***
За неимением маникюрных ножниц, пользуюсь подручными средствами. — Что ты делаешь? Ну вот что ты делаешь?! — болезненно вскрикивает Ангел, застукав меня за моим занятием. — Чего? Я стригу себе ногти. — Но не секатором же для подстригания листьев в цветнике! Какое святотатство! — Что нашла, тем и стригу, — огрызаюсь я. — Куда ты дел мои маникюрные ножницы? Последний раз я тебе их давала! — Я их потерял. Причём, целенаправленно, — деловито сообщает Ангел и веско добавляет: — Зо, птицы не стригут себе когти никогда. Неразумным если только. Маникюр должен быть! Ма-ни-кюр! И чем длиннее, тем лучше. Да, и желательно ногти иметь свои, а не накладные. — Но мне же неудобно! — Ничего, привыкнешь. — Нет, не привыкну. Это не практично! — Практично, не практично… — ворчит Ангел. — Это основа имиджа, и будь добра ему соответствовать. Нет, с тобой точно инфаркт заработаешь, глядя на такое! Дай сюда, а то сломаешь! — Кого? Ногти? — СЕКАТОР! Ангел устало закатывает глаза и, отобрав у меня секатор, уезжает куда-то в джунгли. Позже, маникюрные ножницы очень быстро находятся и возвращаются обратно мне.***
В коридорах Дома. — Хотел бы я знать, что вас так развеселило на днях. Когда кислолицые смеются — это всегда не к добру. — Если я скажу тебе, что мы смеялись над рифмами одной из птиц, тебе от этого станет легче? — отвечаю я. — А потом сами же избили юмориста, да? И ты тоже в этом участвовала? — Твои вопросы оскорбительны для меня. — Так участвовала? — Нет! И вообще, я не обязана перед тобой отчитываться, Чёрный. Внутренние дела Гнездовища тебя не касаются. — Эк оно как! За Стервятником слово в слово повторяешь уже. Большой Пёс усмехается поверх моей головы и продолжает идти рядом, как полицейский, провожающий задержанного в СИЗО. Я ищу выход из сложившихся обстоятельств, но понимаю, что бежать мне некуда. Если я сейчас дам от Чёрного дёру, тот опять схватит меня за плечо, и на этот раз точно вывернет мне руку из сустава, вцепившись своей бульдожьей хваткой. По всей видимости, Вожака Шестой вновь одолела жажда выговориться, и он опять назначил меня благодарным слушателем. Эдакая дополнительная привилегия от псов, вечное напоминание о «собачьем» прошлом. — Говорят, ты теперь его правая рука: как только этого хромоногого опять скрутит его приступ, так ты первая бежишь к нему со своей помощью. В Шестой я за тобой такого рвения не замечал, — между делом продолжает Чёрный. — Это прям каким-то предательством попахивает. — Предательством?! — я аж подпрыгиваю на месте. Как ошпаренная кошка. Ошеломлённо смотрю на собеседника и гадаю, в своём ли он уме. — По-моему, это слишком громко сказано! И чем же я тебя предала? — Ты не меня предала, а нашу дружбу, — отвечает Чёрный. Достаёт из нагрудного кармана рубахи пачку «Беломор-канала». Закуривает. — Знаешь, что я больше всего ценю в людях? Смелость, верность и взаимовыручку. А презираю — подлость и лизоблюдство. Не ожидал, что последнее станет для тебя нормой. Чёрный курит задумчиво, глубоко затягиваясь, выдыхая ядовитый дым в сторону. Меня удивляет то, что он вообще закурил. Судя по всему, главный Пёс таким образом скрывает собственное напряжение. — Я и без тебя знаю, что для меня норма, а что — нет. И где ты был со своей взаимовыручкой, когда мне так остро была нужна твоя помощь? Ты ни разу за меня не заступился! Ни разу! — Потому что у вожаков не должно быть любимчиков — это раз, и каждый должен уметь постоять за себя САМОСТОЯТЕЛЬНО — это