***
Отмытые, чистенькие, переодетые в свежие слюнявчики неразумные уже готовы посетить столовую. — Мама Зо! Мама Зо! Мама-мама-мама Зо! — раскачиваясь из стороны в сторону, напевает Слонёнок. До этого он каждые полминуты сгребал меня в объятия. Я была не против, пока от силы крепких обнимашек у меня не заболели рёбра. Пользуясь возникшим временным перерывом, решила переодеться. Футболку от Красавицы пора стирать. Из вещей, более менее соответствующих трауру Гнезда, в рюкзаке нашлась туника с длинными рукавами, классическая юбка и упаковка капроновых колготок. Не самая удобная форма одежды. Но придётся носить. Летун с моим заказом по-прежнему пока ещё не вернулась. — Иго-го! — заржал на всё Гнездо Конь. — Так ты, оказывается, девушка! — Спасибо, что обнаружил, — пробормотала я, вновь отчаянно покраснев под смех готических принцесс. Никогда не страдала так называемой «девочковостью», чтобы всячески подчёркивать свою женственность. Образы девочек-птичек — с их тонкими талиями, нежными оголёнными плечами и хрупкими ладошками — мне всё равно не перещеголять. Глупо, но у меня просто нет денег на все эти платья, перчатки, шляпки и чокеры-ожерелья, которые прилегают к шеям настолько плотно, что, опять-таки, напоминают собачьи ошейники. Птицелог по-прежнему таращится на меня, обнаружив у меня наличие женских форм. Больше мой новый образ никто не комментирует. Фразочка от Коня была слишком ёмкой. Её хватило на всех. Нервно тереблю птичку на кулоне, подаренном Танэшем. — Отпад! — наконец прерывает красноречивое молчание Дорогуша. — А теперь — в столовую, — командует Дракон. Парни откладывают свои вышивания.***
После посещения столовой. Включив настольную лампу и разложив перед собою книги, я пытаюсь заниматься, подготовиться к завтрашним урокам. Мне это не удаётся. Опять впечатления дня переполняют моё сознание. Конь решил быть солидарным с Пузырём и раскрасил себе лицо точно таким же образом — вертикальными линиями поперёк век и румянами. Теперь в Гнездовище стало двое жутких матрёшек. Одна — колясница, низенькая и круглолицая, вторая — ходячая, длинная и тощая, с вытянутым лицом. Если учитывать, что Конь вообще-то редко когда пользуется косметикой, тем более в таком количестве, глядеть на него с макияжем было более чем странно. Увидев двух своих логов с румянами и «прорезями для глаз», у главного бандерлога Дома Лэри отпала челюсть. Бедняга даже подавился бутербродом и долго пытался откашляться под визгливые причитания Табаки: что, мол-де, нельзя быть таким впечатлительным. Это вредно для здоровья. От общей вычурной траурности птиц решил не отставать и Гупи. Приплыв из своего небытия обратно в стаю, он додумался надеть чёрное боа. Только намотал его почему-то не вокруг шеи, а вокруг головы. Как тюрбан. Голова на тонкой шее сразу стала угрожающе покачиваться под тяжестью нелепого «головного убора». Я могла бы захихикать над безумным образом Гупешки, которому не хватило только бурки и ятагана, чтобы выглядеть как настоящий кавказский джигит. Но, судя по тому, как отнеслись к идее Гупи другие птицы, от причуды состайника мне стало ещё более жутко, нежели чем смешно. «Психи, бл*дь», — беззвучно пробормотал Р Первый, оглядев всю нашу птичью команду. Стервятник тут же лучезарно улыбнулся, будто получил личный комплимент от воспитателя и посмотрел на стаю с гордостью, не теряясь на фоне размалёванных психов только за счёт высокого роста и винтажной шляпы на голове. По возвращению в Гнездо у Ангела случилась истерика. Даже без грустного комментария от Красавицы птицам было уже понятно: «smoky eyes» Ангела в сравнении с образом Дорогуши превратились в ничто. Разъезжая взад-вперёд по комнате, сладкоголосый Ангел выплёскивает из себя своё негодование, мешая мне заниматься. — Ты видел, Бабочка, ты видел?! — Ангел захлёбывается возмущением и завистью. — Накрасил губы МОЕЙ же помадой и теперь думает наверно, что ему всё можно! И все смотрят на него, главное, восхищаются. А я… Я как будто пустое место! — Переводит дыхание. — Этого я Дорогуше никогда не прощу. Никогда-никогда в жизни. Вот совсем-совсем никогда. Шмыгнув носом, Ангел закатывает глаза к потолку, смахивая с прокрашенных ресниц не существующие