто, оказывается, не отменял. Вожак загорелся целью и развлекается по полной программе. Вездесущие поклонницы, судя по всему, утомили его. В Гнезде, как ни странно, опять нет ни одной. Я всё ещё никак не могу почувствовать Тень, и меня скорее пугает подозрительное отсутствие девушек, чем присутствие призрачного брата за плечом у Папы Птиц. Я настолько привыкла к мысли, что Стервятник либо у себя наверху, либо где-то за пределами Гнездовища, что от внезапного столкновения с ним буквально подскакиваю. Какой-то толстый белёсый стебель сваливается мне на голову, а потом на пол. Нервно сглатываю в качестве приветствия. — Добрый день, двоечница, — ледяным тоном здоровается Вожак, и едва заметная улыбка трогает его губы. Я предательски краснею. На фоне резкой неприязни мне больше всего в жизни хочется послать Большую Птицу куда подальше. Способный читать мысли Вожак улавливает моё настроение и выключает своё сомнительное обаяние. Оглядывается на один из вечнозеленых папоротников. Когтистой окольцованной рукой поглаживает сочные листья. Выглядит этот, казалось бы, невинный жест довольно жутко и устрашающе. Я безотрывно слежу за его рукой, чувствуя, как впадаю в полное оцепенение. Будто под гипнозом. — Ты третий день живёшь в Гнезде, — между тем продолжает Стервятник. — Думаю, за этот период главные акценты и приоритеты для себя ты уже определила. Не так ли? Резкий поворот головы и цепкий взгляд в глаза сравнимы для меня с физическим ударом. Стискиваю зубы и стараюсь выдержать навязанный зрительный контакт, чтобы не разоблачить панический страх перед вожаком. Обнаруживаю, что больше не подметаю пол хвостом. И заискивающе тявкнуть желания тоже уже не возникает. Какая-то немыслимая гордость взыграла вдруг. — Будем считать, что это так, — отвечает за меня Стервятник. — Значит, мы правильно рассудили: настало время для более обстоятельного разговора. Присаживайся. Откуда-то из недр буйной растительности Вожак выуживает стул для себя и садится. Сзади кто-то подставляет стул и мне. Я сажусь напротив. Слышен шелест крыльев улетающих птиц. — Мог бы предложить тебе кофе… — Спасибо, но я предпочитаю сладкий чай. — В любом случае, сейчас ты не получишь ни того, ни другого. Незачем отвлекаться. Мне хочется как-то едко ответить на этот обмен пустыми фразами, но не хватает смелости и силы духа. Во рту пересыхает. Воды! Воды, хотя бы пару глотков! Стервятник сжимает рукоять трости и продолжает начатый диалог: — В любой стае, в любом коллективе существует так называемая «иерархия». Лестница власти. Тебе знакомо это понятие? Я смотрю на его кольца и когти и стараюсь не представлять, как эти жуткие руки вот-вот схватят меня за горло. Я не Дронт. Мне после такой хватки не выжить. — Да, я в курсе, — вовремя отвечаю я. Косточка — подарок Рыжего — прожигает карман джинсов. Хочется незаметно достать её и сжать, чтобы почувствовать себя уверенней. — Хорошо, — удовлетворённо кивает головой Стервятник и внезапно наклоняется ко мне. Тон его голоса становится более опасным и угрожающим. — Тогда скажи мне, милое дитя, на какую ступень прицелилась ты? — Уж точно на две-три перекладины повыше от самой нижней! — Я удивляюсь самой себе, как бойко нашлась с нужным ответом. Плюнув на всю тактичность, достаю из-под попы оправленную в золото кость и с силой сжимаю её. Вожак усмехается. Ставит какую-то очередную мысленную галочку. — Низковато взлетать собралась. — Мне достаточно. Мягче будет падать вниз. — Что же, тогда поздравляю с успехами, — продолжает Стервятник. Выдерживает паузу. — И ещё один вопрос. При таком удивительном сверхвезении, на что же ты обижаешься? — Когтистая рука быстрым жестом останавливает мою ответную реплику. — Подожди. Позволь я сам отвечу. За тебя. — Вожак опять устанавливает зрительный контакт и проговаривает каждое слово. Будто вворачивает шурупы мне в сознание. — Ты хочешь играть роль милого домашнего щенка, верно? Чтобы тебя чесали за ушком и давали