Вискоза и шелк

— Ну вот и все, малышка, теперь тебе станет легче. Самочка низзла неторопливо притоптала одеяла, свернутые в корзине, но все же устроилась поверх, лениво мазнув языком по бинтам на лапе. Ее единственный здоровый глаз не мог ни на чем сфокусироваться, голову едва заметно мотало из стороны в сторону, и в конце концов Марли сдалась, засыпая. Не в первый раз за день Ньют порадовался, что не поленился на прошлой неделе нарвать дурман-травы в окрестностях Хогсмида, — его новой гостье потребовалось много болеутоляющего, прежде чем она перестала царапаться и кусаться, и еще больше, чтобы спокойно лежать, пока Ньют осматривал и обрабатывал ее раны. Давно выбитый глаз, порванное ухо и ожоги на лапах, один из которых словил инфекцию. Такой большой, горячий нарыв, что гной и кровь брызнули во все стороны, стоило только Ньюту сделать первый надрез скальпелем. Больше всего времени он потратил, прочищая именно эту рану. И если во время работы он старался ни о чем не думать, кроме механики движений, то сейчас, опустившись на широкий подоконник и счищая с мантии грязь и кровь, Ньют не мог перестать мысленно рассчитывать, через сколько дней инфекция поразила бы лапу настолько серьезно, что оставалась бы только ампутация. Марли вовремя попала в его руки. И неважно, на что он пошел, чтобы заполучить ее. И все же пальцы дрожали, комкая пыльный подол мантии и поднимая его выше. Непривычно было смотреть на собственные голени, не голые и не в брюках, но в черных чулках, нежно обнимавших его ноги от носка до середины бедра. Одного взгляда хватало на кружевной узор, чтобы понять, что этот предмет одежды предназначался не для мужчин — именно в этом был весь смысл унижения, подумал Ньют, отчаянно стараясь не краснеть. Парни, все с шестого-седьмого курсов и совершенно разных факультетов, нашли искалеченную Марли где-то в окрестностях Хогвартса. Мерлин знает, какие из травм стали делом их рук, но хотя бы они вспомнили о Ньюте и его животных, запихнув низзла в совиную клетку и притащив его в спальни Пуффендуя. Точнее, в спальню, которую Ньют делил с несколькими другими учениками. Конечно же, эти ребята не знали, что такое сочувствие и сострадание — по крайней мере, по отношению к Ньюту они ни разу за все время его обучения не проявили ни одного, ни другого — и как только Ньют возвратился из библиотеки и увидел своих давних мучителей, прохлаждавшихся в комнате в ожидании козла отпущения, он понял, что его ждет новая порция унижений. Хотя бы в их глазах. Внутри себя Ньют давно избавился от большей части стыда, и многие вещи, которыми его пытались унизить, его не задевали. Раздражали, но не задевали. Только вот румянец мгновенно вспыхнул на щеках Ньюта, стоило только одному из парней выудить у него из-под матраса неприметный бумажный пакет. Находка не была случайностью — конечно же, они тут все обшарили, пока Ньют, ничего не подозревая, делал домашнее задание по трансфигурации. — Что это тут у нас, Скамандер? — протянул Гарольд противно и громко, открывая пакет, прекрасно зная, что было внутри, и Ньют тогда отвернулся, опустил глаза в пол, стараясь выровнять дыхание, когда из пакета выскользнули чулки. — У тебя же нет девчонки, Скамандер. Ты их для себя что ли купил? Пальцы кружили на острых коленях, повторяя кружевной узор. У Ньюта и в самом деле не было девчонки и быть не могло — для себя он давно решил, что собственный пол ему больше по душе… и по телу тоже. И хотя он не был девственником, и партнер у него был не один, все это оставалось там, за пределами замка. В Хогвартсе у него вообще не было никого, кроме его животных (и, быть может, Дамблдора), но он легко мог бы соврать всем этим мальчишкам, если бы не перехватило горло, не давая и единому слову вырваться изо рта. И даже сейчас, в пустой комнате на верху башни, где никогда не было никого, кроме него самого и его животных, у Ньюта от одной мысли, что завтра все в Хогвартсе будут знать, что он купил женские чулки для себя, ладони становились противно липкими. Не то чтобы Ньют планировал эту покупку или покупал такое не в первый раз. Все случилось быстро, по наитию — в Хогсмиде Ньют зашел в магазин за носками и нижним бельем, вполне себе обычным, а ушел еще и с парой чулок в бумажном пакете. Он не смог бы объяснить причину, по которой вдруг замер посреди магазина молоденькой ведьмы, глядя на выставленные манекены в женском белье и чулках всевозможных цветов. Только одно можно было сказать наверняка — глядя на все это с открытым ртом Ньют не переставал думать, какими эти чулки, это белье были наощупь, каково было бы почувствовать эту красоту на своей коже, медленно натягивая чулки на ноги. Эта мысль пугала хотя бы потому, что прежде Ньют не зацикливался на красивой одежде. Он задрожал от переизбытка чувств, скользя раскрытой ладонью с колена на бедро. Как он и представлял, чулки сидели на нем идеально, гладко; для зеркала в этой комнатушке места не нашлось, но Ньют, в пыльной мантии с налипшей шерстью низзла, вспотевший во время небольшой операции, с пятнами крови, подсохшими на руках, чувствовал себя... симпатичным. Привлекательным. Даже несмотря на то, что это были дешевые чулки из вискозы, — на шелковые, по-настоящему завораживавшие, денег не хватило. — Это новая коллекция, — прощебетала ведьма-продавщица, заставляя Ньюта оторвать взгляд от манекенов. Он смутился своего внимания, не понимая даже, что заставило его остановиться у манекенов с женскими формами, когда его привлекали мужчины, но девушка этого не знала, и она явно не собиралась его стыдить, несмотря на то, что на нем была школьная мантия Хогвартса. — Что-нибудь заинтересовало Вас? Она деловито упаковывала его носки и белье, с улыбкой поглядывая из-под челки. Ньют не сразу нашелся, что сказать. — Выбираете для девушки? — подсказала ему продавщица, и Ньют кивнул; кончики ушей горели от смущения. — О, поверьте, это идеальный подарок. Любая девушка будет в восторге, — она выскользнула из-за прилавка и, прихватив Ньюта за локоть, принялась показывать ему все модели: некоторые, от которых у Ньюта пересыхало в горле, она снимала и давала ему в руки, и он и слова не мог вымолвить, когда тончайший шелк скользил между его пальцев. — У меня не так много средств, — выдавил из себя он, глядя на роскошные экземпляры, от которых кругом шла голова. Но ведьмочка не смутилась, отводя его в сторону, где хранились более дешевые модели, — из вискозы. От них у Ньюта не пропадал дар речи, но и они были настолько хороши, что уйти без покупки было нельзя. Ньют спустил почти все свои деньги на черные кружевные чулки до середины бедра. — Восхитительный выбор, — прокомментировала ведьмочка, заворачивая чулки в неприметный пакет. Несколько недель они, нетронутые, пролежали под матрасом — по возвращении из Хогсмида Ньюта окатило такой волной стыда, что он запихнул их как можно дальше, только чтобы они не попадались ему на глаза, и постарался забыть, что он, стоя в магазине, представлял, как будут смотреться эти чулки на его ногах; постарался притвориться, что ничего не случилось и не было никакой постыдной покупки вовсе. А спустя некоторое время он бы посмеялся над собой, понимая, что то было временное наваждение; может быть, все дело было в температуре, простуде, переутомлении, недосыпе... Совсем не в том, что Ньюту действительно хотелось надеть чулки и посмотреть на себя в них, так ведь? Это ведь не было нормой. Одно дело было спать с мужчинами — хоть магглы относились к этому с предубеждением, в волшебном мире это не было табу. Но совсем другое дело — надевать на себя предметы женской одежды, откровенно сексуальные и интимные. Ньюта и без того называли ненормальным просто за то, что общество животных ему нравилось больше общества людей, за то, что у него была своя точка зрения, и именно поэтому его задевали такие парни, как Гарольд и его друзья. Ньют не хотел бы прославиться еще и чем-то... извращенным, как женская одежда на его худом, но очевидно мужском теле. Но теперь слухи точно поползут после того, как компания из восьмерых парней видела его в чулках — «Надень их и приподними свою юбочку, Скамандер, и мы отдадим тебе эту тварь». Ньют надел, прямо при них, потому что не было ничего, что бы он ни сделал ради спасения бедного измученного животного, бившегося о прутья маленькой клетки: он им позволил лапать его за ноги, оттягивать резинку чулок, чтобы та громко шлепала о кожу, оставляя красный след, и он упрямо молчал, когда они пытались вывести его из себя обидными словами, которые обычно кричали вслед женщинам, продававшим себя. Повезло, что они понятия не