слёзы. После, хватает пилку и начинает энергично полировать свои безупречные когти. Продолжает то и дело закатывать глаза. Весь такой обиженный-обиженный из себя. — Это подстава чистой воды! — наконец заключает он. — Бабочка, ну почему ты молчишь? Скажи мне хоть что-нибудь! — А чё я-то? — отзывается Бабочка, поднимая глаза от вышивания. Втыкает иголку с ниткой обратно в канву. — У Дорогуши одна стрелка на полмиллиметра короче другой нарисована. — Правда? — шёпотом уточняет Ангел и спустя мгновение заметно веселеет. Разницу в полмиллиметра Бабочка, разумеется, выдумал. Но стоило Ангелу только услышать, что макияж Дорогуши где-то в чём-то не безупречен, так зависть тотчас отпустила его. Без ведома самого Дорогуши, он милостиво возвращён обратно в друзья. — Фу, — передёргивает плечиками Ангел и с жалостью добавляет: — Он даже краситься по-нормальному не умеет, а туда же! Выпендривается… — Эта диффенбахия скоро совсем сдохнет, — прилетает в ответ мрачное заключение от Дронта. Всё нормально. Обычные будни Гнездовища. Наконец, покончив с заданиями к завтрашним урокам и заодно проверив каракули некоторых из моих состайников, я чувствую себя совершенно измотанной и уставшей. Спешу скорее принять душ, с целью лечь пораньше спать, чтоб не участвовать в дегустации той дряни, которую варили птицы сегодня днём. Рыжая продолжает меня ревновать. Я героически стараюсь не смотреть на Лорда и, по мере возможности, не думать о нём. Русалка загадочно улыбается мне, явно уже приступив к созданию обещанного подарка. Мне нужно оставить всё это в сегодняшнем дне, зачеркнуть словом «вчера». И вот я уже накупанная, позёвывая, иду-спешу к своей койке, как со стремянки ко мне прилетает следующее: — Зо. Продолжим наш разговор. Зевать сразу расхотелось. Я чувствую, как вновь напрягаюсь от этого холодного властного тона Вожака. «Нашёл время, блин!» — хочется проворчать мне. Но я подавляю в себе это желание. Стервятник криво усмехается: — Присаживайся. От грядущей перспективы разговаривать с ним, глядя вверх, закинув голову, мне становится неприятно. С мокрых волос вода течёт за шиворот, заставляя ёжиться. Возможно, Птица принимает мои поёживания на свой счёт. Даже не удивляется. Я осмеливаюсь высказаться первой: — Если тебе не трудно, спустись, пожалуйста, со стремянки. — Вот как? Чем же тебе не понравился мой насест? — Я плохо вытерла голову. — О, — останавливается Стервятник, успевший рассвирепеть. Зубасто улыбается. — Действительно, весомый аргумент. Я опускаю глаза, стараясь пережить внезапную зубную боль от улыбки Вожака. Подсушиваю воротом халата кончики волос. Рассчитываю сделать это как можно незаметней. Голову действительно следовало бы вытереть получше ещё в самом душе. Но кто ж знал-то?.. Стая разлетелась кто куда. Никто не осмелится отвлекать Папу Птиц от запланированной беседы. Никто не осмелится обратиться к нему с какой-либо просьбой в этот момент. Ощущаю себя обвиняемым в зале Суда. Без права на адвоката. Стервятник садится напротив меня, почему-то соединяя когти обеих рук в жесте защиты. От кого он защищается? От меня? Да я сама его боюсь! Молчим. — Ну? — осторожно прерываю я затянувшуюся паузу, принципиально рассматривая папоротник в горшке. — Будь добра смотреть мне в глаза, когда я с тобой разговариваю. Приходится слушаться. Возвращается неприятное чувство затаившейся опасности, угрозы, исходящей от того, кто заведомо сильнее и физически, и морально. — Начну с того, что твои обвинения относительно определения «мусорного ведра» для нас оскорбительны. Право личности неприкосновенно, тем более, если этих личностей в одном человеке уже двое. «А может у него не натуральный жёлтый цвет глаз, а линзы? — думаю я, как перед казнью, впиваясь в колючие глаза собеседника. — И зрачки у него сужаются не по кругу, как у всех людей, а с двух сторон, как у кошки. Вертикально. Расширяются и сужаются… Расширяются и сужаются…» Стервятник вновь чему-то усмехается. На какую-то долю секунды он вдруг замирает. Совсем-совсем как хищная птица. Прикрывает глаза, тем самым прерывая мои лихорадочные размышления о линзах и зрачках. А после говорит тихим, почти потусторонним голосом: — Кто ты? Кем ты являешься на самом