сахарную косточку в благодарность за твою отзывчивость и преданность. Спешу развенчать твои иллюзии. Это абсурд. В Гнезде ты либо птица, либо никто. Поэтому мой тебе совет: избавься от своих пёсьих повадок как можно скорее. — Другими словами, «стань, пожалуйста, злой» — заключаю я, продолжая отчаянно краснеть. — Ещё один парадокс. Ты не заметил? — Видимо, нет. — Но как же! Если в Доме быть доброй опасно для жизни, и безопасности мне никто не гарантирует, то зачем же тебе самому серчать на то, что я веду себя как собака в стае падальщиков? Как умею, стараюсь защититься, не позволяю окончательно себя заклевать. — Резон в твоих словах, определённо есть, — Стервятник по-кошачьи жмурится. Я боюсь поверить, будто бы наша беседа Вожаку очень приятна. — Ни на минуту нельзя терять бдительности, согласен. Но! Оставаясь собакой, подсознательно ты только увеличиваешь чувство постоянной опасности. Ты ждёшь покровительства и снисхождения. Да-да. Ждёшь. — Он опять пригибается ко мне и говорит прямо в глаза. — Пойми, я не могу гарантировать тебе стопроцентную поддержку и благосклонность в ответ на каждое действие, которое ты считаешь правильным. Улавливаешь смысл? Дать тебе обещание стать твоим личным телохранителем я не могу. Я рассеянно вглядываюсь в его огромные жёлтые глаза и вспоминаю одноклассника Серёгу Синицына. У того были такие же огромные выпуклые веки, но глаза синие. Впрочем, и у бывшей коллеги Ирки Сизовой были такие же глаза. И я подозревала, что каждый из них переболел базедовой болезнью. — А я сегодня ходила в Ночь, — неожиданно для себя самой признаюсь я. Судя по всему, как только Большая Птица сказал, что нельзя терять бдительности, так я её сразу же и потеряла. Его ответ обескураживает меня. Вновь по-кошачьи зажмурив глаза, Вожак мечтательно произносит: — Надеюсь, ты оценила столь щедрый жест от старого плешивого Стервятника. Он очень хотел сделать приятное. Старался, как мог. Вижу, у него получилось. От удивления я теряю дар речи. — Что?.. — наконец выдавливаю я. — Но… откуда? Я же никому не говорила… Может, тогда и Лорд пообщался со мной с твоего разрешения? — Нет. К сожалению, управление самодеятельностью Лорда вне моей компетенции. А хотелось бы. Это правда. Я смотрю на вожака и не понимаю, что его внезапно так развеселило. Инстинкт самосохранения ищет подвох. Как бы мне опять не намяли бока от этой необъяснимой радости Папы Птиц. — Как же у вас, у птиц, быстро распространяются новости, — наконец соглашаюсь я. — Не «у вас», а «у нас», — поправляет Стервятник и тут же добавляет голосом, полным стали: — Это то, что делает стаю стаей, Зо. Ты могла бы гордиться тем, как быстро проявилась эта связь между тобой и коллективом. Я бы сказал, феноменально быстро. Стервятник встаёт со стула, давая понять, что разговор окончен, но уйти не успевает. Хриплое оханье вырывается из его груди. Краска мгновенно сходит с его лица, делая вожака ещё бледнее, чем он есть. Стылый взгляд становится пустым и бессмысленным. Острозубая усмешка превращается в гримасу нестерпимого страдания. Корпус тела даже выгибается назад, как от неожиданного резкого удара. Стервятник судорожно хватается за трость. — О боже, — выдыхаю я от страшной догадки и начинаю отчаянно звать: — Ребята, на помощь! На помощь! Если минуту назад я буквально ненавидела Папу Птиц, то сейчас готова отдать последнее, лишь бы боль не одолевала его. Доверив страдающего мгновенно активизировавшейся стае, я бегу в туалет набирать холодной воды. — Папе больно… опять больно… — хнычет Слон. Дронт и Гупи, подставив свои плечи как опору, провожают скорчившегося вожака до ближайшей кровати. Только уткнувшись носом в подушку, Стервятник издаёт хриплый отчаянный вскрик… серию вскриков. Его трясёт. Его всего ломает опять и опять. — Музыку!.. Музыку!.. — рычит вожак сквозь стиснутые зубы. И перепуганные птички, как по какому-то давно знакомому сценарию, бросаются к магнитофону создавать музыкальный фон. Но