Апрель, умытый слезами

      Пред нею расступались снега, чернея бороздами по краям тротуаров. Истлевшие пласты льда, местами гладкого, слепящего глаза, а местами бугристого, словно вспученного на солнце, хрустели и звучно лопались под её каблучками капели. Просыпающиеся деревья учтиво кланялись ей и приветливо скрипели, разминая ветки после долгой спячки. Только вот ветер, еще ненастный и холодный, точно возмущённый её появлением, гудел отогнутыми ржавыми трубами для отвода воды, взметая в ярости искрящуюся водяную пыль, сочащуюся из них, свистел щелями окон, глотающих солнечный свет, хлопал открытыми форточками с уже давно выбитыми стёклами. А она не обижалась на него. Напротив, даже когда тот, обезумев, пытался сорвать с неё типичное летнее белое платьице, та звонко смеялась птичьими трелями, сконфуженно, совсем по-детски придерживая лёгкие подолы и продолжая вприпрыжку бежать по проклевывающемуся тусклому асфальту, над которым витали запахи почвы и прошлогодних трав, выбравшихся из-под снега, палёной смолы и мокрого бетона.       Наёмник пришёл в город за ней следом, постоянно сверяясь с картой в ПДА, изредка останавливаясь перед перекрёстками или небольшими открытыми участками, дабы осмотреть местность. Его мыслями правили две вещи: контракт, который нужно было выполнить, и «Монолит», группировка, по слухам, оберегающая город от незваных гостей.       Но вокруг было тихо. Точнее спокойно. В образовавшихся многочисленных лужах плескались воробьи, щебеча и порхая то над подтопленной дорогой, то где-то над балконами многоэтажки, что вырастала из голых зарослей прямо перед наёмником, скрывая того в своей тени. Выцветшие буровато-серые бетонные стены её на солнечной стороне казались такими тёплыми, что человеку невольно захотелось прикоснуться к ним.       Пританцовывая по мокрому льду, что застилал подходы к зданию, наёмник вскоре оказался возле палисадника, сплошь заросшего деревцами и кустарниками, извивающиеся ветви которых кое-где закрыли плотной стеной подходы к дому, а где расползлись по его стенам, проникнув на нижние этажи. Будучи у подножья многоэтажной глыбы, взмывающей ввысь, человек постоял немного и, наконец решившись, снял с руки перчатку и прикоснулся с небольшим трепетом к бетону. Холод, казалось, прожёг оголённую ладонь до костей, и наёмник отпрянул. Он не знал, почему так волновался, будто принимал рукопожатие от какой-то известной личности. Нет. Не личности. Его приветствовала сама Припять.       Воробьи, похоже, нашли себе новое занятие: продолжая надрывно щебетать, пичуги шныряли с верхних этажей здания вниз эдаким комком, расправляя крылья только у самой воды, из-за чего её поверхность будоражили шумные всплески, а далее, совершив пилотаж, заходили либо на новый круг с лихим свистом, либо взмывали вверх и пропадали в местной аномалии-телепорте со вспышкой.       Это и заинтересовало наёмника на ближайшее время. Стоя под сенью многоэтажки, он подкидывал в приблизительное место расположения аномалии болты, надеясь её вычислить. Однако ничего не выходило. «Что ж, в Зоне большинство животных обрели странные способности. Так почему бы и воробьям не уметь находить межпространственные дыры?» — в конце-концов пришёл к выводу человек и поспешил заняться своими заботами. Ему предстояло преодолеть еще половину микрорайона.       Миновав кустистый палисадник, он вошёл скоро во двор, окружённый бастионом из одноликих пятиэтажек, растянувшихся по его краям. Первые их этажи также утопали в зарослях, а далее шли окна, много окон. Дома эдакими чёрными глазами пожирали невесть откуда взявшегося в этих краях человека, глядя прямо в душу. А наёмник ничего не мог различить во тьме их зевов, что и пугало.       Где выбито стекло, где еще сверкают на солнце его остатки, где растворены рамы, где треплется от ветра изъеденная годами занавеска, где прибиты изнутри доски… Взгляд наёмника скользил по стенам зданий, но не мог ни за что зацепиться. Его пробрала дрожь. «Подумаешь, — начал он успокаивать себя, — просто пустые дома. Сейчас таким никого не напугаешь». Однако всё равно было боязно пройти дальше, и наёмник, сжав зубы, через силу заставил себя это сделать.       