Котёнок

Посвящается Kit-e-kat одному из лучших авторов на ficbook. Кажется, моя, и без того короткая, жизнь сейчас закончится. — Держи его, держи! — орали пацаны, когда Димон выкручивал мне руку. Я, конечно, вывернулся и ударил ему в ухо, хотел в глаз, но он, сука, уклонился. В следующий момент, по ходу, Ренат заехал мне в нос. Я стал пинаться и угодил в Михона. — Ах, ты сука! — дружно заорали они и накинулись сразу втроём. Умелая подсечка — и вот я уже лежу на полу. Меня пинают, а я только закрываю лицо. Вообще, это даже хорошо, что их всего трое, было бы больше — шансов бы не было совсем. Но когда это меня останавливало?! — Нищеброд ебаный! Мы тебя, блядь, заставим всех уважать! Помоечный ублюдок! Выкидыш шалавы! — Если честно, было, конечно, больно, но последняя фраза меня зацепила очень сильно. Сам не знаю, как лягаюсь изо всех сил и сношу, кажется, Михона. Ну правильно, он самый худой и лёгкий. Тут же вскакиваю, и мой кулак врезается Димону точно в нос. — Повтори, уёбок! — рычу я. Как же достали эти твари, но деваться некуда — мне с ними учиться ещё два года. Так-то я уже привык, что редко какой учебный день обходится без драки, а дело всё в том, что я — Костя Чернышов — из семьи с о-очень небольшим достатком. Ну, если честно, совсем небольшим. Поэтому и ношу то, что придётся, в том числе, и драные кроссы. Ну, а парни решили мне просто объяснить, что нужно «пояснить за шмот». Да-да, мои одноклассники, хоть и не Ротшильды с Рокфеллерами, но их родители имеют многое, ну, по меркам нашего города, конечно. Ну, а я, а что я?! Я не собирался под кого-то подстраиваться или кому услуживать, я всегда помнил, наверное, ещё с детского сада: я такой какой есть — другого не будет! И эти ублюдки меня не переделают! Я успел ещё раз двинуть Демиденко — это Димон — по роже, на этот раз левой, и тут меня опять сбили с ног и стали пинать ещё жёстче, удары сыпались градом. Сил на сопротивление у меня уже не осталось. Я как мог закрывал руками лицо, а локтями живот, ну чтоб совсем не превратиться в пятнистого леопарда, как вдруг они остановились. — Короче, ща обоссым его, и хорош. Мих, тащи его рюкзак! Мне на голову посыпались мои учебники и тетрадки; на дневник Димон наступил своими кроссами. Я услышал звук расстёгивающейся молнии и зажмурился — и тут… Дверь одной из кабинок с грохотом распахнулась, и на пороге возник светловолосый пацан из одиннадцатого А. — Вы чё, бля, тут делаете? Мы все, как по команде, уставились на него. — Вы чё, малолетки, страх потеряли ? А ну пошли нах отсюда! — Ладно-ладно, мажор, чё ты кипишуешь? — начал было Демиденко, но тут же мощная рука схватила его за шею и притянула к себе. — ТЫ МНЕ, СУЧОНЫШ, УКАЗЫВАТЬ БУДЕШЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ? А? — он сверлил Димона взглядом, полным какой-то ненависти, и тот, ясное дело, сразу как-то стушевался, опустил взгляд и проблеял что-то типа: — Гхм, понял, уже ухожу. Пацан отпустил его и посмотрел на двух других недоделков. — А вам чё, блять, особое приглашение надо? — Да мы просто тут нищеброда воспитывали, а то он борзый, — встрял Ренат. А зря. Мгновенье и раз — мой толстый одноклассник сидит на полу, покачивая головой как тряпичная кукла, видимо сам не понял, как это произошло. — Свалили на хуй отсюда! Михон бочком-бочком протиснулся к двери, толстяк тоже встал и, опираясь на стенку, выполз из тубзика. Почёсывая лобешник и пристраиваясь к унитазу, парень бросил взгляд на меня. — Тебя это тоже касается! — Да, щас вещи только соберу. Уёбки выскочили из тубзика, а я стал запихивать смятые и мокрые тетрадки в рюкзак. — За что это они тебя так? — Рожей не вышел, — ухмыльнулся я разбитыми губами, глядя ему в глаза. Какого-то они нереально красивого цвета, голубые, нет, чисто голубые, как озёра где-нибудь в Карелии. А я ведь не был никогда в Карелии. Бля, чё за мысли у меня в голове? — А вот пялится так на меня не надо! — Это почему ещё? — сказал я с вызовом. Что