два. — Но осадить Стаю, приказав ей не трогать меня, ты вполне мог бы! И вообще, всё это дела давно минувших дней. Я к Шестой больше не отношусь. Закрыли тему. Чёрный опять усмехается. Я не могу отогнать от себя навязчивые сравнения: как сильно он стал похож на Сфинкса. Здоровенный бритоголовый детина в бандане с черепушками. У него и голос такой же обманчиво-спокойный, и походка твёрдая, как у настоящего Хозяина Жизни. И весь он преисполнен внутреннего достоинства. Воистину, вожак. Вот только мне совсем не хочется вилять перед ним хвостом. Желание шипеть одолевает. Как у разозлившейся гусыни. Впрочем, Чёрный никогда не страдал проницательностью. По-прежнему никуда не уходит и не торопится меня отпускать. — Я почему-то думал, что ты захочешь рассказать мне о своём путешествии в Наружность, — чуть позже говорит он. — Представь себе, несколько дней ждал, когда ты подойдёшь поговорить со мной об этом. Ну что? Почувствовала разницу — где настоящая жизнь, а где однообразное существование? — Да. Но и Наружность станет однообразной, когда у тебя нет крыши над головой и нечего покушать при этом. Поэтому променять Дом на пустой внешний мир я пока не горазда. — Без своих любимцев остаться боишься, — подытоживает Чёрный. — Но зря надеешься. Жополизы никогда не удостаивались должных почестей, имей в виду. Вожак Шестой скользит взглядом по моей рассечённой губе и уходит. Я остаюсь стоять на месте, ошеломлённая последней фразой. Это кто это здесь «жополиз»? Я? У меня и в мыслях не было! Продолжаю смотреть Чёрному вслед и зябко кутаться в подаренный Русалкой палантин. В который раз жалею об отсутствии в руках горшка с лилейником. Кажется, меня начал одолевать очередной приступ фатального одиночества. Никто меня не любит. Никто не понимает. — Чудо произойдёт, — звучит за спиной. В следующую секунду, осознав, кому принадлежит голос прочитавшего, у меня перехватывает дыхание. Лорд! «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, » — тут же захныкало моё сердечко. Вся моя воссозданная уверенность в смирении и безысходности, как по мановению волшебной палочки, рассыпается в прах. Страшно повернуть голову в сторону. Страшно не справиться с охватившим меня чувством. — Может, ты всё-таки соизволишь обернуться, и мы поздороваемся? — продолжает Лорд. — Привет, — выдавливаю я, раскрасневшись от замечания. — Привет, — снисходительно усмехается Лорд. Он перебрался из коляски на костыли, ни на миг не растеряв при этом своего великолепия. Я уже успела определить, что он на голову выше меня, и, для неходячего, у него крепкие сильные ноги. Не удивлюсь, если в будущем Лорд сможет ходить самостоятельно. — Давно хотел сказать: шикарный слоган ты себе выбрала, — между тем продолжает он. — Звучит очень оптимистично. Как-то сразу верить хочется. — Это надо «спасибо» Русалке и Табаки сказать. Сама бы я не рискнула демонстрировать птицам подобный оптимизм. — О! Значит, малыш Табаки и тут уже успел подсуетиться. Вот проныра-то! Лорд усмехается, и я таю, как мороженое под солнцем, от его усмешек. Какой же он всё-таки потрясающий. — А я, как видишь, осваиваю костыли, — ни с того ни с сего комментирует ситуацию этот «потрясающий» и с пафосом декламирует; — Хромоногий Белый Дракон ощущает себя тощей стриженной оглоблей. Он уже готов распрощаться с мечтами о ходьбе. Но в следующий момент Зо категорически отметает его сомнения. Прими мой поклон. И Лорд, к моему изумлению, действительно пытается