Котёнок

Я, насколько себя помню, всегда был самым обычным пацаном. Не тупым дебилом-дегенератом, которых в округе хватало, но и не ботаником-заучкой. То, что мои родаки — не подарок, я понял довольно давно. Наверное, тогда, когда меня стали забывать в детском саду. Это вот оттуда эта дебильная привычка: мне скажут что-то совсем хуёвое, а я улыбаюсь. Это дети в группе, такие же малолетние засранцы, как и я, любили говорить: «А за тобой никто не придёт!» или «Тебя не любят, вот и не приходят!». Я сначала, как дурак улыбался, а потом слёзы, сопли, драки и угол. Когда предки на самом деле меня забывали, то воспиталка сама меня отводила. Потом ругалась с мамкой. Ну, а потом, уже в старшей группе, я сам стал домой ходить. Не, ну, а чё такого-то? Тут, по идее, недалеко: своими детскими ножками я минут за сорок доходил. Это сейчас могу за пятнадцать добежать. Там же, в садике, я понял, что не надо бояться боли и драться нужно до конца. Особенно, если тебя несправедливо задели. Особенно, когда знаешь, что дерёшься за правду. Ну, и ещё, когда уже совсем кирдык. Там же я с Жекой познакомился. Ну, тогда он ещё Женей был, точнее даже, Женечкой. Это его мама так называла. Он всегда был таким чисто-опрятненьким, что даже странно, что мы с ним подружились. Я-то — хулиган тот ещё. Он, правда, не сразу со мной общаться начал, а вот когда его другие пацаны в туалет к девчонкам затолкали, а он ревел там, я его оттуда вытащил, и даже по роже одному заехал, тому который дверь подпирал. Белобрысый такой пацан был. Андрюха, что ли, его звали? Родаки, в принципе, люди неплохие. Ну, да, батя бухает, как правило, всегда. Особенно часто стал в последние лет шесть. Оно и понятно, конечно: завод, на котором он трудился последние двадцать лет, приказал долго жить, а всех работяг — за ворота. Кто-то скажет, ему надо было пойти куда-то, ну там в охрану, в бизнес. Ха-ха! Три раза. Из отца бизнесмен, как из меня балеринша. Ну, мог и по шабашкам пойти, он же электромонтёр у нас. И он пошёл. Поначалу ездил всё по городу, потом по области. Денег особо больших не зарабатывал, но нам хватало. Ну, а потом… Мне десять было, я как раз вернулся домой с котомкой полной яблок. Мы с пацанами дальние дачи обносили, ну, точнее сады их, до них от нас недалеко. Тепло было — август — и вот смотрю, отца домой какие-то дядьки затаскивают, именно затаскивают, а у него нога левая вся в гипсе. Как я понял из разговоров, когда они глушили литр на троих на кухне, в больнице только снимок сделали, вкололи что-то, да гипс наложили, сказали: «Сама срастётся!». И всё. Потом соседи болтали, что он без страховки полез куда-то, куда лазить не надо было, ну и приземлился неудачно. А раз сам, да и без страховки, какие тебе выплаты?! Вообще, тогда-то он и запил по-настоящему. Мать теперь стала пропадать на работе — ещё больше сверхурочных там, все дела, а я… Я понял, что в следующие каникулы за яблоками скорей всего не пойду, а буду машины мыть, ну, или листовки раздавать. Мама у меня золотая. Не, я серьёзно! Она, в своё время, почти на «отлично» техникум закончила. Тоже вон на завод пошла, не на тот, на котором отец работал, нет. Красила там что-то очень стратегическое для обороноспособности страны, а потом то же, что и у бати, — сокращение, биржа труда. Потом работа или санитаркой в больнице, или уборщицей. Когда отец ногу сломал, я думаю, её это надломило, и потом она стала тоже к бутылке прикладываться. Не, не так часто, как отец, но всё же. То на работе задержалась, то с подругами засиделась, но я-то хоть и мелкий был, но запах чувствовал. Ну, а потом уже сам стал за бутылкой для них ходить, думал, мне-то что, а вот они на пьяную голову точно найдут приключений. Хоспади, какой дурак-то я был! Ладно хоть потом понял, НИЧЕГО и НИКОГДА с такими людьми не случается. Я даже угрожать им стал, ага, точно помню, это года три назад было, мне тринадцать как раз стукнуло, сказал, что у них начинается трезвая жизнь! Ну, они посмеялись конечно. Мать вон даже по голове потрепала, типа «Молодец, сынок». А вот потом, когда я на какой-то праздник всех бухих — или это был день взятия Бастилии? — заявил, что всё бухло в унитаз вылил, тогда мать отвесила пощёчину и подняла крик, а отец решил выкинуть меня из окна. Хорошо, что мать заступилась, и они подрались. Хотя, как такое может быть хорошо? Я потом полночи перед домом просидел, глядя в наши окна. Смотрел и не понимал. Как же так? Я ж для них старался, бля! Говорить пытался, уговаривать. Всё бесполезно. А потом я это занятие бросил и больше им за бухлом не ходил, но и не мешал. Просто тогда захотелось реально уйти из дома и не возвращаться, никогда не возвращаться. Хотя я их по-прежнему любил, да и сейчас, наверное, люблю. И ещё я тогда решил, что не стану таким бухариком. Не стану и всё! Потом правда с Жекой мы всё же пиво пили, но вот, если честно, мне не особо понравилось. Я, кстати, тогда ещё и курить не начал. Вот все со двора дымили, да и в школе почти каждый