он думает о себе вообще? Бац!!! Звёздочки весело полетели вокруг моей головы, и я вдруг обнаружил, что снова на полу. Бля, больно-то как! Интересно, чем это он меня? А-а, вон опять лобешник почёсывает, видно им в переносицу мне, как Ренату. — Чё расселся? Вали давай, уёбок! — ну он это зря, я так-то всегда привык ударом на удар. Встаю и снова гляжу в его зенки. — Где хочу там и сижу! — и бью его в морду, ну, как в морду — в подбородок, он ведь высокий чёрт. Раз, и он отскакивает, смотрит на меня с удивлением. Нет, реально с удивлением. Как будто думал, что я его не смогу ударить, жаль это всего секунду продолжалось, а потом он приложил мне не хило так. Снова валяюсь на полу, блин, что за пол такой притягательный в нашем школьном сортире, прям сегодня так и манит к себе. Смотрю на пацана, он на меня. — Меня в этой школе никто, ты слышишь, НИКТО, блядь, не может пальцем тронуть! — Что ж, всё когда-нибудь бывает впервые. — Бля, язык мой — враг мой. Что же я несу-то такое? Его брови встали домиком. Интересно он, что, и правда, верит, что его никто не может тронуть, президент, что ли? Снова усмехаюсь разбитыми губами. Димон, сука, хорошо по ним заехал. — Ты, урод, нихуя не понимаешь! — Да отъебись ты, мажорчик хуев. Думаешь, если родаки богатые, значит всё можно?! Да вот — залупу тебе на воротник! — Что-то меня переклинивать стало — по ходу, день сегодня не совсем удачный. — Чё ты сказал? — он приблизился ко мне. Встать я уже не пытался, поэтому тупо сидел, подпирая стенку, отвлечённо думая, как сильно будут вонять вещи, и ещё о том, что коричневый кафель похож на дерьмо. Он приблизил своё лицо вплотную ко мне. А он очень даже симпатичный, да что уж там, красивый, можно сказать: волосы вон светлые, лицо прям с обложки журнала, наверняка, от баб отбоя нет. Везёт же, бля, этим мажорам. А как человек всё равно он — гандон: весной пару раз специально меня грязью из луж обливал машиной своей. Вечно эти подъёбки, когда мы из кабинета выходим, а их класс заходит, типа «Десятиклассники, по ходу, своё шмотьё у бомжей отбирают!» или «Чернышов, а Чернышов?! Купи себе уже нормальный телефон, не позорься и класс не позорь!». Глаза вот у него только какие-то непонятные, но стараюсь не думать об этом, изворачиваюсь и с улыбкой плюю ему в морду. Он ошалело смотрит на меня. — Расслышал? Или ещё повторить? — зубами всё-таки стараюсь не скалится, а то мало ли, но чувствую, что улыбка всё равно расплывается на моём лице, как круги от камушка, брошенного в воду. — Ну ты урод! — последнее, что я слышу. Потом снова бац, и я проваливаюсь в бездну. Сознание вернулось, это я почувствовал по болям в теле. Помимо обычной сортирной вони, попахивало ещё чем-то. То ли жжёной бумагой, то ли сеном, но я не стал заморачиваться. В туалете, конечно же, никого не было. Кое-как собрав свои пожитки, сложил всё в рюкзак. Хорошо хоть эти уроды в толчке ничего не утопили, а то покупать новые мне не на что. «Что это? — в рюкзаке оказывается пачка одноразовых салфеток. — Откуда? — думаю, — я ж точно не покупал!» Добравшись, наконец, до умывальника, смотрю на себя в зеркало. — Пиздец! — тут всё было очень плохо: губы разбиты, нос разбит, фингал под левым глазом, ссадины на лбу. Правда кровь уже не течёт. Да, хорошо меня приложили. Умываюсь, стираю кровь, так кстати появившимися салфетками. Она, зараза, уже запеклась, и это не так уж и легко. Стараясь не думать, как с такой рожей отсюда выходить, не то, что жить с ней. Начинаю оттирать брюки и рубашку от грязи — получается также, как и с рожей. Плюс от воды брюки намокли, да и плевать. Ладно, думаю, отомщу. Потом как-нибудь, а сейчас надо домой. Выползаю из трижды проклятого сортира и иду на выход. Охранник мирно почитывал газету и, кажется, даже не обратил на меня внимание, хотя время-то уже пять, а второй смены у нас в школе нет, наверное, подумал, что я с продлёнки, ну, или учителя задержали. Хотя, какая, нахер, продлёнка, я-то — уже