имели о том, что его привлекали мужчины, — они обратили бы это в свою пользу, был бы повод. В тот момент Ньют даже не был смущен и не испытывал стыда — только злость и бесконечное раздражение, заставлявшие его поджимать губы и оставаться безмолвным, пока парням не надоело внешнее безразличие Ньюта; как от скучной маггловской игрушки, они от него быстро устали и оставили его в комнате с Марли, отправляясь восвояси. Но было бы глупо посчитать, что они просто оставят его в покое, — напоследок один из парней шлепнул кончиком палочки по чулкам, прошептав незнакомое Ньюту заклинание; «Жду не дождусь увидеть эту красоту за завтраком», — произнес он с ухмылкой и повел гоготавших друзей из комнаты. Ньют понятия не имел, что тот хотел сказать; в ту же секунду, как он избавился от не самой приятной компании, одернув длинную, в пол, мантию и нацепив высокие ботинки для работы, Ньют ринулся в свое убежище вместе с царапающимся низзлом под мышкой. Помощь ей была в приоритете, так что перевести дух Ньют мог только теперь, когда Марли громко посапывала во сне. Чулки и вправду были красивыми. Проглатывая чувство тошноты, подкатывавшее к горлу, Ньют снял огромные ботинки, носками надавливая на пятки, чтобы те съехали по чулкам, гулко ударяясь о каменный пол. Его ступни, обычно большие и мозолистые, теперь выглядели эстетично, почти что женственно; Ньют, потершись щекой о плечо в надежде сорвать румянец, потянул носочки, зачарованно наблюдая, какой изящной дугой выгнулась стопа. В животе стало очень тепло, и Ньют вздрогнул от тугого спазма в паху; он тут же словно выпал из транса, захлебываясь собственным стыдом и страхом. О Мерлин, лишь бы разговоры не дошли до Тесея или родителей. До боли закусив нижнюю губу, Ньют неумело схватился за чулок. Снять, нужно снять и выбросить, а лучше сжечь, чтобы не было доказательств. Но чулок остался на месте. Ничего не понимая, Ньют снова дернул вниз, теперь без всякой бережливости и осторожности, но ничего не изменилось; странное покалывание по всей ноге напоминало прикосновение магии, и Ньют ощутил, как внутри него все ухнуло вниз, — он вспомнил то неизвестное заклинание, наложенное напоследок дружком Гарольда. О, черт! Ньют... Ньют не мог их снять? У паники был привкус крови; пробуя одно заклинание за другим, даже пугающе опасные, он впивался зубами в нижнюю губу, чтобы не выругаться, не вскрикнуть от досады и не перебудить всех своих постояльцев. Крови было так много, что пришлось ее смахнуть с подбородка, чтобы капли не упали на пол. В таком виде он не мог вернуться в общую гостиную, уж тем более в спальню — даже если все сейчас спали, как и полагалось в такой поздний час, наутро все вскроется, как нарыв, когда его сонные соседи по комнате начнут собираться на занятия. Но даже если Ньют умудрится не снимать мантию и свои рабочие ботинки, он был уверен, что Гарольд и его друзья обязательно провернут что-нибудь на глазах у всех школы. От такого Ньют не отмоется. Все же ему не совсем было плевать на свою репутацию — фамилия принадлежала не только ему, и он не хотел, чтобы из-за него полоскали всю его семью. Ньют закусил костяшки, чтобы не застонать вслух. Новая волна контролируемой боли заставила его подавить нараставшую панику, не оставившую бы места для разумных мыслей. Он не собирался прятаться тут до бесконечности и посмешищем для всей школы становится точно не хотел — не тогда, когда вести дойдут до его родителей и Тесея; они не рассердятся, нет, но, чувствительные, тихие и мягкие, они расстроятся до сердечных болей, и мама опять сляжет без сил, как в тот раз, когда ей сообщили, что Ньюта выловили из озера, в котором он плавал обнаженным, пытаясь задокументировать местных обитателей. Хотя нет, Тесей точно рассердится. Вспыльчивый, совсем не как родители, он ворвется в школу и собственноручно выпорет всех, кто сделал с Ньютом это. Горячая голова Тесея заставит его натворить глупостей. Но ему нельзя было попадать в скандалы. Не сейчас, когда его только-только приняли аврором на службу, и его положение было шатким до невозможности. Один неверный шаг — и мечте Тесея о карьере аврора не суждено будет сбыться. Ньют перебирал варианты, один за другим. Сначала все, которые ему были доступны без чьей-либо помощи, но в конечном итоге он должен был признать, что помощь ему была необходима. И Ньют знал только одного человека в Хогвартсе, к которому можно было пойти с любой проблемой, любой тайной. Ему Ньют доверил уже десятки своих секретов, и каждый их только сближал. И в их общении было столько дружеской теплоты, даже свои шутки были и порой флирт, так что легко было забыть, что перед Ньютом был не друг, не какой-нибудь двоюродный дядя из той породы, что всегда помогают своим племянникам проворачивать шалости, сохраняя при этом невозмутимое лицо, а преподаватель. Это будет унизительно, но он должен был понять. И при этом не осудить. Если хотя бы несколько слухов, ходивших по школе, были правдивыми, то он точно был бы последним человеком, который мог осудить такое. — Ньют? — профессор Альбус Дамблдор обнаружился в такой поздний час в своем кабинете. Около него возвышалась стопка ученических работ, и он все еще продолжал их читать, когда заметил на пороге Ньюта, бросая на него взгляд поверх очков, сверкнувших серебром в свете лампы. Глаза Ньюта невольно притянула струйка дыма, кружившая над хрустальной пепельницей под рукой у Дамблдора. — Мистер Скамандер, что Вы тут делаете? Марш в постель! Ньют подскочил от неожиданности, замечая, что они были не одни — в углу комнаты с такой же стопкой работ примостилась МакГонагалл, сонная, растрепанная, но упрямо продолжавшая проверять работы. Даже без туфель, валявшихся около кресла, в полумраке кабинета она выглядела устрашающе. Не ожидав публики, Ньют инстинктивно дернулся назад; смелость, которую он так старательно взращивал в себе по пути к кабинету Дамблдора, усохла при виде МакГонагалл, и он поспешил ретироваться, мотнув головой. Прежде чем его накажут за нарушение комендантского часа. Ньют попятился, опустив взгляд, и быстрым шагом припустил прочь. Можно переждать ночь рядом с животными — в комнате было достаточно старых одеял, чтобы устроиться на ночь на полу, думал он, когда его резко схватили за локоть, останавливая и разворачивая. И хотя прикосновение было пусть неожиданным, но мягким, Ньют покачнулся, едва не выскальзывая из ботинок из-за скользких чулок; сильные руки придержали его за плечи, помогая восстановить равновесие. — Что случилось, Ньют? — спросил Дамблдор, и на его лице было написано лишь искреннее беспокойство. Ньют мгновенно покраснел, кажется, до самых пяток, не понимая, как он будет объяснять это человеку, которого уважал, которого считал своим наставником... ...на которого запал еще на четвертом курсе, осознав свое влечение к мужчинам. Этот момент Ньют как-то не продумал. — Простите, сэр, ничего серьезного, просто... — Из-за «ничего серьезного» ученики не приходят к преподавателям посреди ночи, — Дамблдор говорил терпеливо, поглаживая Ньюта по плечам в надежде успокоить и придать уверенности. Это могло быть лишь иллюзией, но Ньют ощутил тепло, исходившее от ладоней волшебника; оно пробиралось под ткань одежды, под кожу даже, начиная курсировать по телу. До этого момента Ньют даже не осознавал, что продрог без привычных шерстяных брюк под мантией. — Только не говори мне, что тебе не спится. Ньют хмыкнул, не особо весело, и поймал на себе внимательный, изучающий взгляд Дамблдора. Тот ждал ответа, но говорить о таком в продуваемом всеми шотландскими ветрами коридоре было... не страшно, нет, но дискомфортно. — С-сэр, я... — Ньют переступил с ноги на ногу, и в это же мгновение покрылся мурашками — его бедра в чулках случайно соприкоснулись, и целая толпа мурашек пробежала по телу, заставляя его неловко вздрогнуть. — Можно не тут? Дамблдор отвел взгляд, оглянулся и, убедившись, что никого кроме них двоих здесь больше не было, положил ладонь на спину Ньюта, подталкивая вперед. Ньют послушно поплелся, молясь, чтобы ноги не подвели его, — он шел словно на несгибаемых ходулях; Дамблдор, будто знал, не спешил, мурлыкал себе под нос какую-то мелодию, уводя Ньюта все дальше темными коридорами Хогвартса. Ночь, сплетение слабо освещенных ходов, холод, уверенная рука взрослого мужчины на спине — это могло напугать, но было в Дамблдоре — его фигуре, его прикосновениях, его полуулыбках и взгляде — что-то такое, что заставляло довериться даже после всего, что о нем говорили. Но, может, это было не доверие, а желание проверить правоту сплетников? Ньют, если честно, не мог точно