поклониться. Попытка оказывается неудачной. Равновесие теряется, и, охнув, «хромоногий Белый Дракон» заваливается вперёд. — Осторожнее, не упади! — я вовремя ловлю Лорда под плечи и тем самым останавливаю его падение на пол. Мысленно благодарю неуклюжего Красавицу за полученный опыт. Натренировал реакцию. — Упс! Прошу прощения, — бормочет Лорд виновато и поднимает на меня глаза. Наши лица оказываются на расстоянии десяти сантиметров друг от друга. Осознавая всю эту неожиданную близость, осознавая весь тактильный контакт своих ладоней с его плечами, я краснею ещё гуще. Жадно впитывая в себя мгновение неожиданного счастья, неуверенно бормочу: — Ты не оглобля. — Да, — хрипло отвечает первый красавец, с лукавством в глазах оценивая алый цвет моих щёк. — Зато теперь я на высоте собственного роста. Наконец-то… Спасибо, что поймала меня. Было бы весьма досадно упасть в тот момент, когда красуешься перед девушкой. — А ты разве красуешься? — Именно. Лорд выгибает бровь, напускает в голос аристокрастической холодности и высокомерия, дует на отросшую чёлку. Великолепный в каждом своём жесте, в каждом действии. — Я тебя впечатлил? — быстро уточняет он. — Очень, — зачарованно выдыхаю я и вдруг понимаю, что всё ещё продолжаю держать Лорда под плечи. Тут же быстро отстраняюсь. Оборвала самой себе длительность сбывшейся мечты. Это почти мазохизм. — Собственно, к тебе-то я и шёл. Воспользовался предоставившейся возможностью извиниться. И за Рыжую. И за себя. Это очень неприятно — осознавать себя источником проблем. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Поверь. — Я всегда тебе верю, — едва слышно признаюсь я. — Не могу не верить… — Мне это приятно, — Лорд одаривает меня одной из самых восхитительных своих улыбок. — Смею надеяться на твоё прощение и понимание. Спасибо за запонки! Немыслимые слёзы подкатывают к глазам. «Так мы же расставляем все точки над «i»! Вот так неожиданно и быстро, — догадываюсь я, — прямо посреди коридора. Лорд определяет мне дистанцию относительно него, и при этом оставляет за собой право на флирт. То ли нечаянная милость, то ли сверхъестетственная жестокость — разобраться бы». — Будь счастлив. — Спасибо. Ты тоже. Лорд одаривает меня новой улыбкой и, подмигнув, уходит от меня. Я заставляю себя не смотреть ему вслед и не плакать.***
Перед ужином. В Гнезде. Траурные одежды. Выбеленные лица. Прорисованные синяки вокруг глаз. Если обстановка Третьей похожа на погост, то сама Стая — на восставших мертвецов. Чёрно-белое однообразие разбавляет лишь многоцветье губных помад. Мальчики-колясники вышивают. Девочек-птичек не видно ни одной. Видимо, улетели вслед за Папой. — Я с тобой теперь не разговариваю! — объявляет Ангел. — Да неужто? — усмехается Дорогуша. — Посмотрим, насколько тебя хватит. — На десять минут. До приёма его капель. А может и того меньше, — определяет Бабочка. — Устыдился бы сдавать меня так быстро! — кипит возмущением Ангел. — Мог бы и согласиться со мной, что этот в шляпе не прав! Пока он вымеряет свои стежочки, чтоб не нарушить общую гамму своей работы, мы крестиком раз-раз и готово! Всё гениальное — просто. — У меня настенное панно, а у тебя очередной слюнявчик. Есть разница! — веско вздыхает Дорогуша. — О! Зо вернулась. — С тобой я тоже не разговариваю! — объявляет Ангел мне. — Почему? — Потому что стричь секатором ногти — это варварство! Это плевок в мою душу! Это не поддаётся никакому оправданию! — Это правда? — Дорогуша делает «квадратные» глаза