деле, Зо? Откуда в тебе столько силы и влияния, чтоб заставить старую больную птицу покинуть свою верхотуру лишь потому, что ты попросила? — Дурь какую-то ты говоришь. Причем здесь сила-то? Это всего лишь уважение к собеседнику, уважение ко мне как к женщине, и не более того, — бойко отвечаю я. Стервятник тут же распахивает глаза, и я вжимаюсь в стул, понимая, что опять не поняла всего трагизма ситуации. Кажется, я опять ляпнула что-то не то. Какое-то время вожак замораживает меня взглядом, раздумывая наверно, стоит ли оставлять меня в живых, а потом вдруг смеётся. Кивает каким-то своим мыслям. — Хорошо, — соглашается Стервятник, побеждённо разводя ладони, — пусть будет так. И всё же, — тон его голоса опять снижается почти до шёпота. — Подарок от Рыжего — чудесная вещица. Но без твоего участия — это обыкновенная куриная кость. А куриная кость не может снимать боль, не может делать беспросветную чёрную полосу светлее. Меня почему-то начинает познабливать. Кутаюсь поплотнее в банный халат. — Смотри, — между тем продолжает вожак, опять соединяя ладони, отделяя ими каждый факт своих рассуждений, — за последнюю неделю ты уже успела и в другую стаю перейти, и под кулаками побывать, и в Лесу очутиться, и с Рыжим поговорить, и даже напиться, прошу прощения, в хлам. Ко всему выше перечисленному стоит ещё прибавить твои подвиги в плане как рассмешить всю стаю и заставить её рыдать, напомнив о трауре. Как ты успеваешь сотворять и вытворять всё это? Объясни мне, откуда в тебе столько энергии? В чём заключается твоя очевидная феноменальность? — Почему тебе приспичило выяснить это именно сейчас, когда все нормальные люди ложатся спать? — раздражаюсь я и опять вздрагиваю, вовремя сообразив, что высказала свою мысль вслух. — Так у тебя остаётся меньше шансов правдиво солгать мне. А я очень не люблю, когда мне лгут. — Я — собака, живущая в Гнезде. Вот тебе и ответ. — Нет. Это как раз НЕ ответ. И ты НЕ собака, — отсекает Папа Птиц. — Я могу распорядиться применить к тебе моральные и физические методы воздействия, чтобы хоть как-то контролировать и сдерживать твою кипучую деятельность и в Гнезде, и за его пределами. Но только что мне это даст? Ничего. Абсолютно ничего, кроме дополнительного чувства вины. Мне это не нужно. Точнее, нам это не нужно. Стервятник опять переглядывается с кем-то невидимым у себя за плечом. Кивает кому-то в пустоте. — И? — И, — Стервятник продолжает высказывать прерванную мысль. — Оценивая трезвым взглядом всю изменившуюся систему бытия, проанализировав два временных отрезка — «до» и «после» — мы пришли к выводу, что твоё появление в Гнезде дало скорее положительный эффект, нежели чем отрицательный. Поэтому мы вынуждены попросить тебя оставаться такой, какая ты есть. Иерархии и положения мы уже обсудили ранее. — Ну, если вы вынуждены… «Это лишь оборот речи. Не обижайся». — Очень неприятный оборот. — Ты опять общаешься сама с собой? — напоминает о своём присутствии Стервятник. — Да, — спохватываюсь я. — Приятное занятие, согласен. И ещё. Последнее. Я как заворожённая смотрю на чёрные крючковатые когти вожака и думаю о том, как ему, наверное, неудобно с ними жить. Например, застёгивать пуговицы с таким маникюром — 100% сплошное мучение. — Возможно я слишком многого от тебя требую, — медленно произносит Папа Птиц, и меня искренне удивляет сомнение в его голосе. — Но у меня к тебе будет ещё одна небольшая просьба. –? — Не уходи, пожалуйста. — Куда? — В Лес. Птица опять устанавливает со мной зрительный контакт. Его руки на наболдашнике трости остаются неподвижными. Я удивлена настолько, что у меня нет слов для ответа. Лес? Да я вообще-то и не собиралась туда. Я устала. Я хочу спать. А ещё я очень-очень боюсь быть снова побитой… за свою резкость и прямолинейность, которую можно растрактовать как неуважение к вожаку и его трагедии. — Ты так и не сказала мне, кто ты. Я совсем запугал тебя, бедное дитя, и ещё смею на что-то уповать. — Береги себя, — неожиданно для себя самой говорю я, вспоминая как часто использовала это словосочетание в Наружности, в общении с дорогими мне людьми. — Зачем? — быстро отвечает Стервятник. Я вздрагиваю от этого короткого вопроса-ответа. И ухожу первой. Спать.