ответить на вопрос. Хватка уродливой руки страха на горле ослабевала. Осталась только легкая нервозность, как к концу праздника остаются в носу маленькие пузырьки шампанского, когда Дамблдор открыл дверь ключом, и Ньют обнаружил, что профессор приглашал его в свои покои. Уютные и теплые, как сам Дамблдор, — бесконечные дорожки мягких ковров, камин с оранжевым пламенем в каменном нутре, портьеры из темно-красного, винного бархата, большая, но простая донельзя кровать, спрятавшаяся под узорчатым покрывалом. — Мне здесь нравится, — выдохнул Ньют, тут же прикусывая язык. Это было неприлично, почти что скандально, но Дамблдор искренне улыбнулся, подмигивая Ньюту. — Правилами школы запрещено присутствие учеников в покоях преподавателей, но, я думаю, никто не узнает, если мы их немного нарушим, — Дамблдор выскользнул из пиджака, сама элегантность, и тот послушно упорхнул в пузатый платяной шкаф, забираясь на вешалку. Профессор даже не взглянул на пиджак — поражающий ум уровень магии, подумал Ньют с легким восхищением, ежась на пороге, пока его глаза упрямо устремлялись к мускулам на руках, прорисовывавшимся даже через длинный рукав рубашки, и широкой, на контрасте с тонкой талией, груди. Сам Ньют себе как никогда казался неловким и нескладным: и в теле, и в волшебстве. Он был не самым способным учеником, и для него это не было секретом, и предков с размашистыми плечами у него в роду не было. — Присаживайся, — Ньют наконец поднял взгляд, замечая, что Дамблдор опустился на край кровати и похлопал по месту рядом с собой; комната была маленькой, хоть и роскошно обустроенной, и ни кресел, ни стульев, ни чего-либо другого, на чем можно было бы сидеть, сюда не вместилось. Сглотнув собственную нервозность, Ньют подошел ближе, усаживаясь. Скорее даже, падая. Матрас под ним с громким звуком спружинил, едва не подбрасывая вверх. Покраснев еще больше прежнего, Ньют сложил руки на коленях, замечая, что от волнения они слегка посинели, и под голубоватой тонкой кожей отчетливо выделялись теперь чернильно-синие вены. Дамблдор тоже бросил взгляд на руки, но его больше интересовало лицо Ньюта, которое он не хотел показывать. Профессор его осторожно подтолкнул плечом, выбивая маленькую улыбку; Ньют не мог не улыбаться, когда Дамблдор вел себя так и... был близко, и смотрел понимающе, и улыбался не только губами, но и глазами, и пах, как любил Ньют, — кедром и апельсинами, еще немного неуловимым сладковатым парфюмом. Очень по-домашнему. Очень соблазнительно. — Я хочу заверить тебя, Ньют, что здесь ты в безопасности, — чуть более серьезно произнес Дамблдор. Его дыхание задевало мочку уха и шею, заставляя Ньюта как никогда осознавать близость другого человека к себе. И если близость парней, с которыми он спал, не смущала его так сильно — он хотел не их, а скорее просто хотел — то рядом со взрослым мужчиной, которого он представлял в самых непотребных фантазиях, неуверенность и неловкость возвращались в тройном объеме. — Что бы ты ни рассказал мне, могу поклясться, что это останется в этих стенах. Если ты захочешь, конечно. Благодарственная улыбка Ньюта вышла вялой, но Дамблдора это никогда не обескураживало; он продолжал тихо напевать себе под нос одному ему известную мелодию, пока Ньют не решился. Не зная, как уложить все произошедшее в слова, он скомкал в руках ткань мантии, подбирая ее наверх; в тот же момент Дамблдор умолк, глядя на колени Ньюта, который мечтал только об одном — провалиться сквозь землю. — О-они не с-снимаются, — спотыкаясь на каждом слове, признался Ньют. Ему очень хотелось посмотреть на Дамблдора, попытаться понять, что тот испытывает, о чем он думает, но привычка и смущение заставляли держать его голову опущенной вниз. Вся его поза пропиталась чувством стыда, тянувшим к земле. Дамблдор задумчиво промычал себе под нос, но после медленно встал и, развернувшись, опустился на колени перед Ньютом. — Это... чулки? — в интонациях профессор по-прежнему ступал по-кошачьи мягко и деликатно, чтобы ненароком не спугнуть. Ньют закивал, шумно сглатывая. — Можно? — Дамблдор протянул руки к его ногам, и Ньюту показалось, что он может упасть в обморок от недостатка кислорода — дышать было трудновато; изо рта у него вылетело какое-то позорное кваканье вместо слов, так что Ньют вдобавок еще и кивнул, подозревая, что душа покинет его тело в тот самый момент, когда руки Дамблдора коснутся его ног. Но душа Ньюта осталась при нем. А вот все органы словно прекратили свою работу, застывая, когда деликатные пальцы Дамблдора обернулись вокруг щиколотки и потянули на себя; стопа Ньюта нервно дернулась, становясь на бедро сидевшего мужчины, и едва не соскользнула по гладкой ткани его брюк. Ладони профессора скользнули выше, исследуя плавную линию икры и острый угол колена, и тело Ньюта невольно забилось, словно от ударов электрического тока, когда Дамблдор толкнул складки мантии наверх, обнажая бедро, на середине которого и оставалась резинка чулка. Пальцы Дамблдора пробежались по тугой полоске; сверху Ньюту прекрасно было видно, как сосредоточенно тот изучал резинку, хмурясь и поджимая губы. — Это ведь не ты заколдовал, верно? — спросил Дамблдор непринужденно. — Верно, — эхом откликнулся Ньют. Скрывать тут было нечего — по отпечатку магии Дамблдору была бы очевидна его ложь. — Позволю себе нескромный вопрос: заколдовал твой... — профессор уже собирался было произнести какое-то слово, но в последний момент передумал. — ...друг? Брови Ньюта сами собой подлетели наверх. Дамблдор думал, что он с кем-то..? О, Мерлин. — Нет-нет, сэр, нет, — Ньют тут же осек себя, понимая, что в таком случае со стороны ситуация выглядела очень странно. Теплая ладонь приземлилась на его колено; Дамблдор настойчиво, требуя ответного взгляда, посмотрел в лицо Ньюту: — Кто-то издевается над тобой, Ньют? — Пожалуйста, профессор, не нужно... — Это неправильно, Ньют. Ты не заслуживаешь такого отношения к себе. — Профессор, я не хочу оказываться в центре скандала, вообще в центре внимания, пожалуйста... Дамблдор расстроенно выдохнул, и его дыхание прошлось по ноге Ньюта, вызывая дрожь. Ньют же никак не мог взять в толк, почему два куска вискозы, обернутые вокруг ног, обостряли все его чувства до предела, заставляя ярко и уязвимо реагировать на любое малейшее прикосновение. Или все дело было в Альбусе Дамблдоре? Бурный отклик его тела смущал, может быть, даже больше самого факта ношения чулок под школьной мантией. — Хорошо, — согласился спустя время профессор Дамблдор. Его пальцы снова запорхали по ноге Ньюта, когда сам он пустился в объяснения. — Я, если честно, несколько удивлен, что кто-то из наших учеников вообще знает о подобных заклинаниях, учитывая, что они пришли к нам из публичных домов. Оно является родственником вполне обычного, бытового заклинания, при помощи которого женщины поддерживают надлежащий внешний вид. — Чтобы чулки не скатывались? — уточнил Ньют робко, не привыкший обсуждать такие подробности жизни женщин, но Дамблдор, ничуть не смущенный, кивнул, улыбнувшись в ответ. Это становилось похоже на очередной урок. — Но заклинание на тебе используется для игр определенного рода... Кончики ушей Ньюта сделались пунцовыми от слов Дамблдора. — ...больше шуточное заклинание, чем серьезное. Снять вещь может только другой человек. Некоторые продвинутые маги могут зачаровать вещь на конкретного человека, но, полагаю, шутник, который попался тебе, был не так уж опытен, верно? Ньют угукнул, отводя взгляд; его никогда не покидало ощущение, что Дамблдор каким-то образом мог увидеть всю правду в его глазах. — В-вы снимете? — Конечно. Пальцы мужчины остановились на резинке, задевая участок обнаженной кожи бедра; Ньют судорожно выдохнул, когда прохладные пальцы чужих рук поддели резинку, захватывая ее, и с осторожностью потащили чулок вниз; магия соскальзывала по ноге, с бедра и до колена, когда Ньют дернулся, выпаливая: — Я купил эти чулки, — и замолчал, впиваясь зубами в губу. Вынуждая себя заткнуться, затихнуть, сделаться менее заметным, скукоживаясь на кровати. Дамблдор остановился, оставляя чулок сбориться на колене. Ладонь профессора осталась там же, тепло сжимая в знак поддержки. — Хочешь поговорить об этом, Ньют? Внутри все трепетало от прикосновений и терпеливых вопросов; сердце в груди билось пойманным голубем, и Ньюту хотелось довериться, поговорить об этом с кем-то, кто поможет ему понять, насколько все было неправильным. Чтобы держать в себе такое, нужны были силы, и у Ньюта их поздней ночью, после стольких волнений не было. — Р-ребята нашли эти чулки у меня и заставили надеть в обмен на животное, — Ньют уперся взглядом в стену напротив, притворяясь, что говорил сам с собой. Так легче было быть откровенным. — Марли, она была ранена, и я... Мне правда было все равно, сэр, тогда, но... они расскажут, что нашли у меня это, и это ненормально. Не то чтобы до этого я был нормальным, — быстро добавил Ньют. — Ты купил их для себя? — Дамблдор не давил, но все же искал путь прямо в глубину души Ньюта. — Да. После такого маленького признания — всего одно слово, один слог — пришло облегчение; плечи Ньюта расслабились, и сам он немного обмяк, напоминая себе слизняка. — Я увидел их в магазине, — продолжил он, заполняя тишину. — Т-там были разные чулки, и я не знаю почему, но я... не мог отвести взгляда, сэр. Они мне казались такими красивыми, и мне захотелось, чтобы они у меня были, хотя бы дешевые. — Покупая их, ты представлял их на ком-то другом или на себе? — задавал вопросы Дамблдор тем ровным голосом, которым мучил на уроках студентов. Ньют едва не сгорел от стыда, превращаясь в пепел, искренне отвечая: — Н-на себе. И... когда я вижу их на себе, даже сейчас, я чувствую себя... — гулко сглотнул. — ...