Расколотые небеса

Просыпаться было странно. Тело было невесомым, словно сотканным из воздуха и света, в голове — пусто и легко. Киту было страшно открывать глаза. Он боялся, что ему просто приснился сон, как это часто бывало. Сон, где не существовало ни войны, ни черноты разорванного неба, ни оглушающего гула падающих аэропланов, ни взрывающихся аэростатов… Такие сны ему снились редко и были куда опаснее кошмаров, потому что после них всегда сложно просыпаться и обнаруживать себя в растрескавшейся реальности войны. Но вокруг него цвело тепло, слышалось знакомое расслабленное дыхание. И Кит решился. Приоткрыл глаза, медленно моргнул. Широ спал напротив. Его обычно напряженное лицо разгладилось, губы припухли после долгих поцелуев. На шее виднелись темные пятна засосов и следы укусов. Оставленные им, Китом. Внутри все затрепетало. Ему не приснилось. Они действительно вчера… В горле было сухо. Кит тихонько повозился, высвобождаясь из объятий, сдвинулся на край кровати. Сердце колотилось так сильно, что его истошное биение звучало громче сигнала к утреннему подъему в казарме. Он изо всех сил пытался не разбудить Широ, но понял, что это ему не удалось, когда его удержали за предплечье. Широ посмотрел на него заспанными глазами, и в этом расфокусированном взгляде было столько тепла, что Кит начал задыхаться. — Куда ты? — хрипло спросил Широ. — Принесу воды, — едва совладав с голосом, ответил Кит. Широ неопределенно замычал и опустил голову обратно на подушку. Его волосы по-утреннему трогательно взъерошились, топорщась в разные стороны. Кит улыбнулся. Пригладил их рукой, откинул со лба Широ седую прядь, наклонился и быстро, словно еще сомневаясь в своем праве на это, поцеловал его в макушку. Этот поцелуй вышел куда целомудреннее тех, которых было так много этой ночью. — Спи. Он оделся, накинул на плечи куртку и, тихо прикрыв за собой дверь, вышел на улицу. Снаружи хрустело зимнее утро — морозное, свежее. Еще не до конца рассвело. Тучи зависли совсем низко, скоро должен был пойти снег. Кит ненадолго застыл на пороге дома, вдыхая в себя синеву сумерек. Тишина заброшенной деревни, пасмурного неба и заснеженных просторов медленно втекали в него, усмиряя его трепет, выравнивая зашкаливающий пульс. Ему нужно было побыть одному. Успокоиться и во всем разобраться. Какое-то время Кит занимался бытовыми заботами. Он наколол дров, подкинул несколько поленьев в печь в бане, чтобы согреть воды для мытья (Кит покраснел, вспоминая, как жарко им с Широ было вчера, он бы точно захотел сполоснуться), принес воды из ручья. Занимаясь такой простой механической работой, Кит чувствовал, как внутри него живет странное ощущение приподнятости, схожее с тем, которое он чувствовал в лесу. Оно не было громким и оглушающим. Напротив, сквозь него струилась тихая радость, снежной пудрой оседая на лице и тут же тая, впитываясь в кожу. Как будто проникая глубоко в его суть и оставаясь там навсегда. Утомившись, он смахнул снег с крыльца и сел, достал портсигар. Внутри осталась последняя сигарета. Последняя, которую скручивал Широ. Кит задумчиво улыбнулся, чиркнул спичкой. Табак знакомо загорчил на языке. Он должен был решить, что ему делать дальше, но не мог ни о чем думать, кроме безлюдной тишины вокруг, холодного ветра, который крутил поскрипывающий флюгер на соседнем доме, и… Широ. Он думал о нем, вспоминал вкрадчивый голос, ищущие губы, горячие руки, оглаживающие его тело и притягивающие близко-близко. Наверное, это неразумно, но Киту было все равно. Впервые за многие месяцы он чувствовал себя по-настоящему живым. Живым и настоящим, не рискующим каждую секунду исчезнуть в темноте небытия. Наоборот, жизнь наполняла его целиком, отзывалась в ногах, руках, кончиках пальцев. Все вокруг казалось родным и близким сердцу, наполненным тайной силой: завывание ветра в крышах пустых домов, далекий стук дятла в лесу, шуршание крыльев тетерева, зарывающегося в снег. Сумерки рассеивались, превращались в белую туманную дымку на горизонте, словно опоясывая мир. Это был мир Кита. Тот мир, который он пустил внутрь себя и успел полюбить всем сердцем. Где действовали жесткие, но простые и понятные законы, где властвовали только природа и стихия, не покоряясь разрушающей все человеческой воле. Где в доме позади Кита спал мужчина, который в какой-то момент стал центром его маленького придуманного мира. Когда Широ перестал быть для него кем-то, кого он вел в плен? Когда именно Кит понял, что не испытывает к этому человеку ничего иного, кроме приязни, симпатии, благодарности за все, чему он его научил? В какой момент родилась их дружба, когда она превратилась во влечение? Как это вообще произошло? Как случилось?.. Обилие вопросов кружило голову. Но ответов не было. На такие вопросы не могло быть никаких ответов. Вдруг пальцы что-то обожгло. Кит зашипел и выронил из рук