Он был один посреди покинутого индустриального мира. Шлёпая по разлившимся лужам, он, дабы внушить себе еще немного смелости, решил обойти вокруг этот дворик, середину которого занимал плоский по сравнению с окружающими зданиями гастроном. Но наёмника, шедшего мимо детской площадки, являющей собой заросшее местечко с проглядывающими сквозь ветки головками заржавевших «жирафиков» и круглыми спинками «слоников», вдруг остановил протяжный скрежет, заставивший душу уйти в пятки. Взгляд человека вскоре поймал чуть накренившиеся набок качели, обеспокоенные ветром. Минуту сталкер неподвижно стоял, не смея отвести глаза в сторону. Качели еще раз печально скрипнули, и наёмник, неслышно вздохнув, отправился дальше, иногда оборачиваясь.       Ненароком ему вдруг вспомнилась родная городская стена и многоквартирный дом, где он жил. Причём практически такая же площадка с качелями была естественным пейзажем за окном… Странно получается. За всё время, проведённое в Зоне, он вспомнил о своём детстве только сейчас, войдя в этот давно покинутый людьми двор, услышав простой скрип ржавых цепей… Как давно здесь, интересно, не было детей? Как давно не звучал здесь смех, родительские оклики, слёзы из-за отобранных старшими игрушек?       В глазах стало мокро, по спине пробежали мурашки. Наёмник тут же встряхнулся и мысленно отчитал себя за подобное. Оглянувшись, понял, что находится уже на другом краю дворика.       Ветер скрипел ветками деревьев, стонал рамами растворенных окон, срывая с крыш, облитых весенним солнцем, ярким, но негреющим, горсти тяжёлых капель, что шлепались затем приглушённо на асфальт, горбами выступающий из прозрачных вод, или бились звонко о какие-то металлические конструкции. И под болтливую симфонию капели на улицы города вновь выбежала она. В белой сорочке, туфельках, нечто, напоминающее собой маленькую девочку, которая в тайне от мамы оделась совершенно по-летнему, дабы пойти встречать еще не успевшую даже прогреть землю весну, направилось, прыгая через лужи, в сторону наёмника, полностью ошеломлённого от подобного.       Он видел её на окраинах и даже увязался вслед, но… никак не предполагал, что один из плодов его воображения (наёмник частенько ловил себя на том, что в унылом однообразии Зоны может померещиться невесть что) окажется настоящей, живой, чёрт возьми, девчонкой, скачущей сейчас к нему с наивной улыбкой на лице!       Человек сглотнул и усиленно замотал головой, надеясь развидеть эдакое диво. Однако оно уже вплотную подскочило к нему, остановилось и заглянуло в глаза, всё еще мило улыбаясь. В руке у ребёнка была свёрнутая скакалка.  — Дядя милиционер, здравствуйте! У меня папа в милиции тоже работает, вы его знаете? — её белое личико сияло, а в глазах плясали весёлые искорки.       Наёмник, боясь даже шевельнуться, отрицательно замотал головой, пытаясь нащупать дрожащими пальцами рукоять USP.  — Как это не знаете? — девочка удивлённо всплеснула руками, — Он же самый главный! Как его можно не знать?       Обхватив рукоятку пистолета, «милиционер» вдруг замер, внимательно осмотрев маленькое чудо, впившееся в него большими глазами. И он будет стрелять? Стрелять в это беззащитное, наивное и непонятно откуда взявшееся существо? И для чего же? Чтобы доказать своему истерзанному жестокостью мозгу, что это всего лишь иллюзия, навеянная на него городом?  — Кто ты? — хрипло спросил наёмник, но руку с оружия так и не убрал.  — Наташа. — сконфуженно представилось чудо, надув губки, — Наташа Василькова.  — А почему не в школе? — бросил затем первое попавшееся на ум сталкер.  — Сегодня воскресенье, дядя милиционер! Вы заработались? У вас лицо невыспанное… — девочка сменила серьезно настроенный взгляд на жалостливый, — Может, вы мне поможете? Наша кошка Мася такая дурочка! Залезла на дерево, а слезть не может!       