привлекательнее. Красивее, чем я есть. Новый повод для гордости (и смущения) появился почти сразу же — Ньют даже не вскрикнул от неожиданности, когда профессор обхватил его вторую ногу, ставя на свое бедро. Инспектируя пристально, с близкого расстояния. — Это ведь ненормально, сэр? То... то, что мне нравится это? Дамблдор посмотрел на Ньюта встревоженно; в мелких морщинках вокруг глаз, в уголках губ засела едва заметная грусть. — Нет, конечно же нет, Ньют. Это абсолютно нормально. — Я ни разу не слышал о таком. — Люди не говорят об этом, в этом я согласен с тобой, — руки Дамблдора, совсем отделившись от его мыслей, скользили вверх и вниз по ногам, горевших от прикосновений. С каждой секундой происходящее все больше кренилось в сторону скандальных рассказов о профессоре, звучавших в гостиных факультетов. — Но у каждого человека есть слабое место такого рода. Необязательно одежда, может быть... — Дамблдор задумался. — Действия, слова, вещи — все, что угодно. И признаваться в таком может быть стыдно, даже друзьям. Некоторые не признаются даже любовникам. И в секретности, окружающей такие предпочтения человека, нет ничего плохого; думаю, это то, что делает интимную жизнь интимной. Но не думай, что твои вкусы какие-то неправильные или извращенные, Ньют. До тех пор, пока ты не причиняешь никому боль, не принуждаешь делать вещи, которые твой партнер не хотел бы делать, ты имеешь право любить все, что хочешь. Слова Дамблдора пробирались прямо в грудь, успокаивая сердце, унимая беспокойства и страхи, казавшиеся с каждой секундой его речи все более глупыми и незначительными. И хотя в Хогвартсе было много замечательных преподавателей, Дамблдор с талантом лечить души словом был в единственном экземпляре. — И Вы думаете, что есть мужчины, которым... которым это может понравиться? — Ньют кивнул на собственные ноги, только после понимая, что это могло сойти за флирт. Но он не флиртовал. Искреннее любопытство, или... Может быть, он и флиртовал, на самом деле. Но не нарочно. Дамблдор не собирался его останавливать; если Ньют хоть что-то смыслил в людях, то это больше походило на поощрение: — Я знаю мужчин, которые сочли бы это привлекательным, — усмешка показалась Ньюту темной, мрачной; Ньют впервые видел в Дамблдоре, солнечном, улыбчивом и мудром, порок, скрытый от публики. Это был не профессор Дамблдор, не учитель и не наставник, но молодой красивый мужчина, о личной жизни которого в стенах Хогвартса говорили многое. Те пошлые мысли, превращавшиеся порой в сновидения, которых Ньют всегда немного стыдился, глядя утром в глаза профессору, поползли на поверхность, напоминая о себе жаром внизу живота и глупой, бурлящей в глотке смелостью. — Только не проси познакомить: сводничество окончательно уничтожит мои прекрасные иллюзии, в которых я остаюсь в своих глазах хорошим учителем и неплохим человеком, — добавил Дамблдор несколько лениво, больше для вида, и Ньют понял, что им обоим не хотелось прощаться с этой чернотой, которую он видел в глазах мужчины напротив. Чувство неправильности, опасности дорожки, на которую они ступили, подстегивало возбуждение, потрескивавшее в воздухе электричеством. — Если бы Вы не знали меня, сэр, и встретили в таком виде, что бы Вы сказали? — и если в обычной жизни Ньют старательно отводил взгляд, то в моменты напряжения он не мог перестать смотреть в чужие глаза. Парень, трахавший Ньюта все последнее лето, признавался, что именно этот прямой взгляд заставил его решиться на большее, чем двусмысленные разговоры и робкие прикосновения. Всего этого в отношениях с профессором хватало, но здесь, на кровати Дамблдора, когда тот смотрел на него снизу вверх, стоя на коленях, а ноги Ньюта были в этих скандальных чулках, он чувствовал себя достаточно привлекательным, достаточно симпатичным и уверенным в себе, чтобы предложить самому красивому мужчине, которого он встречал... Предложить то, что увидел в его взгляде тот молодой и простой до мозга костей конюх, с которым приятно было провести лето и который в подметки не годился человеку, сидевшего в ногах у Ньюта сейчас. Для этого нужны были женщинам чулки и белье — ощутить власть над теми, кого в обычной жизни нельзя было поставить на колени. Что тогда в этом было ненормального для мужчины? Ньют постарался не пуститься в мысленные подсчеты средств, необходимых для покупки пары чулок из шелка. — Что бы Вы сделали, сэр? Я в одном из ночных баров, у стойки, — принялся рисовать Ньют картину, наблюдая, как возрастает интерес Дамблдора, как он заметно распаляется, включаясь в игру. Его обычно зеленые глаза горели углями. — Вы заходите и видите меня. Я просто парень в мантии, но одно неловкое движение, и Вы замечаете на мне... это, — Ньют кивнул на чулки. Дамблдор расплылся в довольной улыбке, усмехаясь: — Я бы представился, потому что вежливость — залог успеха. Добрый вечер. Меня зовут Альбус, а Вас? — профессор и в самом деле протянул руку, и Ньют со смешком вложил в нее свою. Ладонь у профессора была приятно сухой и горячей. — Ньют. — Интересное имя, сказал бы я, — продолжал Дамблдор. Ньют подхватил: — Вы не слышали мои остальные имена, ответил бы я. Они оба прыснули от смеха, выпадая из ролей, — история о том, как при рождении Ньюта звучно нарекли Ньютоном Артемисом Фидо Скамандером была известна им обоим. Сглотнув последние смешинки, Дамблдор возвратился к образу незнакомца: — После этого я купил бы выпить прекрасному юноше и сделал бы комплимент, чтобы посмотреть на румянец, растекающийся по щекам от смущения и алкоголя, обжигающего горло. Достаточно крепкого, чтобы расслабить, но не привести в невменяемое состояние, — лилась сладким медом речь профессора, но Ньют зацепился лишь за одно. Прекрасный юноша? Он фыркнул, но все равно покраснел, как того и хотел Дамблдор. Да, ему не составляло труда вогнать Ньюта в краску, и даже изощряться в словах не нужно было, и все же профессор подлил масла в огонь: — У Вас завораживающе красивые ноги, Ньют. Играючи Ньют потянул за низ мантии, заставляя ее тяжело упасть вниз, скрывая ноги до самых щиколоток. Он старался казаться уверенным, но комплимент Дамблдора превратил его в один пылко-красный бутон розы. — К-когда это Вы успели рассмотреть мои ноги под мантией, Альбус? Дамблдор запрокинул голову, беззвучно смеясь. Облизывая губы и хитро поглядывая, он походил на сытого кота. Или на лиса, очарованного попытками мыши переиграть опытного игрока. — Проблема как раз-таки заключается в том, что я не успел рассмотреть, — притворная грусть смотрелась на Дамблдоре так же хорошо, как и его обтягивающие костюмы, сшитые на маггловский манер. — Но даже короткого взгляда на эти тонкие щиколотки и изящные запястья хватило, чтобы понять, что Вам есть, что показать, — Дамблдор почти мурлыкал, привставая на колени и вторгаясь в личное (очень личное!) пространство Ньюта. На мгновение атмосфера и в самом деле перенесла его в бар — в покоях магия приглушила свет, и Ньюту показалось, что к привычному аромату Дамблдора примешались едва заметные ноты алкоголя и табака. Как если бы угасали маскирующие заклинания. Кто-то не скучал, проверяя ученические работы. Ньют с интересом посмотрел на собственные хилые запястья. Тонкая кость, говорила про него мама, но он даже на секунду не задумывался о том, что эта деталь может зацепить чей-то взгляд. — И тогда Вы ждали бы от меня предложения действительно показать себя, сэр? — Да, — честно ответил Дамблдор, а после немного взволнованно