дотлевающую сигарету, про которую совсем позабыл. Он не хотел думать о том, что с ними будет завтра. Они продолжат двигаться вперед или повернут назад? Наткнутся на немцев, французов или англичан? Мысль о том, чтобы возвращаться в мрачное, залитое кровью настоящее вытягивала из него все силы. Кит хотел остаться здесь навсегда. В тишине. В зимнем холоде. В тепле родных рук, которые могли обнять так крепко, будто были способны защитить от всех бед, согреть, вытравить из души все темные обрывки кошмаров. И если бы он мог выбирать реальность, в которой ему пришлось бы жить до скончания времен, он выбрал бы это утро. Эту заснеженную деревушку. Это крыльцо и это небо. Он хотел вырвать у судьбы хотя бы один день, когда не нужно принимать тяжелых решений о том, кому жить, а кому умирать. Чью отнять жизнь, чтобы протянуть еще немного. Он хотел один день мира, покоя и простого, бесхитростного существования. Всего один. День, когда можно дышать полной грудью, делать только то, что хочется, любить и созидать. Где безжалостное завтра, которое немой угрозой зависло у Кита над головой, словно ждущая его ловушка, вой двигателей, дым и развалины разрушенных городов просто не существовали. День, когда не было постоянного, ежесекундного риска, когда самому можно было выбирать любимых, друзей и врагов. Неужели он просил слишком многого? Неужели человеку всегда мало того, что он имеет, и его желание получить больше, — рано или поздно — становится войной? Не успел Кит об этом как следует задуматься, как другое предположение захватило его рассудок. А что, если Широ не разделял его воодушевление? Что, если Широ хотел не того же самого, что и Кит? Если считал прошлую ночь недоразумением? Случайной вспышкой страсти, которой не должно было быть? Тревога всколыхнулась в нем, отдалась в висках морозным холодом. Кит душой чувствовал, что каждый из поцелуев Широ был искренним, но жалеет ли он об этом сейчас, наутро, когда в свете нового дня все кажется другим? Как он посмотрит на него, когда обернется? Слышал ли его неловкое признание, сказанное в темноте, вспомнит ли его? Оттолкнет ли?.. Может, единственно правильным решением было уйти. Сейчас, немедленно. Сбежать, чтобы не потерять, сберечь в сердце все то, что было между ними. Может, стоит сейчас Киту вернуться в дом, как он увидит холод в глазах Широ, встретит категоричность в его ответах, отторжение и отстраненность? Может, за секунду все будет кончено, и весь мир Кита, вся его рукотворная Вселенная распадется на части. Эти мысли вымотали Кита, вселили страх и беспокойство в сердце. Он уже всерьез опасался открывать дверь, но не мог отступить, не мог не попытаться. Он во всем привык идти до конца, сражаться, пока оставались силы стоять на ногах. И в этот раз мужество и упрямство Кита не могли, не имели права ему изменить. Когда он, немного погодя, вошел в дом, внутри уже пахло едой. Он хотел войти тихо, но дверь предала его, громко скрипнув. Кит поставил на пол ведро ледяной воды, огляделся. В печи весело трещали поленья. В котле что-то булькало, звенела посуда. Широ накрывал на стол, явно пользуясь возможностью по-человечески поесть ножом и вилкой, а не вгрызаться в истекающие жиром куски мяса, как они делали это в лесу, словно дикари. Он ставил тарелки, клал столовые приборы на салфетки, зажигал найденные в буфете свечи, и в этом было столько торжественности, что Кит невольно вспомнил далекое дворянское детство, где каждый обед был сродни официальному приему. Тепло, запах жилого дома, звон тарелок, трепещущий свет свечей. Эта уютная картина заставила Кита застыть на пороге. Он будто вернулся откуда-то издалека. Вернулся… домой. — Кит, все хорошо? — Широ вскинул брови, бросая на него спокойный взгляд. В его фигуре, в плавных уверенных движениях прослеживалась умиротворенность и неспешность, которых Кит раньше не замечал в нем. — Да, — ответил он тихо. А потом громче, увереннее: — Да, Широ, у меня все хорошо. А у тебя? Такой простой вопрос. Но они оба знали, что за ним крылось. Широ набрал воздуха, чтобы ответить, но вдруг передумал, шумно выдохнул, будто не доверяя словам то, что хотел выразить. Улыбнулся — ласково, терпеливо. Медленно подошел к Киту, снял с него куртку и повесил на гвоздь рядом со своей. — Хорошо, — проговорил он едва ли не шепотом, ненавязчиво поправляя воротник Кита, — лучше никогда не было. От его слов, от улыбки, от искорок в чуть прищуренных глазах Кит моментально согрелся. Шагнул ближе, вплотную, потянулся навстречу. Широ будто читал его мысли. Обнял Кита в ответ, прижался губами к его виску. Прямо сейчас такое простое, невинное объятие было куда интимнее любого поцелуя, громче любых слов, ярче любого признания. Они стояли так, обнявшись, тесно прижавшись к друг другу. Молча, не говоря ни единого слова. Словно позволяя невидимым нитям обвиться вокруг них, скрепить, сплавить