Наёмник, помедлив, огляделся по сторонам и кивнул. В данной ситуации он не знал, как будет лучше.  — Пойдёмте! — дитя вприпрыжку отправилось вдоль гастронома в сторону противоположного выхода из дворика. Наёмник поспешил за ней.       Чистый взгляд небес и колющие душу взоры чернеющих окон, стройные ветки деревьев и нелепые изгибы водосточных труб запрыгали, зарябили под ногами, разлетаясь брызгами в стороны.       Вскоре мимо промелькнуло и парадное гастронома, соответствующая надпись из покорёженных временем букв, грядой растянувшихся по краю крыши, с которого еще свисала гирлянда рыдающих сосулек. В тёмных углах и коридорчиках здания глаз наёмника заприметил спрятавшиеся клочки снега: зима сопротивлялась, но сдавала постепенно позицию за позицией, заползая всё дальше и дальше в холодные закрома. Казалось, именно её негодующий вой разносил по окрестностям ветер, скитаясь по безжизненным лабиринтам дворов и переулков.       Между тем девочка, бежавшая перед сталкером, вдруг свернула за угол пятиэтажного дома, заставив человека остановиться.       Наёмник, как только пришёл в Зону, дал себе отчёт, что никогда не будет удивляться чему-либо происходящему здесь. Но нарушить свои принципы ему пришлось не единожды, в том числе и сейчас. С чего это он начал действовать так неосторожно и наивно? Неужели облик какой-то вымышленной Наташи Васильковой сумел разжалобить заказного убийцу? К нему будто вернулось самосознание. Сталкер, прислушавшись и не выловив ничего подозрительного из окружающих звуков, осторожно отошёл к стене пятиэтажки, стягивая со спины дробовик. В его голове вертелись две вещи: либо город действовал ему на психику, что неоднократно подтверждалось предостережениями от начальства и сегодняшними событиями, либо решил применить типичную схему действий контролёр, мутант нередкий в подобных местах, имеющий вполне знакомую наёмнику тактику — иллюзорной приманкой долго пудрить жертве мозги, пока та сама, измотавшись, не забредёт в ловушку. Однако немногие контролёры подозревали, что такое умелое обращение с «Моссбергом». Особенно если оружие это было в руках у наёмника, заработавшего свою репутацию тем, что даже двух-трёх залпов ему вполне хватало, дабы насладиться видом противника, конечности которого были искалечены картечью.       Человек стоял, держа дробовик наготове, у стены здания. Недалеко от его ног пласты льда, покрывающие асфальт, оканчивались, и вниз уходила лестница в замшелые чертоги подвала.       Девочка не возвращалась, будто исчезла. Или знала, что её поджидает за углом. От этой мысли наёмнику стало жутко. Его передёрнуло, прежде чем он решился заглянуть за угол дома.       Улочка, словно вылепленная из белого воска. Голые, но густые заросли по её краям. Где-то посередине погрязло во льду упавшее давно дерево, растопырившее в стороны ветки. Ровные склоны некогда жилых коробок, многочисленные балкончики, окна, выступы которых сейчас спали под искрометной капелью, обступили улицу с двух сторон и тянулись до самого её конца, а далее виднелась залитая солнцем площадь, далёкие незнакомые наёмнику здания, проглядывающие сквозь черноватые свечки тополей… И пусто. Чертовски пусто. Ни души, ни возгласа, ничего, хоть отдалённо напоминающего человеческий быт.       Наёмник вздохнул, свернув обратно за угол и прижавшись спиной к леденящей даже сквозь комбинезон бетонной стене. Ему много заплатили в качестве задатка. А еще больше накормили историями про ужасный и невообразимый мир города-призрака. Но ведь даже в них есть доля правды, если подумать. Да, отовсюду на тебя не лезут стаи голодных тушканов, готовых разорвать тебя на части, тебя не выцеливают снайперы «Монолита» с высоток… Скорее твой мозг сам тебя запугивает, сходит с ума в этих относительно замкнутых пространствах, дворах, переулках… Целый покинутый город — это тебе не брошенная дача на окраинах Зоны. Это ужас, холодящий душу. Скрытый, медленно накатывающий ужас, возведённый в степень, которая отражает как бесконечное число пустеющих окон, так и множество судеб людей, оставивших навсегда эти края.       