добавил. — Если ты действительно этого хочешь. Ньют нервно сглотнул ком, разраставшийся в горле. Его тело никогда его не смущало; в родном доме он жил в одной комнате с братом, с десяти лет делил спальню с шестью другими мальчишками и мылся в общих душах Хогвартса. Он спокойно раздевался перед тем, как заняться сексом с теми парнями, с которыми его сводила судьба. Раздеваться было легко, когда к этому относился просто: его тело было обычным; Ньют его не холил и не лелеял, ухаживал за ним в меру, чтобы то было здоровым и чистым, способным к работе. На свое тело Ньют смотрел как на что-то привычное и не видел в нем ни красоты, ни уродливости. Просто инструмент. Но именно сейчас, в эту секунду, обнажаться было... волнительно. Потому что Ньют не хотел просто скинуть одежду и побыстрее перейти к одному из физиологических процессов — он хотел показаться красивым, может быть, даже соблазнительным. Эти чулки и вправду многое меняли. Одним резким движением — это как сорвать присохшую повязку с раны, говорил себе Ньют — он стянул через голову мантию, позволяя тяжелой плотной ткани осесть на полу бесформенной кучей; удивительно, но в тонкой исподней рубашке, нижнем белье и чулках он не чувствовал холода — это было просто невозможно, когда мужчина, которого Ньют хотел, смотрел на него с таким голодом. Дамблдор... хотя нет, в нем не было ничего от Дамблдора. Перед Ньютом был Альбус, только он. Пламя, каким-то образом заточенное в человеческое тело. Нерешительно стопа скользнула по твердой груди и, дразня, опустилась ниже, по животу, останавливаясь на очевидной выпуклости. Самым кончиком большого пальца Ньют погладил вставший член, улыбаясь, когда бедра Дамблдора дёрнулись навстречу ласке. Альбус (называть его так даже мысленно оказалось удивительно привычно и легко) улыбался тоже, глядя в ответ и накрывая ладонью ступню Ньюта, чтобы не дать ей ускользнуть, оставив ни с чем. Свод стопы, прижатой горячей рукой, идеальным образом накрыл твердый член, словно ноги Ньюта были созданы природой для того, чтобы этот мужчина, напоминая животное в гоне, терся о его ступню в поисках удовольствия, заставляя Ньюта вздрагивать от щекотки. Только дешевый чулок из вискозы грубовато скользил по дорогой, тончайшей ткани брюк. — Досадно видеть такие красивые ноги в таких дешевых чулках, — цокнул языком Альбус, и Ньют, не скрывая улыбки, выдернул ногу из чужой хватки: — Ну, в таком случае... — Нет-нет-нет, — Альбус поднялся с колен, смеясь. Он тут же перехватил ноги Ньюта под коленями, дергая на себя и опрокидывая его на постель; теперь уже снизу вверх смотрел Ньют, уязвимый, открытый, лежа на спине на мягкой пружинящей кровати, пока его пятки упирались в плечи мужчины. — Меня все устраивает. Ньюта все устраивало тоже — не могло и быть иначе, когда в жизнь воплощался сюжет ярче и горячее любого из его откровенных снов, хотя все еще трудно было поверить, что это происходило наяву. И все же он солгал: — А меня нет, — Дамблдор удивленно вскинул брови на реплику Ньюта. — Ты слишком далеко, — объяснил Ньют, и Альбус фыркнул от смеха, в следующую секунду кивнув на изголовье кровати: — Двигайся. Ньют послушно отполз назад, и Альбус опустился на постель тоже, но не навис сверху, как ожидалось, а лег всем телом между ног Ньюта. Ладонь отодвинула с пути тонкую влажную от пота рубашку, и мягкие губы поцеловали живот Ньюта. На контрасте борода профессора суховато щекотала кожу. Ноги Ньюта согнулись в коленях по обе стороны от мужчины, тонкой черной рамкой обрамляя красивое лицо Альбуса. Тот, не прерывая зрительного контакта, поцеловал сначала одно бедро, потом другое — черт, прямо над резинками чулок, где нежная кожа была ничем не защищена, не прикрыта. С шипением Ньют выгнулся в спине, инстинктивно хватаясь за покрывало на кровати, надеясь удержаться в здравом уме. Член, спрятанный под бельем, заныл, наполненный и уже готовый излиться от малейшей ласки. Дамблдор его игнорировал, хотя со всей уверенностью Ньют мог сказать, что эрекцию, оттягивавшую белье, не заметить было невозможно. Вместо этого Альбус упивался ногами Ньюта: в его глазах со странной, пьяной поволокой не было ничего, кроме восхищения, когда он скользил взглядом по ногам, а после повторял путь своими руками; он гладил, тер, даже щипал, заставляя Ньюта тихо вскрикивать. — Восхитительные ноги, — пробормотал Альбус, ласково потершись щекой о коленку Ньюта. — Восхитительный ты. Наконец-то. Поцелуи щедро рассыпались по внутренней стороне бедер, и Ньют уже изнывал от желания большего, когда по мановению руки Дамблдора нижнее белье исчезло, и горячее дыхание задело волоски в паху и чувствительную кожу члена. — Альбус, — выдохнул Ньют и тут же дернулся, выгибаясь всем телом на постели, когда одно из яичек очутилось во рту, жарком и влажном. Борода мягко покалывала бедра, которые стремились наверх, навстречу мокрому теплу, но чужие руки твердо прижимали обратно к постели, усмиряя. Ньют дышал отрывисто и заставлял себя смотреть в высокий потолок комнаты — одного взгляда на Альбуса хватило бы, чтобы кончить, когда веселье только начиналось. Дамблдор вылизывал уже второе яичко и остановился, лишь когда вся мошонка блестела от его слюны; он широко лизнул член, дразняще пососал головку, задерживаясь на пару секунд, чтобы с довольной ухмылкой посмотреть на лицо Ньюта, пока он его мучил. У Ньюта не было никаких иллюзий по этому поводу — Дамблдор хотел его разрушить, совсем не похожий на тех молодых парней, с которыми спал Ньют до него, — они просто хотели побыстрее кончить, как и сам Ньют. Дамблдор же смаковал его, как конфету с любимой начинкой. Ньют должен будет сам заколдовать следующие чулки, чтобы прийти за помощью к профессору. Под плотным покрывалом на кровати, смятым в кулаках Ньюта, обнаружились гладкие шелковые простыни цвета бордо; Ньют с громким вздохом проехался по ним, ледяным и остужающим пыл, щекой, когда безмолвное заклинание Дамблдора, стандартное для такого вида секса, очистило Ньюта там, внизу. Но легкое, едва заметное чувство пустоты не продлилось — почти сразу же прохода коснулся мокрый, шершавый язык, и Ньют невольно захватил между бедер голову Альбуса, но тому, судя по смешку, реакция Ньюта пришлась по вкусу. Удобнее устроив бедра Ньюта на своих плечах, Альбус раскрыл его ладонями, бесстыдно рассматривая дырку, а после тихонечко подул, заставляя сжаться. — Альбус, прекрати, — простонал Ньют, не сильно, но ощутимо ударяя пяткой между лопаток, и мужчина поддался, накрывая губами его вход в грязном подобии поцелуя. Усилием воли Ньют заставил себя расслабиться, и его старания были вознаграждены: кончик языка протолкнулся сквозь тугие мышцы, и Ньют затрепетал, чувствуя, как язык извивается внутри него, то выскальзывая, то проникая вновь. Руки Дамблдора ни на секунду не переставали наглаживать ноги Ньюта, чулки мягко сползали вниз, сборя на коленях, и открывавшиеся участки кожи терлись о волосы и бороду, розовея, — Ньют был слишком бледным, и даже слабого воздействия хватало, чтобы остались следы. Пальцы Альбуса любовно исследовали неровные отпечатки на бедрах, оставшиеся от резинки чулок. Вслед за языком в Ньюта погрузились пальцы. Судя по сбитому дыханию и светлому румянцу, растекавшемуся по щекам Дамблдора, ему уже не терпелось; впрочем, об этом говорило и то, как он старался незаметно потереться о постель, чтобы давление в паху хотя бы немного оставило его в покое. Снова короткое заклинание, и внутри Ньюта громко, влажно хлюпнуло, когда Альбус вогнал в него два пальца по самые костяшки. Член Ньюта, подтекавший смазкой на животе, дернулся, и Ньют едва успел перехватить себя у основания, чтобы не кончить прямо сейчас. Поймав на себе любопытный взгляд Альбуса, он хрипло ответил, стараясь собрать в кучу мысли, пока толстые пальцы мужчины, разводимые в стороны, его растягивали: — Когда ты будешь внутри меня... ах! — стон больше походил на всхлип, когда пальцы внутри задели точку, от которой жар, копившийся в животе, растекался по всему телу. — А-а-альбус! — Ньют хотел вскрикнуть возмущенно, но получалось только жалобно и моляще, потому что подушечки пальцев теперь массировали только это место внутри. Мягко, но настойчиво, даже не позволяя перевести дух. Ноги Ньюта дрожали под губами Дамблдора, не перестававшего их целовать и покусывать, а рука соскользнула с члена, и оргазм настиг Ньюта, кончившего себе на живот с громким всхлипом. — Прости, не смог удержаться, — без единой капли сожаления ухмыльнулся Дамблдор и снова на мгновение опустил лицо вниз, вытаскивая пальцы и проходясь языком по припухшему входу, тепло