воедино их сознания, стремления, мысли и чувства. Кит изо всех сил тянулся разумом к Широ, и чувствовал, что он делает то же самое. Маленький мир сомкнулся вокруг них. Теперь он был разделен на двоих. — Я ни о чем не жалею, Кит, — шепнул Широ. Вибрация от его голоса разлилась вокруг, разошлась, как круги по воде, — как и ты. Он отстранился, и Кит смог заглянуть в его глаза. В них, казалось, отражался весь свет Вселенной, будто Кит смотрел на усыпанное звездами ночное небо. Он внушал надежду и придавал сил. — Широ, я… — начал Кит, неожиданно испытывая какую-то стыдливость и отводя глаза. Он чувствовал, что должен это сказать и, вздохнув, решился, — я думаю, здесь хорошее место, чтобы отдохнуть несколько дней. Здесь безопасно. И… мы могли бы… — Остаться? — Да. Ненадолго. — Ты правда хочешь остаться здесь? — Широ изогнул брови, будто боялся поверить в это. Затем прибавил едва слышно, одними губами, — со мной? В груди у Кита шевельнулась знакомая горько-сладкая боль. Он, переживший так много боли в своей жизни, никогда не мог представить, что она бывает такой. Желанной. Приятной. Наполняющей светом, верой и теплотой. — А ты?.. Со мной. — Спросил он, вернувшись к Широ взглядом. И уже не смог его отвести, ловя малейшие оттенки эмоций, следя за движениями бровей, подрагиваниями уголков рта. Прежде, чем последовал ответ на вопрос, Кит увидел его. А потом почувствовал на своих губах поцелуем. Поначалу медленным, неспешным, но быстро вышедшим из-под контроля. Он углубился, стал жарче и требовательнее. — Ты снова курил, — выдохнул Широ, когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. — Твои. Они вкуснее, — рвано пояснил Кит. Накрытый стол, горячая еда и горящие свечи были позабыты. Кит мягко толкнул Широ в направлении спальни, потому что никаких слов не было достаточно, чтобы выразить все, что он хотел. Он всегда предпочитал действовать вместо того, чтобы говорить, и прямо сейчас только его губы, руки и тело могли передать всю нежность, все желание и огонь, который горел у него в груди. *** — Ты узнавал меня? Там, в небе. — Конечно. Но не сразу. — А с какого момента? — Когда… хм… — Широ задумался на мгновение, — …Когда ты упал на меня сверху. Со стороны солнца. — Я подсмотрел это у тебя. — Конечно, подсмотрел, — Широ улыбнулся, — это мой прием. Ты сам слишком любишь «собачьи свалки» [1] на низкой высоте. — А ты прилипаешь к небу, словно тебе там мёдом намазано. — Может, намазано, — Широ потерся щекой о его бедро, и Кит растаял. Голова Широ, покоящаяся на его коленях, была тяжёлой, но Киту нравилась эта тяжесть. Он сидел, откинувшись на подушки, и перебирал седые пряди Широ, зарывался пальцами в его темные волосы. Они оба лежали на кровати среди простыней и подушек — обнаженные, уставшие. — Ты учил меня. Каждый раз применял новый прием. — А ты запоминал. И использовал. Но все равно давал мне зайти слева! — Широ вдруг приподнял голову и, словно от досады, укусил его во внутреннюю поверхность бедра. Кит охнул и зашипел — не от боли, от неожиданности, — и Широ, извиняясь, принялся зацеловывать и зализывать место укуса. — Я старался! Но ты всегда был быстрее и… м-мх… опытнее, — Кит изо всех сил держался, чтобы не начать постанывать, мысленно отмечая каждое горячее касание его губ. Широ явно увлекся, они рисковали застрять на этой узенькой кровати ещё надолго, — Широ-о… Он тихо рассмеялся и снова потерся щекой. Посмотрел снизу вверх искрящимся взглядом, от которого у Кита отшибало память и умение говорить. — Конечно, я узнавал тебя, Кит. И не только я. Даже моя эскадрилья. — Твоя эскадрилья? — Они пытались меня от тебя защищать, — сказав это, Широ широко улыбнулся, а Кит неожиданно для себя рассмеялся. — Они пытались! Плохо пытались… Ни одна стая ворон не удержит меня, если я вижу твой истребитель. — Верно. Ты летел ко мне, будто никого больше не видел, — Широ смотрел одновременно и с печалью, и с восхищением, — знал бы ты, как ты портил мне жизнь. Не давал развернуться. Нападал и увиливал. От меня еще никто так красиво не уходил. — А ты отпускал меня, верно? — Кит наклонился пониже, практически нашептывая слова Широ на ухо, — один раз точно. — Только один. — Почему? — Потому что ты особенный. — Мх, — Кит хохотнул, — у меня просто был хороший учитель. — Который каждый урок всерьез пытался тебя угробить. Кит хохотнул. От мрачного юмора Широ веяло тоской. В его слабости скрывалась сила. В его неимоверном, нечеловеческом терпении и сосредоточенности Кит видел невероятные усилия воли. И Кит обожал это в нем. Его пронзительную, звенящую двойственность. Его сильные, но одновременно такие ласковые и чуткие руки. Его светлые, ясные глаза, которые могли становиться пугающе темными. Непримиримые противоречия сплетались в этом человеке, рождая что-то удивительное, настолько прекрасное, что оставалось только завороженно