Две части от звезды. Встреча

Наблюдать, чувствовать каждое полудвижение, ловить тихие, томные выдохи, непроизвольно скалиться в ответ на улыбку, коснувшуюся чужих губ и позволять себе бессовестно тонуть в ярчайших небесных глазах есть нечто далекое от счастья. Это подобно слепому, торжетсвующему сумасшествию, в которое окунаешься с головой и с разбегу — чтобы ничего кроме него не ощущать, не видеть вокруг, чтобы стать его вычерченной, выточенной деталью, заделаться общим механизмом и застыть, открытому для любых свершений, — как в ледяную воду, первую воду, позволившую себя коснуться. Только вот с прыжком в такую воду, манящую и наперекор всем ожиданиям предательски горячую, Олег ощутил себя далеко не деталью, а основой и центром механизма, шестеренки в котором завертелись с лихой мощью, теперь его не выпуская, теперь без него, видимо, не существуя. И вместе с этим ощущением, вместе с прикосновением к своим губам чужих, едва освещенных тусклым ночным светом, губ сладких и до одури пьянящих, с теплым дыханием, с пробивающими на дрожь ласками нежных рук, теряя рассудок, мужчина непроизвольно поддался внутренним инстинктам, снова возжелав этот терпкий вкус распробовать целиком. Физическое желание метнулось рывком за душевным, когда, смелый и решительный, мальчишка плавно оседлал бедра Меньшикова. На момент он почувствовал трезво, как в мыслях осадком кружит осуждение за подобную пошлость и вожделение, но тут же оно рассеялось двойной сплошной уверенного «невозможно»: невозможно не желать его, Сашу, огненного и раскованного, снова и снова, когда он каждой клеточкой своей есть воплощение всего самого необходимого в этом ожесточенном мире. Когда хочется обнимать так, чтобы оставались следы, когда хочется каждым поцелуем напоминать о том, что этот мальчишка, яркий, наполненный реальной эмоцией жизни, теперь твой — невозможно его не желать, раз за разом теряя здравый смысл в остальном. И потому Олег легко тянется за удовольствием, которое так непорочно дарит ему его нежный, покорный мальчик, пока все вокруг размывается и уходит из памяти. Все, кроме того, как мужчина касается влажных волос Петрова, заботливо оправляя его подушку перед самым последним взмахом легких длинных ресниц.