пульсировавшему от растяжения. У Ньюта не было секса с лета, он уже и забыл, как приятно было ощущать себя наполненным изнутри и каким жалким он мог быть, скуля и сжимаясь вокруг пустоты. Намекая, что он хотел бы большего. Альбус встал на колени, методично стягивая с ног Ньюта чулки; неожиданно, без них Ньют ощутил себя слишком голым — будто ноги уже привыкли к облегающей вискозе. Ощущение того, что чего-то недоставало, утолили только щедрые поцелуи Дамблдора, которыми тот не обделил ни правую, ни левую ноги; он шумно целовал пятки Ньюта и свод стопы, он прошелся языком по пальцам и между ними, не обращая внимания на слабые протесты Ньюта; он прижимался губами под коленями, где кожа была тонкой и нежной; он кусал бедра, оставляя метки, и наконец метнулся наверх, захватывая губы Ньюта, выдохнувшего от неожиданности. Их первый поцелуй случился позже первого оргазма, но Ньют не возражал — он привык, что все у него было как-то не так, а иногда совсем наоборот. Не так, как принято: общество животных предпочитал обществу людей, был хрупким, а не агрессивно маскулинным; теплым, влажным от природы девочкам предпочитал самому быть горячим и мокрым для других юношей и мужчин. И открытие дня — даже чулки для женщин хотел видеть не на стройных женских ножках, а на своих — худых, поджарых. Так что поцелуй после оргазма — это не самое неправильное, что он делал в своей жизни. Альбус целовал его напористо, как сражался в магических дуэлях: сразу демонстрировал силу, наваливаясь всем телом и проникая языком между губ, чтобы обвести кончиком ряд зубов, а после, почувствовав слабость соперника и собственное превосходство, решал поиграть — с языком Ньюта, дразня его короткими прикосновениями. Ладони нырнули под спину, проходясь по лопаткам и пересчитывая ребра; Дамблдор притягивал Ньюта ближе к себе, хотя еще ближе было уже затруднительно, кроме одного способа — Альбус просунул одну руку между телами вниз, и ремень загремел металлическими деталями, расстегнутый едва ли не рывком. Ньют обхватил его нетерпеливое тело ногами, ненавязчиво погладив ступней бедро. С шумным выдохом Дамблдор разорвал влажный громкий поцелуй и толкнул носом лицо Ньюта, прижимаясь с поцелуями к линии подбородка и скулам. Он давил не больно, но так, что Ньют, прижатый щекой к скользким простыням, не мог пошевелить головой, но он по-прежнему мог дразнить ногами — заводя их за Альбуса, поглаживая кончиками пальцев заднюю сторону его бедер. Звук из горла Дамблдора напомнил рычание — в нем было больше животного, чем человеческого, и мелкие пуговицы на гульфике брюк, с которыми он терпеливо возился, разлетелись по кровати, вырванные рукой. Зубы вонзились в шею, и Ньют застонал, давая больше простора — если бы Дамблдор был художником, Ньют, не задумываясь, стал бы белым, чистым холстом; был бы скульптором — Ньют притворился бы глиной; стал бы тестом в руках пекаря, тканью в руках портного, скрипкой в руках музыканта. Но Дамблдор был профессором, преподавателем защиты от темных искусств, что тоже было неплохо — Ньют, может, не был хорошим учеником, но он был любимым учеником, готовым впитать все знания, которые давал ему Дамблдор. И то, что они делали сейчас — тоже своего рода темное искусство, отличавшееся от материала уроков лишь тем, что от него не нужно было защищаться. Не тогда, когда шуршала ткань приспущенных штанов, и уж точно не тогда, когда Дамблдор раскрывал его одной рукой, а второй придерживал свой член, подставленный к судорожно сжимавшемуся проходу. — Нужно расслабиться, Ньют, — проскользнули в голосе наставнические нотки. — Я знаю, — фыркнул Ньют, заслужив недовольный (ревностный?) взгляд зеленых глаз. — Т-ты же не думаешь, что ты у меня первый? — мысленно он отметил, что подкалывать кого-то было сложнее, когда к твоей заднице пристраивали член. Чувство некоторой уязвимости было естественным для таких случаев. — Вынужден согласиться, что мысль абсурдна, — протянул Дамблдор, смерив незнакомым, колючим взглядом (неужели и вправду ревновал?). — Иначе что можно было бы подумать о Ньюте Скамандере, если бы тот с такой готовностью в свой первый раз раздвинул ноги перед взрослым мужчиной, преподающим ему защиту от темных искусств? — ледяной, секундный гнев сменился на милость, и Ньют улыбнулся, видя знакомое, теплое золото, искрившее в глазах Дамблдора. — Что мне очень нравится защита от темных искусств? — в шутку предположил Ньют, и они оба усмехнулись — Ньют не любил этот предмет настолько, насколько вообще было возможно. Дамблдор был единственным, что заставляло Ньюта тащиться на уроки и делать домашнее задание. И в момент, когда Ньют отвлекся, расслабляясь, член толкнулся внутрь него. Головка тяжело преодолела слегка саднившие после пальцев мышцы прохода, но Ньют уже не мог сжаться, пропуская Альбуса все глубже. Ньют бормотал, всхлипывая, и жмурился, ненавидя, как слезы размывали картинку перед глазами. Капли падали с ресниц на щеки, раздражая солью тонкую белую кожу. Пятки соскальзывали по шелку простыней, безуспешно пытаясь удержать ноги в позиции, и Ньют будто весь разваливался на части с каждым сантиметром чужой плоти, медленно заполнявшей его. — Такой тугой, — сквозь зубы прошипел Альбус. Его лоб и виски поблескивали от пота, воротник неснятой рубашки потемнел, мокрый, и Ньют, стараясь отвлечься от распиравшей изнутри боли, расстегнул несколько верхних пуговиц, открывая ключицы и мощную шею. — Точно не первый раз? — выдохнул Дамблдор, напрягаясь всем телом, чтобы проникнуть в Ньюта медленно и осторожно. — Точно... Ньют задышал чаще, поскуливая, — ему показалось, что голова немного кружилась, будто он надышался той дурман-травы, которую дал низзлу, и теперь тело становилось легче, невесомее. Присутствие боли по-прежнему ощущалось, но она будто отступала на второй план. — П-просто у тебя б-большой, — и хотя Ньют знал, что Дамблдор самодовольно улыбнется, совсем немного смущенный, это было правдой. Его прошлые любовники были весьма средними, может, чуть меньше среднего, и сейчас, принимая в себя член гораздо длиннее и, что важнее, толще, Ньют это прекрасно ощущал. И он, конечно же, почувствовал, когда член полностью оказался в нем; пах мужчины прижался к заднице вплотную, и Дамблдор громко, с наслаждением выдохнул, давая Ньюту время приспособиться к невероятной наполненности, от которой слезы градом катились из глаз и боль с удовольствием вытекали одно из другого. Ноги Ньюта снова подхватили руки — под коленями — возвращая на талию; Ньют послушно обернул их, тряпочные, вокруг корпуса, скрещивая за спиной Дамблдора. Трепет, охвативший тело профессора, можно было назвать благоговейным. Они не говорили; молчать в такой момент было куда приятнее. Ньют тихо дрейфовал по волнам тепла, пульсировавшего под кожей, и смотрел на Дамблдора, с разворошенными волосами, неровно распахнутой рубашкой, с чертовщинкой в голодных глазах, но добрых по своей сути; Ньюту нравилось чувство свободы и непокорности, которым разило от этого мужчины, улыбавшегося Ньюту, целовавшего его в нос и брови и ерошившего пальцами его волосы, пока его бедра мягко покачивались — он не выходил из Ньюта, просто слегка менял угол, движением растягивал тесные стенки. Ньюту это нравилось тоже — он ненавидел моменты статики, когда в него загоняли член и замирали в надежде, что он расслабится вокруг неподвижной твердой палки в заднице. Изо рта Ньюта вылетали тихие звуки с каждым крохотным телодвижением Альбуса — чувства еще были слишком обострены после оргазма, но член уже твердел вновь, задеваемый тканью жилета Дамблдора. С каждым разом Альбус отводил бедра назад все дальше: теперь он позволял члену выскальзывать из Ньюта, а после заходил вновь, и вскоре почти вся длина покидала Ньюта — внутри оставалась только головка — и возвращалась в него вновь, заполняя. Дамблдор, сдерживавший себя поначалу, вбивался все сильнее, и скоро в комнате неприлично громко звучали шлепки кожи о кожу и следовавшие за ними стоны Ньюта. Головка члена безошибочно проходила по тому сладкому месту внутри, от которого Ньюта подбрасывало на простынях. Ему нравились шелковые простыни, совсем непрактичные и скользкие, — он давно бы съехал от мощных толчков, не имея ни малейшего понятия, где найти опору и за что зацепиться, но Альбус не давал ему ускользнуть — и в прямом, и в переносном смысле — вжимаясь своей грудью в грудь Ньюта, становясь еще ближе. Каждый вздох с его губ срывался прямо на ухо Ньюту, ни одно его движение не оставалось не замеченным — они соприкасались всем телом, от макушки до пят, и все, что бы ни делал Альбус, отражалось на