наблюдать за Широ, его действиями, словами, поступками и повторять за ним. Повторять без колебаний даже те вещи, которые ещё вчера Кит делал впервые. — Хочешь, я покажу тебе еще кое-что, чему я у тебя научился? — Спросил Кит игриво. Широ приподнялся, взглянул на него, и Кит увидел отражение своего же желания у него в глазах. Притяжение и желание были взаимными. И только за это Кит был готов умереть. — Хочу. В печи горел огонь. За окном падал снег, наводняя одинокую деревушку тысячами маленьких белых мушек. В теплой тишине дома две измученные войной души раскрывались навстречу друг другу. Между ними было мало слов — они были не нужны. Вместо этого говорили их тела, сплетаясь в тесных объятиях. Они любили жадно и нежно, искренне и пронзительно, как будто завтра никогда не наступит. *** Завтра все же наступило. Им пришлось отправиться в лес за дровами. Какими бы не были возвышенными минуты, проведенные наедине, такие простые незамысловатые вещи, как дрова, обогрев дома, еда и питье все еще требовали их внимания. Кит шел впереди, выбирая путь между деревьями. Широ по его следу тащил небольшие сани, которые они нашли в уцелевшем сарае. На небольших кочках о деревянные борта звенела двуручная пила. Скрипели деревья, покачиваясь от ветра, запутавшегося в голых ветвях, скрипел снег под ногами, скрипели сани. Звуков вокруг было так много, как и света, снежной белизны, черноты стволов, зелени пушистых еловых лапок — у Кита заболели глаза от этой пестрой картины. Ощущениями и мыслями он еще был в полутемной спальне, и не был готов к ширине окружающего мира, которой наполнился от края до края. Они негромко переговаривались. Кит придерживал для Широ низкие ветки, предупреждал о торчащих из-под снега корнях и кочках. Широ так легко тащил сани по снегу, что можно было решить, что они почти ничего не весят. Кит поначалу сам пробовал их тянуть, но через каких-то пару минут выбился из сил; тогда Широ взял это на себя, попросил пойти впереди и выбирать дорогу. Скоро они нашли подходящее бревно. Сухой ствол поваленного дерева был отличным топливом. Они налегли на пилу — каждый со своей стороны, — и довольно быстро расправились с ним, поймав нужный ритм. Кит давно перестал удивляться тому, как слаженно у них получается совместная работа, и даже не посчитал нужным озвучивать это наблюдение вслух. Но увидел в полуулыбке Широ его согласие на этот счет и не смог не улыбнуться в ответ. Они оба разогрелись, скинули куртки. В этой простой тяжелой работе, разделенной на двоих, Кит находил какое-то странное упоение. Он чувствовал, как легко его тело отзывается на команды мозга, как напрягается каждая мышца, когда он перекатывает отпиленную колоду, как холодный воздух остужает его разгоряченную кожу. С него валил пар, щеки раскраснелись — и не только от мороза. Вид Широ, мускулистого, разгоряченного, лихо закидывающего увесистые колоды на сани, очень волновал воображение. Наверное, Кит пялился на него слишком явно, потому что Широ сказал с многозначительной улыбкой: — Я оденусь, если очень отвлекает. Кит смущенно хрюкнул и вернулся к своему занятию. На его лице сияла глупая улыбка, которую смогло стереть только внезапное карканье вороны. Она сидела на низкой ветке дерева и внимательно рассматривала двух людей, которые подняли столько шума в зимнем лесу. Кит вздрогнул. В черных вороньих крыльях он вдруг увидел тени черных истребителей. Наваждение быстро мелькнуло перед его глазами и так же быстро исчезло, он даже не успел осознать этого. В лесу не было ни намека на окопы, укрепления и блиндажи, здесь не было место для таких ассоциаций, они просто не могли родиться в этой заповедной глуши. Но Кит принес их с собой, в себе. Тень былого беспокойства отразилась на его лице. Страх прошлого, опасение за будущее. Широ заметил это и предложил передохнуть. Они уселись на колоды, что еще не успели погрузить в сани, сделали по глотку воды из фляги, которую, как всегда, делили на двоих. Ворона хлопнула крыльями и, качнув ветку, взлетела. Пахло свежими смолистыми опилками и морозом. — Что ты будешь делать, когда война закончится? Широ посмотрел на Кита, принимая протянутую флягу. Он явно не ожидал этого вопроса. — Если выживу, то… — Начал он задумчиво, но Кит тут же оборвал его. — Ты выживешь. Широ шумно выдохнул. — Если выживу, я… Хотел бы летать. Просто летать. — Хорошее желание. Ответ Широ был краток, но Кит видел, сколько смысла он в это вкладывал. Кивнул и задумался. Широ не колебался с выбором, и в этом Кит ему завидовал, потому сам он понятия не имел, что ответил бы сам на такой же вопрос. Широ был старше его всего на несколько лет — эта смешная разница в возрасте стиралась, размывалась границами и не значила почти ничего. Ничего, кроме одного — Широ хоть немного знал этот мир до войны. А Кит вырос на ней, в бесконечных сражениях, и не знал