и опять смеётся своим тонким фальцетным смехом. — А ты фантазёрка! — смотрит на картинно обидевшегося Ангела. — Значит, всё дело в секаторе. Ха-ха-ха! Как же не воспользоваться случаем вывести этого «неразговорчивого» из себя? Спасибо за подсказку! — Просто нужно уметь с достоинством принимать поражение! — Кто тебе сказал, что я проиграл? — О нет, — стонет Бабочка. — Хватит уже! — Но он не прав! — в один голос отвечают Дорогуша и Ангел, тыча друг в друга указательными пальцами. Переглядываются. Опять начинают активно работать иголками над пяльцами. Снова переглядываются. Обмениваются гримасами. И опять вышивают. Жуткие и забавные одновременно. — Ну, хорошо, — Ангел не выдерживает первым. По привычке закатывает глаза. — Хорошо. Ты прав. Только не травмируй мою психику так же, как Зо! Кстати, пташечка ты наша вольная, какая на сей раз грусть-тоска тебя съедает? — Да так, — отмахиваюсь я, не желая обсуждать с колясниками свои переживания по поводу Лорда. Мне и без того стоило огромных трудов не разрыдаться. Некоторое время я молчу, обдумывая, какой информацией можно поделиться с ребятами, а потом сама же спрашиваю: — Это правда, что у вожаков не должно быть любимчиков? Птицы дружно откладывают свои вышивки. — Какой интересный вопрос, — отмечает Дорогуша. — Кто навёл тебя на эту мысль? — Вожак Шестой. — Всё никак не угомонится, — отмечает Бабочка. — Действительно, — соглашается с ним Дорогуша. — Это уже даже странно! Обычно никто из Вожаков других стай к птицам не лезет — ни с нравоучениями, ни с праздным любопытством. Все знают, что мы другие и слушаемся только Папу. Сам Р Первый зуб сломал, выясняя нашу вменяемость. Значит, Большая Собака наплёл тебе россказней про любимцев? — Да, что-то в этом духе. Попытался объяснить для меня же самой, почему я не ужилась среди Псов. — Потому что птицам не место в псарне! — возмущённо взвизгивает Ангел, раскрасневшись даже под слоем белой пудры. Бабочка мягко берёт его за руку. Дорогуша, как самый адекватный среди них троих, продолжает разговор. — Зо, — говорит он веско, — мы не имеем права обсуждать и порицать личные постулаты других Вожаков. Политика невмешательства — это наше всё. Но если ты хочешь знать, есть ли любимчики здесь, в Третьей, то каждая птица тотчас тебе ответит: да, есть. — Стая не будет стаей, если в ней будет поголовное равенство, — вставляет своё слово Бабочка. — И у вас не возникает споров по этому поводу? — удивляюсь я. — Не «у вас», а «у нас», — хором поправляют меня птицы. — Нет, не возникает. Глупо спорить со Слонёнком, что Папа любит его больше всех из дюжины. Также глупо судиться с тобой, что ты, как ходячая, приносишь Папе больше помощи, чем все мы вместе взятые. — Странно, — признаюсь я. — А кое-кто из птиц очень злился из-за моей «вседозволенности». Я была уверена, что подобное чувство, в той или иной степени, затронуло каждого… — От ошибок никто не застрахован, — пожимает плечами Дорогуша. — Предлагаю спеть по этому поводу грустную песню! — предлагает Ангел и сам же начинает: Акробаты, клоуны и мимы, Дети горькой правды и отваги. Кто мы в этой жизни? Пилигримы, Вечные скитальцы и бродяги-и-и… — Женщин заменяют нам дороги, и питаясь ветром и тумано-о-ом, — подхватывает Дорогуша — Бродим мы, печальные, как Боги, — его взгляд почему-то касается стремянки Стервятника, — по убогим и богатым странам… — Звезда наших странствий, — поют птицы, — гори, не сгорай! Мы ищем, мы ищем поте-е-е-еряный ра-а-а-ай! Весь готический цирк представлен одной песней. В голосах поющих ни одной фальшивой ноты. Даже прокуренный «шансон» Бабочки, своей хрипотцой, красиво оттеняет общее звучание. От выбранной песни, от проникновенного и обалденно красивого вокала меня охватывает немыслимый озноб. «Я никогда не найду его, Макс» — вспоминаются мне рыдания в ночи. Я не знаю, что ищет Вожак. Может быть, именно что — потерянный рай…***