теле Ньюта. Прекрасная взаимозависимость, начало которой положили неснимаемые чулки. — Т-тебе хорошо? — приподнявшись на руках, Альбус уставился на Ньюта остекленевшими от удовольствия глазами, и потерявшемуся в них Ньюту потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить. — Да-да-да, — тихо выдыхал он в такт толчкам, и его затуманенный мозг не совсем осознавал, почему этот вопрос вообще встал. Но после понял, что издавал все меньше звуков — закусывал губы, пока сладкие волны удовольствия перехватывали все стоны еще в горле, придушивая их — и кровать скрипела гораздо громче, чем Ньют стонал. Внимание Альбуса к деталям и наслаждению Ньюта было приятным. — Да, н-не волнуйся, — заверял его Ньют, но Альбус все равно не отвел взгляда от лица. Он наблюдал, словно искал признаки вранья, но чем быстрее в Ньюта входил член, тем меньше его беспокоил изучающий взгляд Дамблдора. Он уже чувствовал, как жилет Альбуса испачкался в его сперме и предэякуляте, как потяжелела собственная мошонка и запульсировал член; один Мерлин знал, как хорошо было Ньюту на члене Альбуса Дамблдора, и это удовольствие переполнило чашу внизу живота; там словно что-то лопнуло, и Ньюта потряс новый оргазм, заставивший сжиматься вокруг члена, пульсировать и дрожать, беспомощно выгибаясь под тяжестью чужого тела. Собственный член пульсировал почти болезненно, заляпывая спермой дорогой костюм Дамблдора и поджавшийся живот Ньюта. Альбус выжидал, зажатый стенками прохода, и сцеловывал дрожащие стоны Ньюта прямо с губ, неспешно и мягко, почти невесомо — такой контраст с лавой, разлившейся приятным огнем в теле после оргазма. Но после, когда все мышцы обмякли, наливаясь тяжестью и усталостью, и блаженство сделало Ньюта глупым, счастливым и податливым, Альбус двинулся снова. Ленивые стоны Ньюта, походившие на мяуканье, вторили каждому толчку; но один громкий, хриплый стон все же сорвался с губ Ньюта, когда Альбус замер, а член внутри Ньюта запульсировал, изливаясь спермой. Семя было приятно горячим; оно, оставшееся внутри, продлило удовольствие, даже когда Альбус, еще пару раз толкнувшись внутрь по инерции, с громким вздохом вышел и приземлился на постель рядом. Ньют весь был в мурашках от холода шелка под ними, но Дамблдора — всего в одежде — это не беспокоило. Он перевернулся на спину с закрытыми глазами и после короткой передышки спрятал член в брюки. Беспалочковый Индутус Репаро собрал все разлетевшиеся пуговицы, возвращая их на место, и Альбус аккуратно их застегнул, закончив звякнувшей пряжкой ремня. Рядом с ним, полностью одетым, Ньют показался себе еще более раздетым, чем прежде. И то, что Дамблдор даже не удосужился раздеться перед тем, как трахнуть его, должно было возмущать, но Ньюту отчего-то это казалось таким горячим, что он не удивился бы, если бы его член встал еще раз. Была особая эстетика и в его помятых брюках, и в расстегнутом вороте рубашки, и в темных липких пятнах на жилете — все просто кричало о том, что у этого мужчины был спонтанный, но хороший секс. Дамблдор тоже окинул Ньюта взглядом, но не чтобы полюбоваться — он призвал одеяло, брошенное почему-то в шкаф, а после вручную его развернул, накрывая Ньюта и добавляя согревающие чары. Это было весьма кстати — Ньют жутко мерз после секса, а это одеяло было очень теплым и пахло Альбусом. — А тебе было хорошо? — возвратил вопрос Ньют, замечая, как подскакивают от удивления брови Дамблдора. — Я имею в виду, что ты по слухам перетрахал половину старших курсов. Мужскую ее часть, точнее. И учитывая, что мой секс случился с тобой только сейчас, я явно был у тебя не в приоритете. Дамблдор улыбнулся отрывисто, формально и неискренне. Ньют его больно уколол, но он пытался это скрыть, наверняка подозревая, что Ньют всегда видел искусственные маски на его лице. Альбус над чем-то размышлял, но после придвинулся ближе, запуская руку под одеяло и укладывая ее на спину Ньюта под его тонкой, мокрой рубашкой. — Перестань, Ньют, — подушечки пальцев невесомо касались кожи. Можно было подумать, что он отчитает Ньюта за веру в слухи, но тот даже не стал отрицать. — Ты всегда был для меня важен. Поэтому я не потащил тебя в постель, как только поймал себя на мысли, что хотел бы это сделать, — Альбус подвинулся еще ближе, и, повернув голову вбок, Ньют неожиданно столкнулся с ним носами. Улыбка попросилась на их лица, у Альбуса она даже стала хитроватой, кривящей в нахальной манере уголок губ. — К тому же, я думал, что ты хороший мальчик, Ньют. Я был бы абсолютно ужасным человеком, если бы решил забрать себе твой первый раз. Ньют хмыкнул грустно, всем телом перекатываясь набок; от Альбуса его отделяло толстое одеяло, но между их лицами не было никакой преграды, так что Ньют поцеловал его. — Мой первый раз был ужасен, — он вспоминал боль и нервозность любовника, его трясущиеся пальцы и собственные бесплодные попытки кончить. Это было катастрофой на самом деле. — Я был бы не против, если бы первый раз случился с тобой. Ты знаешь, что делаешь, — усмехнулся Ньют, снова припоминая, сколько парней утверждало шепотом в гостиных факультетов, что они переспали с Альбусом Дамблдором. — Твой первый, он же не... Все произошло по согласию? — Альбус не смотрел ему в глаза, он подобрался повыше, и с каждым словом его губы задевали мокрый висок Ньюта. — Да, я хотел этого. Просто он нервничал, я нервничал, и это... Было не очень приятно. Ладонь на спине скользнула вниз, огладила ягодицы и опустилась между ними; пальцы мягко коснулись саднившего прохода. Ньют шумно втянул воздух сквозь зубы — кожа там припухла еще сильнее; его растраханный сфинктер еще будет некоторое время напоминать о событиях этой ночи. Наряду с чулками — их Ньют определенно заберет с собой. — Больно? У меня есть болеутоляющее зелье, — пальцы продолжали вальсировать у чувствительного входа, пока не надавили, заставляя измученные мышцы их пропустить внутрь. Ньют вздрогнул всем телом и застонал, пряча лицо в подушке. Зубы прихватили уголок наволочки, когда внутри него снова возобновилось движение. Даже одеяло не скрадывало полностью влажных, хлюпающих звуков — смазки и спермы внутри было предостаточно, и теперь, через растянутое вокруг пальцев кольцо мышц, все это слегка подтекало наружу, липко пачкая между ягодиц. — И заживляющее тоже, — добавил Альбус, обращая внимания Ньюта на себя. Но несмотря на весь дискомфорт, сама идея о том, чтобы убрать все последствия, стереть из памяти тела то, что произошло сейчас, ему претила. И он знал почему — все эти слухи о Дамблдоре... Ньют хотел, чтобы с рассветом у него осталось хоть что-то. — Нет, хочу чувствовать наутро, — пробормотал он, не выдерживая пристального взгляда и прикрывая глаза. Было приятно просто отдаться ощущениям — пальцы снова ласкали его изнутри, недостаточно сильно, чтобы возбудить еще раз, но в самый раз, чтобы продлить момент послеоргазменной неги. — Особенно если ты сотрешь мне память. Пальцы внутри замерли, и, распахнув глаза, Ньют натолкнулся на непонимание. — Почему я должен стереть тебе память, Ньют? — мягко, будто низзл ступал лапами, охотясь на голубей, спросил Альбус. Он придвинулся еще ближе, его рука перетекла обратно на талию Ньюта, и воздух они делили теперь на двоих. — Говорят, что ты так делаешь. С теми, с кем переспал. Дамблдор усмехнулся, заметно расслабляясь; Ньют не мог не почувствовать себя глупцом за то, что он притащил с собой все сплетни замка. Уши вспыхнули от смущения. — Но если бы я стирал им память, как бы они рассказывали, что переспали со мной? Да, действительно неувязочка. Ньют мог бы поразиться собственной доверчивости и бестолковости, если бы не знал, что ему попросту отключало мозги от ревности каждый раз, когда кто-то из парней делился интимными подробностями произошедшего между ним и Дамблдором. Пряча свою легкую грусть, Ньют положил лицо на мерно вздымавшуюся грудь профессора. Пальцы Дамблдора скользнули в волосы, принимаясь ласкать Ньюта, как котенка: пропуская пряди между пальцев, вороша их, а потом приглаживая. В шутку даже слегка почесывая за ухом. — Хотя то, что ты рассказал мне, меня порядком тревожит, — признался Альбус спустя пару минут уютного молчания, во время которых Ньют уже начал соскальзывать в сон. — Я действительно пару раз стирал память. Забирал воспоминания. Ньют сонно поднял голову; уголки губ Альбуса опустились, и Ньют поочередно поцеловал каждый из них: — Почему? — Я никогда никому не врал из тех, с кем спал, Ньют. Особенно ученикам. Обычно я предупреждаю, что это никак не повлияет на оценки, на мое отношение к ним как преподавателя. И я никогда не утаиваю, что