ничего, кроме этого. — А ты? Чем бы ты хотел заняться? — Я не знаю, — честно признался Кит, — мне нигде не было места до того, как я записался добровольцем на фронт. Я умею только драться, метко стрелять и летать на аэроплане. — Неправда. Ты многое умеешь. Знаешь лес, охотишься, рыбачишь. Умеешь выживать везде и всегда. Теперь даже прилично скручиваешь сигареты. — Разве это что-то значит? — Кит, я не отличу ядовитый гриб от съедобного. — В этом нет ничего сложного. Ты точно узнаешь поганку или мухомор, они ведь… Широ не улыбался, но Кит уже научился видеть отражение улыбки в его глазах. И сейчас легкий прищур, расслабленные брови говорили очень красноречиво. До Кита дошло, что Широ имел в виду. — О. Я понял. — Хорошо, — Широ ободряюще потрепал его по плечу. От этого Киту стало немного легче. Он даже смог представить себя после окончания войны, и вдруг понял, что стал бы делать. — Я хочу найти маму. Если она еще жива. — Она жива, — в голосе Широ сквозила уверенность. Такая, какая обычно подкреплена фактами. Но Широ не мог этого знать, это было невозможно. — Почему ты так думаешь? — Ты ее сын, — просто сказал Широ, поднимаясь, — мне этого достаточно. В груди Кита поднялась теплая волна, которая смыла беспокойные мысли. Они погрузили в сани оставшиеся колоды и пустились в обратный путь. Широ тащил сани, а Кит подталкивал их сзади. Пусть они двигались по утоптанной дорожке, груженые деревом сани двигались куда медленнее. Приходилось делать короткие остановки. Во время одной из них Широ неожиданно сказал: — Мы проиграем. Все мы. Кит вздрогнул. Такая странная, полная скорби фраза вырвала его из раздумий. — Что? — Германская империя. Великобритания. Франция. Мы уже проиграли, давно, когда начали эту войну. Мы сражаемся не за свои страны и не за чью-то свободу. Кит мысленно обругал себя. Зачем он вообще заговорил сегодня о войне и заразил этим Широ? Тот забрал его беспокойство, несколькими правильными фразами унял метания его разума — так, как умел только он, — но зато сам погрузился в темноту сомнений. — Но именно за свободу мы и боремся, — осторожно ответил Кит, — в английской армии все верят, что защищают Францию от немцев. — А в немецкой армии верят, что защищают Францию от англичан. Что вы пользуетесь этой войной, чтобы захватить новые территории. — Что? — Воскликнул Кит, — но это полный бред! — Я знаю, Кит. Знаю. Это звучит, как плохая шутка. Но это так. Кит не верил своим ушам. Но он верил Широ, и поэтому внимательно слушал его, когда тот продолжил: — Нас настраивают друг против друга. Придумывают причины, разжигают ненависть. Вспомни, как началась эта война. — С убийства? — С одного убийства, которое не должно было случиться. Которое не было необходимым. Но нужен был повод. Кит видел, куда Широ вели озвученные слова, видел эту долгую, темную, извилистую дорогу. Она всегда рядом, и свернуть на нее легко. — Нам врут. Наше руководство, наши офицеры, газеты, политики… Мы умираем. Льем кровь. А кто-то богатеет, пока другие страдают. Кит не знал, что ему ответить. Он видел, как невыносимо Широ было думать и говорить об этом. Но Кит не умел успокаивать так умело, как Широ, не знал нужных слов. Все, что он мог — это устроиться рядом, подставить плечо, разделить с ним его боль. И не перебивать, слушать. Дать едкой темноте вытечь из его легких. — Мы сражаемся не за свои страны. А за чьи-то кошельки. Чьи-то речи. За громкие заголовки. И они не хотят останавливаться — те, кто наблюдает за нами. Они не остановятся, пока не наедятся, — он с тоской посмотрел на свои руки, — и я сам… этими руками… Исполнял их волю. Стал инструментом. Машиной. Так ты назвал меня тогда?.. Кит не сразу сообразил, когда. А потом ощутил, как колкие шипы вины оплетают его грудь. Он вспомнил их первую встречу. Вспомнил, с какой болью и горечью он бросил это слово Черному льву в лицо. Не человек. Машина. Боже. Он ведь собирался его казнить. — Широ… — Нет, Кит. Ты был прав. Я был машиной. Позволил превратить меня в оружие. Думал, что бился за родину. За себя, за жизнь. Долго так думал. Но я ошибался. На самом деле все это время я сражался на стороне смерти. Я больше не хочу ей помогать. Кит чувствовал, что каждое произнесенное Широ слово находит отклик в нем. Все то, чему он не мог дать названия, его кошмары, обрывки мыслей, заполошно стучащие в висках, все его покрытое прогорклым пеплом прошлое оформляется в конкретный образ. И от этого — неожиданно — становится легче. Как если бы он видел перед собой настоящего врага, которого можно победить в рукопашной. Кит взял руку Широ и переплел с ним пальцы, словно напоминая, что он здесь, рядом, внимает и поддерживает. Широ тяжело вздохнул, поднимая голову к небу и разглядывая его в черных трещинах ветвей. Крепче сжал руку Кита. — Широ, ты… Поэтому ты летел возле цеппелина и не вступал в бой, верно? Тогда… когда