Перед сном. Потолок Третьей отчаянно нуждается в побелке. По стене ползёт сороконожка. Снисходительно оставляю её в живых. Насекомое скрывается в одной из трещин. Стук в днище кровати. — Эй, соседка! Ну и здорово же тебя опять накрыло! — Я неудачница, Пузя. — Ты ходячая, — резко осаживает меня птицелог и тут же переводит тему. — Сейчас Гупи неразумным сказку рассказывать будет. Готовься. — Жаль, что я не могу ему помочь. Как он справляется с двоими? — Опыт сказывается. Одно из развлечений Гнездовища намечается, будет интересно. Я недоверчиво усмехаюсь словам Пузыря и возвращаюсь к мыслям о Лорде. Всё закончилось, не успев толком начаться. За ужином Рыжая буквально торжествовала. Она кокетничала с Лордом, льнула к его плечу, то и дело лезла целоваться, мешая ему поглощать пищу. Такое поведение Рыжей вообще-то не свойственно, но как же не продемонстрировать свой триумф, когда эмоции лезут через край? Что-то крысиное есть в этом, — не зря же Вожак Второй любит её как сестру. На рукавах рубашки Прекрасного Эльфа блестят золотые запонки. Судя по всему, Рыжая не в курсе, откуда они у него взялись, поэтому была так весела и беззаботна. Слабое утешение для безответно влюблённой: её подарок оценили и приняли. Дом выполняет мои мечты, исполняет мои желания. Но, как в цитате, все мои победы почему-то остро пахнут поражениями. — Так, малышня. А теперь — сказка, — объявляет Гупи, по привычке дёргая себя за ухо. — «Колобок». Среди зарослей Третьей возникло оживление. Птицы приготовились слушать. Слон захлопал в ладоши. — Короче говоря, — философски начинает Гупи, — Колобок сам вляпался. Никто не может жить вечно, — его бы съели бабка с дедкой. Он лишь продлил себе существование на ближайшие полтора часа, чтобы после погибнуть по собственной глупости. Никчёмное существование. Никчёмная смерть. Фикус громко икает. Куст тяжело вздыхает, сочувствуя Колобку. — Если вот так катиться по жизни, втирая лабуду из правды, хвастовства и лишней самоуверенности каждому встречному, то — зуб даю! — плохо кончишь. Плохо. И быстро. Я — колобок с румяными боками. Ни дед, ни бабка мне отныне не указ. Хотели съесть? Ан нет! Остались дураками. Дорога в лес меня зовёт! Не ровен час! Ангел всхлипывает. Птицелоги хрюкают. Вожак чему-то аплодирует со стремянки. Ах, этот заяц, русый или белый! Готов доказывать, что он, поди, не трус. Но мы-то знаем: только гадить он и смелый! Он Колобка готов сожрать в один укус. — И так далее, — останавливает себя Гупи. Устало вздыхает. — Вот вы спросите: и как же в итоге наступил летальный исход? Да на лису он нарвался. Безмозглая булка потому и безмозглая, что соображалка отсутствует на 90%. А лиса, божья тварь, к тому же хитрая и амбициозная попалась. Чем больше Колобок захлёбывался своим гонором и понтами, тем быстрее ему — чпок! — и прикрыли лавочку. Он даже не успел стать падалью. Ну, точнее, сухарём. Мораль сей сказки такова: не доверяйте первому встречному, не раскрывайте всей души. В жизни всегда найдётся тот, кто вас создаст, и тот, кто вас уничтожит.