кассеты как назло зажёвываются. Магнитофон выплёвывает их. Радио издаёт шипение и чавканье, вместо fm–волн. Сами птицы больше создают возни и паники, чем реально помогают страдающему от боли. — Сейчас. Сейчас станет полегче… — бормочу я, едва не плача. И Стервятник вздрагивает от первой холодной примочки на своём агонизирующем колене. Слон заговаривает любимый кактус вожака: «Помоги, помоги ему…» Птицы воюют с кассетником, пригибаясь от каждого вскрика своего вожака. Я стараюсь как можно чаще менять влажное полотенце, заклиная и умоляя боль ослабить хватку, прекратить свой внезапный натиск. Хлопает входная дверь, и Дорогуша укатывает посмотреть, кто там так не вовремя пожаловал. — Где Стервятник? Мне нужно поговорить с ним, — доносится до нас требовательный голос Чёрного Ральфа. — Боюсь, на данный момент это невозможно, и Папа не может вас принять, — озабоченно качает головой Дорогуша. — Может я ещё и разрешения твоего спрашивать должен? — угрожающе рычит Ральф и, откатывая коляску Дорогуши в сторону, несётся в нашу сторону. — Что, чёрт возьми, за дела?! Очевидное жалкое зрелище предстаёт перед воспитателем: сжавшийся над кактусом Слон, перепуганные растерянные птички, терзающие подкассетник магнитофона, я, с мокрым полотенцем склонившаяся над ногой вожака, и сам вожак, сгибающийся и выгибающийся под действием охватившего его приступа. — О, не знал, что ты плохо себя чувствуешь, — останавливается Р Первый. Снижает сердитый тон до сварливого бурчания. — В следующий раз потрудись как-нибудь предупредить, что не придёшь. Чтоб я не тратил время на пустые ожидания. Договорились? Стервятника пытает собственная физическая боль. Он поднимает на воспитателя мутный расфокусированный взгляд и, вновь вздрогнув от невидимого удара, гасит новый вскрик в подушке. Ральф продолжает стоять и смотреть на всё это, будто проверяет, притворяется Стервятник или ему действительно плохо. Через две-три минуты созерцания чужих страданий воспитатель покидает Гнездо. — Больно часто у тебя стали случаться приступы за последнее время, — говорит Р Первый, уходя. И это могло бы показаться фразой исполненной сочувствия, но мне почему-то отчётливо слышатся досада и раздражение в голосе воспитателя. И, как подозреваю я, слышатся они не только мне одной. Проигнорировав последнюю реплику, вожак вновь утыкается носом в подушку. — Идите в столовую… — еле слышно произносит Папа Птиц, наблюдая из-под полуприкрытых век, как волнуются и сопят птички, определив время обеда. — Накормите малышей… и сами… поешьте… — Пап, а как же ты? — спрашивает кто-то из птиц, но ответа так и нет. Стервятник снова заходится в беззвучном крике… Я в панике и не знаю что делать: остаться или уходить вместе со всеми? Да мне кусок в глотку не полезет, зная, что тут происходит такое! Ищу глазами девочек-птичек. Пусть они позаботятся о Папе. Хотя бы одна из них!.. Кость — подарок Рыжего — сваливается на пол. Спешно поднимаю её — неестественно горячую, намоленную моим бесконечным: «Помоги. Помоги. Помоги». Совсем как любимый кактус Стервятника в руках у Слона. Сжимаю кость в руке. Нужно что-то быстро решить. Нужно что-то быстро сделать. Но, вспоминая, что за сердобольную и самоотверженную «мать Терезу» можно получить по шапке, я всё-таки присоединяюсь к ребятам, которые собираются в столовую. И в последний момент, подчиняясь странному, будто навязанному свыше приказу, резко разворачиваюсь. Решительно возвращаюсь к кровати Вожака и надеваю подарок «от одного пернатого покойничка» на шею Вожака. Необъяснимое удивление проскальзывает в потухших глазах Стервятника. — Это должно помочь, — убеждённо говорю я. -«Молодец!» — прилетает в мой мозг чужая, явно НЕ МОЯ мысль.***
Чуть позже, за обедом, я буду думать только о том, что я наделала и под чьим управлением оказалась. Кто он, тот невидимый, похваливший меня за мою смелость? И почему я так уверена, что за этот «марш-бросок» мне действительно ничего не грозит?