меня подбили. Широ медленно кивнул и посмотрел на Кита. В серых глазах горела боль. — Да. Твой ведомый не должен был погибнуть. Никто не должен был. Я приказал сбить всех, кого мы встретим, но аккуратно. Я не знал, что у вас нет парашютов. И не мог пойти против приказа. Эти слова тяжело дались Широ, но слышать их Киту было еще тяжелее. И все же он был благодарен Широ за то, что он произнес это вслух. — Не вини себя, — тихо сказал Кит, обнимая его, — тебе пришлось. Нам всем пришлось. Мы не принадлежим сами себе. Мы на войне. Широ ничего не ответил. Только молча обнял его в ответ — крепко, отчаянно, прижимая к себе обеими руками. И после всего, что между ними произошло, после признаний и разговоров, Кит не чувствовал отторжения. Напротив. Ему хотелось обнять Широ еще крепче, сильнее. Ему было стыдно за то, что не удержал в себе беспокойство, что не был достаточно сильным, чтобы справиться с этим в одиночку. Будто только одно упоминание войны призвало ее тень. Сюда, в чистый и звонкий мирок. Но их было двое. И вместе они могли с этим справиться. *** Возле деревни было шумно. Хорошо, что они не успели выйти из леса. За много метров услышали рокот двигателей, суету, шум и чей-то говор. Кит и Широ переглянулись. Не сговариваясь, бросили сани, пригнулись и крадучись двинулись дальше, а потом и вовсе поползли, зарываясь в снег. Им пришлось доползти до самой опушки, чтобы получше разглядеть происходящее. Деревню наводнили темные фигуры людей. Они были всюду — заходили в дома, толпились у мельницы и ручья, дымили горьким табаком и переговаривались. На окраине стояло несколько грузовых автомобилей. Из них, пошатываясь, выгружались люди с оружием наперевес, в касках, с тяжелыми ранцами, а через поле по направлению к домам шли нестройные колонны таких же экипированных солдат. У них были серые шинели. Немцы. Много. Рота, две, три? И с каждой минутой их число росло, к деревне подтягивались все новые и новые вереницы людей. Кит перестал дышать. В голове замерзли все мысли, словно выстуженные зимним ветром, растворились и перестали существовать. Вместо них пришла пустота. Оцепенение. В груди змеей шевельнулся страх. Он дернулся, как от удара, когда Широ осторожно коснулся его руки. Кит невидяще оглянулся на него, сглотнул и пополз назад, в лес. Они и так были на виду слишком долго, нужно скрыться до того, как их обнаружат. Кит механически отталкивался от мерзлой земли, не думая ни о чем. Сзади что-то шуршало, но Кит не обращал на это внимания. Шестое чувство говорило ему, что Широ следует за ним, только зацепиться разумом за это не получалось. Кит полз молча. Затем встал и так же молча побрел вглубь леса. Прошел мимо саней, груженых свежеспиленными колодами, оставил их позади. В промежутках между собственными шагами он слышал за спиной шуршание чужих. Если бы они не ушли за дровами, их могло бы уже не быть в живых. Кит остановился только тогда, когда отошел от деревни на приличное расстояние. До лесной чащи не долетали звуки от колонн вражеских солдат, зато в небе разлилось утробное, вибрирующее гудение артиллерии, которое одним своим отзвуком вызывало призраков былых сражений. Война. Она здесь. Она нашла их. — Почему?.. — Пробормотал Кит. Сорвал с себя шапку, запустил в волосы замерзшие пальцы, — почему они пришли оттуда… С той стороны… И почему так организованно? Он произнес это в пустоту, в морозный воздух, не осознавая, кому именно он адресует свои вопросы: лесной чаще, небу или самому себе. Он был растерян. Разбит и раздавлен. — Они отступают, — глухо ответил Широ. Кит не ожидал сейчас услышать его. Только не сейчас. Не в этом месте, не в этом времени. Что родной голос делает здесь, среди липкого ужаса, который принесли с собой серые шинели? Мозг буксовал, не хотел думать. Кит делал над собой усилие, чтобы соображать. — Отступают? Но… Фронт в другой стороне. Они пришли в деревню не тем путем, что и мы. Другим. Как будто… О, нет. Нет-нет-нет. Звенящее счастье в его груди, которое еще этим утром сияло так ярко, будто звезда, которая никогда не потухнет, вдруг схлопнулось, почернело и рассыпалось пеплом, как выкуренная сигарета. Он спит. Он просто спит. Лежит возле горящего костра, убаюканный надежным присутствием, видит очередной кошмар и не может проснуться. Кит поднял к лицу дрожащие руки и изо всех сил ущипнул себя. — Это не сон, Кит. — Широ, — впервые за полчаса Кит оглянулся на него, посмотрел осознанно. С надеждой, мольбой и отчаянием, застывшим в уголках губ, — Широ, пожалуйста. Скажи мне, что это неправда. Не по-настоящему. Казалось бы непоколебимая фигура Широ съежилась. Сгорбились плечи, голова опустилась, глаза потухли. Широ молчал. — Фронт сдвинулся. Давно, — произнес Кит горько, — Я прав? Вместо того, чтобы выйти на передовые английские позиции, мы оказались в немецком тылу. Шли медленно. Медленнее, чем германские