здоровый лоб, мне уже шестнадцать весной исполнилось. Однако, охраннику было глубоко на всё класть, он даже от газеты не отвлёкся. Ну, а я пошёл дальше. Осень ещё только-только вступала в свои права. Ещё было относительно тепло, но листья уже стремительно желтели, а ветер был уже не таким тёплым, как месяц назад. Кому как, а я люблю такую погоду. Правда. Может быть это оттого, что сам я весной родился, и весной также, как и осенью, чувствуется приближение чего-то нового. Осенью — это приход зимы, это морозы и снег. Весной — это свежесть после зимнего царства и приход тепла и солнышка, которое теперь будет висеть гораздо дольше. Я вдохнул полной грудью и выдох не отразился болью в грудаке, значит ничего мне там не повредили, уже хорошо. И я отправился в путь. Школьный двор, затем многоэтажки, вон продуктовый на первом этаже в доме, где живёт мой друг и сосед по парте Женёк, он же — Жека. Оттуда выходит продавщица тётя Лида и машет мне рукой. Я тоже машу. Летом я подрабатывал там грузчиком, и тётя Лида меня хорошо знает, да и я её. Надо будет потом узнать, не взяли ли они кого на моё место? Не, ну, а чё? Я бы днём в школе был, а после ящики таскал, я бы смог! Потом частный сектор: маленькие невзрачные домишки ютились по соседству с огромными особняками, особенно один выделялся на их фоне. С высоким забором, не меньше трёх метров, огромными воротами, и выступающей ввысь башенкой — не дом, а дворец. Странно, но каждый раз доходя до этого дома, я ловил себя на мысли, что хочу жить в нём, не просто в большом доме, а именно вот в этом. Но, это лишь мечты, и я потопал дальше. И, наконец, вот наши, ещё советские, построенные, наверное, при Сталине двухэтажки. Мой родной двор: три дома, построенные буквой П, трансформаторная будка посередине, мусорка рядом с ней, кусты с какими-то непонятными ягодами (мы в детстве их с пацанами ели, и ничего, никто не сдох), детская площадка с песочницей без грибка, но засранной бродячими животными и людьми, и старый, почти совсем сгнивший «Москвич» дяди Коли — нашего соседа, который стоял так, кажется, ещё до моего рождения. А вот и мой подъезд: обшарпанные стены, паутина в углах, запах мочи, кошек, какой-то блевотины, и плесени, в общем запах бедности и безнадёжности, как сказал бы какой-нибудь поэт. Но это поэт, а я-то что? Я — привык. Тело, лежащее между этажами, немного бурчало, я аккуратно перешагнул его и опознал в нём дядю Наиля, друга отца. Значит, дома у меня такое же тело лежит. Они просто, как правило, вместе всегда бухают. Толкаю дверь в квартиру, так и есть, её и не запирали, хотя зачем воровать у нас? Всё равно нечего. Сбрасываю рюкзак в прихожей и иду в комнату: тело отца распласталось на полу, судя по запаху и тихому сопению, — день у него удался, так что о таких мелочах, как встать и сходить поссать, он и не подумал, ну, или силы кончились. Зайдя на кухню, удостоверился, что в холодильнике ничего не прибавилось, а точнее присутствовала там только горчица столетней давности и пачка с лавровым листом. Захлопнув холодильник, я взял рюкзак и пошёл в комнату. Здесь, в тумбочке, у меня была заначка. Ну, как заначка — пачка печенья на всякий случай, вот кажись сегодня и настал такой. Поставил чайник на плиту и мимоходом глянул в зал: отец хоть и спал, но уже начал ворочаться. Плохо. Значит, он скорей всего очнётся, когда придёт маман, а это значит, что вечером будет «концерт» под названием «Как тяжело живётся у нас рабочему человеку!», ну или «Мне все должны!». Сварганив себе чаёк, и, наконец, залив желудок горячим, я попёрся за книжками и тетрадками, уроки-то делать надо. И нахрена их столько задают? Пытаясь вспомнить, ничего ли я не забыл из своих вещей в школьном туалете, я вдруг услышал булькающие звуки. Мигом всё поняв, я метнулся в ванную и, взяв оттуда жестяной таз (пластмассовый нельзя — в нём стирают), быстро подставил его под рот отца, который чуток приподнялся. В общем, всё как обычно: я — дома.