все это — на один раз, — в груди у Ньюта что-то сжалось, а во рту загорчило от слов Дамблдора. Значит, эти слухи были правдивы — многие честно признавались, что этим с Альбусом они занимались лишь однажды, и после этого, ровно как и все остальные, продолжали пахать на уроках по защите от темных искусств, чтобы получить нормальную оценку. — Но некоторые начинали меня шантажировать, угрожать, требовать. У меня не было выбора. — Значит, я могу не бояться? Дамблдор улыбнулся: — Нет, Ньют, ты... — зеленые глаза остановились на лице Ньюта, и кончик пальца очертил его скулы, нос и контур губ. Дамблдор смотрел на него со странным обожанием, и Ньют, пусть и чувствовал себя неловко, не мог прервать зрительного контакта. Никто из тех, с кем Ньют был, не смотрел на него так. Ни до, ни после. — Я знаю тебя лучше, чем кого-либо в этой школе. Ты не такой. Ты не стал бы требовать, даже если бы я тебя обидел, — один из рыжих завитков его волос кольцом лег вокруг указательного пальца Дамблдора. — Поэтому я не хотел делать это с тобой, как со всеми остальными. Ты так прекрасен, Ньют, я ни на секунду не переставал хотеть тебя, с тех самых пор, как ты вырос и превратился во взрослого юношу. Но кроме вожделения здесь были чувства, и каким-то образом вся смелость, с которой я делал непристойные предложения другим, исчезала. Слушать такие признания, произнесенные шепотом, только между ними двоими, было невыносимо. Ньют нервно кусал губы и прятал лицо на груди у Альбуса, наслаждаясь запахом рубашки и играясь пальцами с серебристыми пуговицами на жилете. — Но этой ночью ты пришел, с этими чулками и... ногами, и соблазнил меня. У меня не было ни единого шанса, давай скажем честно. — Я не соблазнял, — упрямо протянул Ньют. Дамблдор хмыкнул без особой веры: — О, брось, Ньют. Прийти ко мне с чулками на таких ногах — это было беспроигрышным вариантом, уж ты-то наверняка об этом знаешь. И теперь настала очередь Ньюта не понимать. Он поднял голову, и Дамблдор, заметив его замешательство, тут же нахмурился: — Разве ты не подстроил все это? — С ч-чулками? Зачем? Я думал, ты посчитаешь меня странным и может быть... извращенцем, — признался Ньют. Дамблдор удивленно выдохнул: — Я думал, что не осталось практически ничего, что не было бы известно о моей интимной жизни и личных предпочтениях в стенах этого замка. — Что ты имеешь в виду? Альбус обреченно выдохнул, понимая, что от необходимости объясниться теперь не скрыться. — Мне нравятся ноги. Длинные, худощавые, белые ноги, совсем как твои. И чулки для меня как подарочная упаковка на долгожданном рождественском подарке. Внезапно, многое обрело смысл в глазах Ньюта: решительность Дамблдора, с которой он повалил Ньюта на кровать, внезапная смена курса их отношений. — Я подумал, что тебе стало это известно, и... Ньют усмехнулся — ему нравилась эта морщинка, пролегавшая между бровей Альбуса, когда он задумывался над тем, а не напортачил ли он. Наверняка ставил теперь под вопрос желание самого Ньюта — он знал Дамблдора достаточно, чтобы понимать, о чем тот мог думать. — Все нормально, я... может, я не хотел соблазнять тебя изначально, но поворот событий мне понравился гораздо больше чем то, на что я рассчитывал. Пресекая на корню все волнения и подозрения Альбуса, Ньют накрыл его губы своими. Поцелуй вышел медленным, тягучим и сладким, как ликер, и в который раз Ньют подумал, что ему действительно нравились мужчины: нравился запах табака и привкус алкоголя на их губах, нравилось покалывание бороды или щетины, раздражавшей кожу, нравился запах мужского тела. Тесей ему говорил подождать, намекая на то, что увлечение мужчинами может оказаться лишь фазой, как у него самого, и сексуальный учитель часто перетягивал внимание от девушек на себя. Но сейчас Ньют отчетливо понимал, что и почему ему нравится, что и как он любит. И кого. — Погоди, Ньют, — Дамблдор разорвал поцелуй, снова глядя с беспокойством. — Значит, тебя действительно заставили это надеть? Над тобой издеваются? Ньют закатил глаза, откатываясь на место рядом. — Ничего, с чем я не мог бы справиться. Даже если они расскажут всем про эти чулки, ты их снял с меня, и просто на слово им никто не поверит. Дамблдор понимал, что Ньют не назовет ему имен, даже не намекнет — он никогда не жаловался ему, и сейчас ничего не изменилось. — Не расскажут, — вдруг низко прозвучал голос Альбуса, и Ньют покрылся мурашками от опасности, проскользнувшей подтекстом. Ньют нахмурился, но тему развивать не собирался — его куда больше взволновало, когда Дамблдор с недовольным стоном поднялся с постели. — Ты не останешься? — и это было весьма странным вопросом, учитывая, что это Ньют был в покоях Дамблдора, а не наоборот. — У меня еще не проверены работы, — Альбус с усталым смешком пожал плечами, доставая палочку и приводя в порядок свою одежду. В воздухе зашипел пар, заклубившийся вокруг Дамблдора, и спустя мгновение его рубашка и костюм были приведены в надлежащий вид: чистые и отглаженные, цивильно застегнутые на все пуговицы до единой. — Можно я уйду не сейчас, а утром? — Ньют зевнул, притягивая к груди колени и морщась от тянущей боли после секса. Дамблдор склонился над кроватью, целуя Ньюта в бровь: — Можно вообще никуда не уходить. Даже утром, — прошептал он, улыбаясь коварно, но чертовски соблазнительно. Ньют не сдержался, высовывая из-под одеяла ногу и проводя стопой по бедру. Альбус задрожал — это и вправду было его слабостью. — Ньют, — выдохнул он, тяжело сглатывая. — Я вернусь, как только закончу с работами. Не дразни меня, мне и так тяжело уходить, зная, что ты лежишь в моей постели, разгоряченный, обнаженный и оттраханный. Еще один поцелуй, совсем короткий, и Альбус отстранился, поправляя воротничок рубашки и закатывая рукава. — А когда я вернусь... — он сверкнул глазами, и Ньюта прошило электричеством его темного многообещающего взгляда. И как он должен был теперь уснуть? — Я думал, ты говорил что-то про один раз. — А я думал, что ты не спал, а слушал меня, когда я рассказывал тебе, какой ты особенный для меня, — Ньют рассмеялся, слыша учительские нотки в голосе Альбуса. Тот улыбался тоже, засунув руки в карманы и разглядывая Ньюта с высоты своего роста. — Я испытываю к тебе чувства, Ньют, как ты прикажешь... Его взгляд вдруг остановился на полу. Его внимание привлекли чулки, которые он поднял, теперь с интересом их вертя в руках — это был всего лишь повод, чтобы не вести смущающий разговор о чувствах. О влюбленности. Ньют позволил ему соскользнуть с темы, но только в этот раз. И лишь потому, что хотел спать. — Ты заслуживаешь лучшего, чем это, — Альбус поджал губы, оставляя чулки в ногах, и, напоследок пощекотав пятку Ньюта, направился к дверям. Он уже погасил в покоях свет — единственным источником остался только камин — как вдруг остановился и возвратился. Даже в темноте Ньют увидел, как Альбус жадно запихнул в карманы брюк чулки, и, о Мерлин, если это было не горячо, тогда Ньют не имел никакого понятия о сексуальности. Но даже несмотря на эту вспышку желания, как только за Альбусом захлопнулась дверь и ключ провернулся в скважине, усталость погребла под собой Ньюта, и он заснул, чувствуя себя абсолютно счастливым.

***

В свою комнату Ньют возвратился только после обеда: утро было слишком насыщенным — еще одна порция занятий любовью с Альбусом, завтрак и уроки, между которыми Ньют сбегал в свою башню, чтобы проверить, как там Марли и другие обитатели его импровизированного госпиталя для животных, магических и не очень. Не то чтобы Ньюта не устраивал такой темп жизни — но Альбус все же был чем-то новым, учитывая, чем теперь они занимались, оставаясь наедине. Эйфория, в которой он пребывал, заглушала даже страх перед сплетнями о чулках, которые могли запустить парни, издевавшиеся над ним, но за завтраком в Большом Зале Ньюту показалось, что они ничего не помнили из того, что случилось прошлым вечером. Их взгляд скользил мимо Ньюта, будто он не представлял для них никакого интереса. И, конечно же, Ньют знал, кого стоило винить... вернее, благодарить за собственный покой. И идея насчет того, как именно отблагодарить, посетила Ньюта в ту же секунду, как сова доставила ему посылку — бумажный пакет знакомого вида. Только добравшись до башни и своей комнаты и устроившись на подоконнике рядом с корзиной, оккупированной Марли, Ньют вскрыл посылку, не удержавшись от вздоха восхищения, когда из пакета выскользнули черные чулки из тончайшего шелка. И хотя чулки из вискозы тоже были весьма милы, в подаренном шелке, чувствовал Ньют, было нечто более важное — очень похожее на признание в любви.