войска наступали. В итоге это не мы догнали фронт, а он — нас, и то только потому, что союзная армия перешла в наступление. Я шел не туда. Слова, голос, мысли — все было чужим. Кит не ощущал контроля над своим телом, слишком потрясенный внезапным осознанием. А следом его припечатало новым, куда более страшным. — Ты знал. Все это время… Ты знал. Молчание Широ было похоже на каменный оползень. На громовой раскат, на рев метели, на снежную лавину, которая сошла с гор и накрыла ледяным безмолвием все, чего коснулось. — Скажи, что ты не знал, — молчание Широ было слишком громким, и Кит закричал, — скажи мне! — Я знал. — Широ будто выстрелил этими словами. Если бы пуля из его маузера в эту секунду поразила Кита в самое сердце, он бы не почувствовал никакой разницы. Перед глазами заметались картинки, образы. С кристальной ясностью Кит вспомнил ту ночь, когда пришел в себя, укрытый немецкой шинелью. Широ сказал ему, что с момента крушения прошли целые сутки. Значит, за эти самые сутки все поменялось настолько, что данные Кита устарели. Фронт сместился. Едва собравшись с мыслями после контузии и чудом сориентировавшись, Кит пошел в сторону своего аэродрома. Но он не знал, что вместо отвоеванной англичанами земли они с Широ шли по немецкой территории, которая простиралась на многие мили вперед. Он шел в ловушку. — Твоя миссия, — произнес Кит. Его голос мелко подрагивал, — цеппелин. Планировалась операция. Наступление. Ты летел к моему аэродрому. Вы должны были его уничтожить. — Да. — У вас получилось? — Я не знаю. Я упал вместе с тобой. Кулаки сжались от бессильной злобы. — Ты должен был видеть, как они возвращаются. Должен был. Цеппелин трудно не заметить. — Я не видел. Они могли не вернуться. Перед Китом вдруг открылась полная картина происходящего, которую до этого он не видел или не хотел видеть. Кровь в жилах свернулась, словно яичный белок, почернела и превратилась в густой яд, ударивший в голову. В ушах загрохотала злость. Она поднялась из самых глубин измученной души и секунда за секундой, капля за каплей захватывала контроль над телом. — Вот, почему ты так спокойно шел. Это не я вел тебя в плен, а ты меня. — Кит… Ты все не так понял… — Нет, Широ. Я понял все правильно. Тебе не нужно было ничего делать. Просто ждать, пока мы не наткнемся на фронт. Немецкий. Зайдем с тыла, но какая разница? Плен везде одинаковый, — Кит говорил, и последние плотины его самообладания сдавались под напором гнева, обиды, сокрушительного разочарования и выламывающего грудного клетку горя. — Ты позволял мне думать, что ты мой пленник. Не пытался освободиться, сбежать… Зачем? Ведь я и так шел туда, куда было нужно тебе. Я шел к вам в лапы. — Пожалуйста… Все не так. Дай мне объяснить. Кит зарычал. Нащупал в своем кармане маленький картонный прямоугольник и швырнул Широ в лицо. — Забирай свои документы! Это тебе было нужно от меня? Эта бумажка? Ты мог бы забрать ее сам, ночью, когда я спал! — Кит, послушай… — Нет! В глазах потемнело. Буря внутри Кита пробила себе дорогу в тишину зимнего леса: — Не хочу! Я не хочу тебя слушать! Я верил тебе. Всему, что ты говорил. Ты только что рассказывал мне про то, что нас… что они… — Кит указал куда-то назад, вспоминая, как они совсем недавно пили из одной фляги, как Широ изливал ему душу. Что из этого было правдой, а что — лишь фарсом, театральной постановкой? Был ли тот Широ, которого он любил, настоящим? Голос изменил Киту, и он замолчал. В горле будто застряла рыбная косточка, царапающая гортань. — …теперь не верю. Ни единому слову. Кит боялся того, что если Широ заговорит, то сможет убедить его. У него хорошо это получалось — убеждать. Заставлять поверить, обманываться разумностью его доводов. Он не собирался давать ему шанс это сделать. — Уходи. Сейчас же. Иди к своим, они точно тебя заждались. Представляю, как твои стервятники будут рады, когда их командир вернётся! — Я не вернусь, — такие лаконичные слова, сказанные тихо и твердо, взбесили Кита окончательно. Хотелось наброситься на него с кулаками, выбить из него признание. Да, он предатель, да, он лгал ему все это время. Пользовался им, манипулировал, обманывал. Да, да, да… — Тогда делай, что хочешь. Мне все равно. Оставь меня в покое. — Я не врал, Кит. — Замолчи. — Все, что я говорил тебе — правда. Клянусь тебе. — Замолчи! — Выпалил Кит в отчаянии, — ты говорил, что я особенный! Что я твой свет! — Ничего не поменялось. — Поменялось все! — сорвался Кит. — Ничего не поменялось! — вдруг рявкнул Широ в ответ, и Кит попятился от неожиданности и испуга. Он никогда не слышал, как Широ повышает голос, и его острый, жалящий крик был полон стали, — ты все еще особенный! Я исчез бы без тебя, как ты не понимаешь?! Меня бы поглотила эта проклятая война! Я не могу тебя потерять! Не сейчас, когда только нашел! Широ сделал неосторожный шаг вперед, потянулся к