В этот момент что-то шевельнулось в подвале, вход в который располагался у ног наёмника. Да так, что по стене пробежала мелкая дрожь, а по многочисленным внутренним помещениям разлетелось звонкое эхо. Разбираться, что это или кто это, сталкер не стал — рванул сразу за угол и, подняв фонтанчики брызг и мелкой ледяной крошки, залёг за упавшим деревом. Выждав с минуту, а может, с две, наёмник выглянул из-за укрытия. Как он и предполагал, ничего. Однако лишняя осторожность никогда не вредила ему. Напротив, спасала не один раз.       Вновь взвыл ветер где-то под крышей пятиэтажки, бросив искры капели в разные стороны, а затем протяжно заскрипел. Вот только скрип этот напомнил детский визг, раздавшийся где-то за домом. Не прошло и минуты, как растерянный наёмник, расположившийся за стволом упавшего дуба, слушал типичные ребячьи возгласы: кто кого-то звал, кто визжал, а кто бросался неразборчивыми отрывистыми фразами. Стоило встряхнуть головой — всё это превратилось в болтовню капель, непрерывным потоком срывающихся с крыш обступивших улицу зданий, в свист ветра и скрип оконных рам.       Боясь, что мозг выдаст и не такое, если он будет и дальше продолжать торчать в уличном коридоре, наёмник поднялся и отправился под ближайшую арку, ведущую в следующий двор, аналогичный тому, где был гастроном. Только посередине площадки, образованной четырьмя пятиэтажками, никаких строений не было. Сталкер успел заметить только кирпичный шкаф трансформаторной подстанции, проглядывающий сквозь клок спутанных оголённых ветвей распущенных насаждений, несколько разбитых лавочек и деревянный покосившийся стол.       Звонко балакала по металлической обшивке водоотводов капель, ей аккомпанировали зауныло и бесстрастно ветряные порывы, захлёбываясь на верхних этажах зданий.       И как это можно было принять за детские возгласы? Наёмник даже показательно хмыкнул, пройдя во двор с дробовиком наперевес, однако внутри у него что-то явственно шевельнулось, уколов под сердцем.       К потемневшей от влаги столешнице прилип обрывок расплывшейся в жёлтых разводах газеты, наверняка старой, как этот бетонный мир, рядом ржавела жестяная банка из-под консервов, полная размокших сигаретных бычков.       Пятнистая от проталин земля дыбилась ворохами распластанных мёртвых трав, чернела под сенью трансформатора полусгнившей листвой, плавно переходя в растрескавшийся и облюбованный по краям мхом тротуар, что протянулся до расщелин меж прямыми глыбами хрущёвок, погрязших в бурых космах палисадников.       От осмотра местности наёмника отвлёк неестественный гудок, выскочивший точно из окна ближайшего строения.       Чёрный прогал подъезда дыхнул отсыревшей шпатлёвкой, когда, держа наготове ствол, наёмник заглянул внутрь. Привыкнув к полутьме, взгляд скользнул по лестничной площадке первого этажа, облупившимся, покрытым плесневыми печатями стенам, вдоль которых были свалены разбухшие обломки дощатых дверей, деревянных балок, зацепился за погнутые прутья перил.       Помещение тихо постанывало прорывающимся на этажи повыше ветром, оглашалось гулкими ударами бренчащих капель. Но было в этой какофонии ещё что-то, еле слышимое, теряющееся, неуловимое.       Боец, крутанув дробовиком, как только достиг подъёма, преодолел один ярус, затем второй, третий…       Капли наперебой барабанили по перилам, покрытым ржавым налётом, плескались в узких коридорчиках и примыкающих помещениях. Странные, но до боли знакомые звуки усиливались, сливаясь в единое шипение, покашливания, хрип помех.       Одна из комнат вскоре предстала перед часто дышащим сталкером обшарпанной, исцарапанной продолговатыми разводами бетонной коробкой с единственным окном, совершенно пустой, только по углам сырели скатанными клочками выцветшие зеленоватые обои.       На подоконнике, полном осколков стекла и ошмётков штукатурки, кряхтел и кашлял радиоприёмник, скосив набок антенку.       