второй, а я — нет. Да и не по карману мне это было тогда. Да и сейчас. А ещё у меня был брат. Ну, точнее он и сейчас есть, только далеко, очень далеко. Где-то за Уралом, что ли? Изредка от него приходят письма. Мама их всегда подолгу читает сначала сама, а потом даёт отцу. Я не читаю. Его взяли с несколькими граммами на кармане, и потом навешали ещё много чего. Сам я точно не знаю. Мать рассказывала — она на суд ходила. У нас с Денисом большая разница в возрасте. Он старше на одиннадцать лет. Тогда мать хотела аборт сделать, но её на работе отговорили: «Типа, не девчонка уже. Рожай, может быть жизнь в стране наладится!» — примерно это ей говорили. Но жизнь что-то не налаживалась, по крайней мере, у нас, хотя в стране, вроде, тоже. А когда я пошёл в первый класс, судья приговорила Дениса к тринадцати годам в колонии. Так мне запомнилось моё первое сентября. Денис и так не был пай-мальчиком, но с ним мы особо не общались в детстве, наверное, потому что он уже делал «свои» дела со старшими пацанами, а я ещё под стол пешком ходил. Ну, и ещё, я своего брата — НЕНАВИЖУ, за всё! За всё, что он сделал! Что сделал со мной! Но со временем я стал забывать про это. Вот правду говорят — время лечит! Короче, я не жалуюсь на свою жизнь. Как говорится, у кого-то и этого нет. Просто в последнее время стал замечать, как много плохого вокруг. Нет, я не в том смысле, что дома у нас часто срач и свинарник. Я вообще имею в виду. Кто-то ворует миллионами и живёт припеваючи, а кто-то мечтает вылезти из нищеты и ему никак не удаётся. У кого дом — полная чаша. Вон хотя бы, как у Жеки. Я уж не говорю про Демиденко. А у меня — вот… Вообще кроме духа и дрыщавого тела у меня и нет ничего, но я справлюсь! Со всем и со всеми. Я справлюсь! Услышав, как отец проблевался и снова засопел, я убрал таз и пошёл в ванную. Стараясь не дышать, аккуратно вылил всё, что изрыгнул папаня, в унитаз, и, сполоснув таз, поставил его под ванну, и стал застирывать свои шмотки. Горячей воды снова не было. — Да бля! — выругался я. Сегодня прямо мой день. И начал набирать холодную, потом добавил из чайника, кинул горсточку «Мифа». Я так-то свои вещи давно уже стираю, лет, наверное, с двенадцати. Ну, а что делать? Мать постоянно на работе, отец в запое, стиралки у нас нет. Так и живём: сам себе не постираешь — никто тебе не постирает. Живот предательски заурчал, напоминая, что печенье — это, вот, ни хрена не еда, а в последний раз ел я более или менее съедобный суп и пюрешку часов шесть назад в школе. «Ладно, — думаю, — мать сейчас должна вернуться, наверное, что-нибудь принесёт!» Зазвонил телефон — объявился Жека. — Костян, ты алгебру сделал? — Вот всегда он так, сразу быка за вымя, ну, или у кого что. — Да сделал-сделал, — уроки, кстати, всегда давались мне легко, ну, почти все. Вроде, учителя считали меня хулиганом, но до пятого класса я вообще круглым отличником был. Ну, а сейчас? А что сейчас? Хотя бы троек нет. Нет, вру — одна есть по инглишу. Никак он мне, зараза, не даётся. И учительница-то у нас молодая, и объясняет вроде понятно, а я всё равно на уроке тупо пялюсь то на неё, то на доску, и дуб дубом. — Дай скатать, а? — А самому тебя не учили уроки делать? — пытаюсь я наставить его на путь истинный. — Блин, Костян, не выпендривайся! Тут я услышал, как во входной двери заскрежетал ключ — маман пришла. Когда-то она была очень красивой женщиной. Я смотрел её старые фотки, ещё чёрно-белые: она там в парке у фонтана стоит и улыбается. Что же время с людьми делает? И сама жизнь? Невысокая, средней полноты, с начинающими седеть волосами и глубокими морщинами, она выглядела старше своих сорока семи. В старом лёгком плаще и зелёном платье в белый горошек — подарок отца лет семь назад. — Я перезвоню, Жек, — бросаю я в трубку. Мать пришла немного подшофе, ну, хотя бы с сумкой. Правда, кроме молока и хлеба, там ничего не было. — Ма, дай денег, я в магаз сбегаю, хотя бы гречки куплю, — не люблю просить, но приходиться. — Нету, последний полтинник до получки остался. — Что есть будем тогда? — А я знаю? — закричала она, сорвалась и бросила в меня пустым кошельком — хорошо, увернулся. — Всю жизнь, всю жизнь вы мне испоганили! Твари! И ты, и отец твой, и Денис! Все! — Ладно-ладно. Всё понял, — я начал медленно отступать к своей комнате. — И вообще, ты — лоб здоровый должен сам деньги домой приносить и о родителях заботиться! — Я позавчера на свои пельмени покупал. Бах! В меня полетел уже сапог — хорошо, реакция спасла. Решив не доводить родительницу, тем более ей уже досталось от зелёного змия, я быстро скидал нужные книжки и тетрадки в рюкзак, переоделся в старые джинсы и ветровку и набрал Жеку. — Короче, юноша, с вас ужин — с меня алгебра и, может быть, немного физики! — Говно вопрос, дорогой друг. Приходите, я вас уже жду. — Давай. — Давай. Тихой тенью проскальзываю мимо маман, она, по ходу, решила реанимировать тело в зале и дождаться от него ответа: «Зачем мы испортили ей жизнь?». Что ж, удачи ей в этом.