Киту. Хотел выкрикнуть что-то ещё, но осекся. В лоб ему смотрело дуло револьвера. — Не подходи, — процедил Кит сквозь зубы. Темная решимость пульсировала в висках, — дай мне только повод. Я выстрелю. — Стреляй. Это звучало так знакомо, так обреченно и искренне, что Кита затрясло. Все повторялось. Они уже были в этой ситуации. Рыдания подступали к горлу, Кит сдерживал их, как мог. — У меня не осталось ничего, кроме тебя, — Широ говорил совсем тихо. Его лицо исказилось, будто он испытывал страшную боль. Кит повторял себе, что ему нельзя верить, но глупое сердце не слушало, стремилось к нему, к его сгорбленной фигуре, к бледному лицу, к седой пряди, к теплу шеи под воротом куртки, где по-прежнему оставались следы его губ. Даже сейчас, под прицелом, Широ все равно продолжал гнуть свою линию, сыпал словами, которые Кит хотел услышать, чтобы переманить его на свою сторону. И Киту хотелось этого. Страшно и отчаянно. — Я пытался сделать все, что мог, чтобы тебя спасти, Кит. Тебя, и то, что ты несешь в себе. Но я ошибся. Я сделал так много ошибок… Прости меня. — Не прощаю. — Я знаю, что ты станешь делать. Там опасно. Они могли все там заминировать, когда отступали. Там может быть все, что угодно. Любые ловушки. — В одну я уже попался. В твою. — Идем вместе. Я смогу тебя защитить. — Нет. — Я не отпущу тебя одного. Ты там погибнешь. — Ты меня не удержишь. — Я попытаюсь. Низкое небо осыпалось на стылую землю мелким снегом. Он падал на лицо и таял, скатывался с горящих щек. — К дереву. Медленно. Широ не двинулся с места, пронзая его взглядом, полным скорби и мольбы, словно разящей молнией. — Живо, — прошипел Кит, — иначе я стреляю. Клянусь Богом, я это сделаю! Широ выглядел так, как будто невидимая пила распиливала его пополам. Он повиновался. Подошел к дереву, на которое указывал Кит, обнял мерзлый ствол обеими руками. Кит безжалостно затянул на его запястьях тугие узлы. — Кричи погромче. Может, они услышат, — Кит вытащил нож Широ и бросил его в снег недалеко от дерева, — или пытайся разрезать веревки сам. И не иди за мной. Иначе я тебя убью. — Кит, стой. Подожди! — Увидев удаляющуюся спину Кита, Широ будто сбросил с себя оцепенение. Задергался, пытаясь ослабить веревку и закричал, — Кит! Возьми хотя бы мои спички! Кит! Он не слушал, уходя все дальше в лес. Это не должно быть так больно. Не должно болеть сильнее, чем сломанная нога, треснувшие ребра и многочисленные глубокие раны. С телесными повреждениями можно было справиться, Кит привык к ним. Но что делать с поломанной душой, лопнувшей там, где она была тоньше и уязвимее всего? Кит запретил себе что-то чувствовать. Он превратился в неживой механизм без желаний и всяких страстей, в древний, холодный ледник, который постепенно тает, разваливается на части. От него откалывались глыбы льда, плавились, словно обливаясь кровью из его сосудов, дробились на мелкие осколки. Его маленький белый мир умирал и пытался стереть его из себя. А реальный мир — кровавый, страшный, затянутый дымом и ядовитыми газами, — утаскивал в свою пучину, в темные глубины непролазной топи. У Кита кончались силы бороться с его натиском, и он остервенело кусал губы до крови, чтобы не потерять связь с реальностью. Хотелось лечь и умереть прямо здесь. Но он шел. Брел по лесу, не различая дороги. По крайней мере, он знал, что идет в правильном направлении. Где-то далеко впереди — узкая полоса ничейной земли, выжженной и безжизненной. За ней витки колючей проволоки, окопы, укрепления, огневые точки пулеметов, блиндажи и укрытия. Там — англичане. Или французы. Неважно. Там те, кто его не предавал. Широ разбудил в Ките то, что дремало так долго, ждало своего часа. Влюбил в себя словами, взглядами, действиями. Каким жестоким нужно быть для того, чтобы заставить думать о себе, терзаться сомнениями, трепетать, бояться сделать, сказать что-то не то… Чтобы играть с чужой жизнью и использовать в своих целях. Кит отдал ему себя целиком. И не только телом, но разумом, мыслями, своей сутью. Кит был готов пойти за ним куда угодно, предложить все, что имел: сам, добровольно, не прося ничего взамен. А получил предательство. Нож в спину. Он инстинктивно закрылся от своей боли, отодвинул ее за край сознания. В одном Широ точно был прав: Кит умел выживать. Пожалуй, это он умел лучше всего на свете. Он не даст никому сломить себя. Кит всегда выживал, выживет и сейчас. Главное — не позволять сердцу разрываться на части, не давать жгучим слезам течь по щекам и затуманивать обзор. Главное — идти. Подальше отсюда. От разбитой, растоптанной надежды, от развалин несбыточных грез и теплых искр в серых глазах любимого мужчины, которые оказались клеткой для наивного сердца. *** 1 — Догфайтом («собачьей свалкой») со времён Первой мировой называют ближний воздушный бой истребителей. Очень быстрый, маневренный, с интенсивным пилотажем.