Наёмник, не шевелясь, сверлил глазами чудо советской техники, ожидая любой выходки Зоны, вплоть до появления галлюнов, но вместо этого смесь помех вдруг взорвалась во вспышке триумфальной мелодии, отчего человек невольно отпрянул, вскинув «Моссберг».       Прокрутив пару куплетов, жужжа и похрипывая под каждую механическую нотку, радиовещатель успокоился и сразу же выдал следом заводящую песенку, чей-то смешок, переросший вскоре в гул истеричного хохота, резко заглох, металлически булькнув.  — Советская власть партии большевиков создала для нашей советской молодёжи, — заявил через серию помех будто знакомый, полный жизнерадостности и горячего патриотизма голос, — Счастливую, порядочную, культурную жизень! Наша молодёжь не знает… — запись заполонили шипения, — …не знает физического и морального угнетения… Ш-ш-шщ-щ… нас с вами, товарищи… Ш-ш-ш-ш… счастливым поколением рабочих и крестьян… Нас воспитала партия Ленина, она дала нам возможность работы, учёбы, отдыха… Хчш-ш…  — Мы оптимисты потому, что верим в свою партию, знаем путь, который она указывает, единственно верный путь… — уверенно провозгласил уже другой голос, в конце потонув в море помех.       Выплюнув нотки фортепьяно, приёмник заглох.       Наёмник, впавший в ступор, так и не опустив ствол дробовика, продолжал целить в недавно вещающий чёрный пластмассовый корпус.       Внутренние помещения затянула звенящая тишина, прерываемая только свистом сквозняка и бойкими ударами капель о перила.       Осторожно приблизившись к окну, человек осмотрел прибор, всё ещё пребывая в состоянии оцепенения, в которое погрузился ещё глубже при виде запылённой коричневой крышки, тумблеров, кнопок. Через слой пыли даже не проглядывала шкала частот, а о маркировке и речи не шло. Окончательно доказал абсурдность произошедшего бесполезный щелчок выключателя. По виду эта диковинка не работала лет двадцать, а то и больше.       Прыснув со смеху, наёмник отошёл к стенке напротив окна, выронив дробовик, медленно сполз, закатившись беззвучным хохотом, пока в животе не закололо.       Пропустив через лёгкие большие глотки воздуха, он наконец успокоился, перехватил «Моссберг», поднялся, не отходя от стены и всё ещё держа в поле зрения злосчастный приёмник.  — Подшутить надо мной вздумала, карга старая, а? — соскалившись, процедил сталкер, не узнав в замкнутом пространстве своего голоса. — Подшутить, значит…       Что-то металлическое прогремело со стороны лестничного пролёта, заставив встрепенуться, повернувшись к проходу в коридор.  — Дядя милиционер! Я нашла Масю! Она, оказывается, всё это время на окошке сидела, представляете? А я её хватилась… — звонкий, как капель, голосок девчонки разлетелся эхом по коридорам.       Кожа лица словно покрылась ледяным покровом, по спине прошла череда холодных игл.       Простонал дробовик, брошенный к ногам, к ушам на небольшой промежуток времени прижались шершавые поверхности перчаток, погрузив окружение в мимолётную тишину.       Капли градом прошлись по перилам, окатив брызгами нижние этажи, хлопнула наверху форточка. Никаких сторонних звуков. Наёмник выглянул в коридор, выставив перед собой «Моссберг», скользнул тенью к лестнице.       Что-то прыткое выскочило из окна на лестничной клетке. Сталкер успел заметить лишь обкусанные лишаем бока, куцый кошачий хвост да проводить стволом оружия пресловутую Масю.       Сосчитав ступени, прислонился тут же к стене, выглянул наружу, зажмурившись от бьющего с небес белёсого света.       На скамье прямо под окнами сидела девчушка, подвернув подолы белого платья, сидела, непринуждённо улыбаясь одними уголками губ и поглаживая с опаской взирающую на наёмника кошку-мутанта с раздутыми мешками щитовидных желёз, и тоже глядела на него, не злобно, не испытывающе, просто глядела, как чёрные зрачки пустых окон пятиэтажек. А с крыш сыпались слёзы капели, вдребезги разбиваясь о зеркальные плёнки луж и скованный льдом тротуар, смеющийся на солнце тусклыми бликами.

Капель смеётся рыдая. Апрель. Авитаминоз. Капель в лучах точит камень. Апрель, поникший от слёз.