Война в каждом из нас

Первым делом нас встречает покосившийся, ржавый указатель, который стоит тут, наверно, с молодости Сталина. За ним в окружении леса показываются полинявшие, осевшие, кривые домики в один ряд — и две бабульки на завалинке у самого первого. — Слава богу, кто-то живой еще остался, — выдыхает Олег. — Нюр, кого это там принесло? — громко, что слышно даже в машине, спрашивает одна бабка другую, склоняясь к ее уху. Нюра подается вперед, прищуривается и так же оглушительно выдает подруге: — А шут их знает! Опять, небось, копать приехали. Мы выбираемся из машины и подходим к ним поздороваться. — Здравствуйте, бабушки! Я Олег, сын Анфисы Макаровой… — Говори громче, а то они глухие обе. — Сам ты глухой, — трубит Нюра. — Я что, по губам не вижу, по-твоему? Мы переглядываемся. — Погодь, это Анфиски-то? — подслеповато прищуривается вторая бабка. — А, я ж тебя вот таким помню… Она показывает костлявой рукой, каким она помнит Олега. — От горшка два вершка! — Хорошая у вас память, бабушка, — улыбается Олег. — Мне тогда пять лет было. — А мы всех помним, — деловито заявляет Нюра. — Мы сначала подумали, что вы эти, копатели… Приезжают, ищут клады свои… Погосты раскопали, выкресты! Кольца им золотые понадобились! Она потрясает в воздухе палкой. — Да, ждут, когда мы помрем, — поддакивает вторая. — Я им сказала, что если еще раз приедут, Анисий их из ружья пристрелит. — Сколько вас здесь осталось? — Олег оглядывает вымирающую деревню. — Пятеро. В том году еще шестеро было… Бабки дружно крестятся. — Как вас величать, бабушки? — Меня бабой Нюрой зови. А это вот подружка моя, Алевтина Никитична. Ты ее знать должен, они с твоей мамкой в сельской школе вместе работали. По Олегу сразу видно, что он понятия не имеет, с кем его мать работала, и что это за Алевтина Никитична. Но он приветливо им улыбается, пожимая бабулькам иссохшие руки, а по тропинке к нам спешит, прихрамывая, такой колоритный дед, что я, кажется, рот открываю. Подпоясанный ватник, полосатые штаны, на ногах обмотки — как сошел с картины «Бурлаки на Волге». Густая серая бородища до пояса, брови как два куста над впалыми глазницами, а в руке то самое ружье. Бежит, над головой им трясет — я Олега за локоть развернул, чтобы он был готов к атаке. — Ироды! Пошли вон отсюда, сукины дети, мы живые еще! Живые! — Анисий, угомонись, свои это! — поднимается на ноги баба Нюра, ее глухой голос звучит как набат. — Анфискин сын в гости приехал. Анисий недоверчиво останавливается, смотрит колючими глазами из-под зарослей бровей. — И что тебе здесь надо? — ворчит он. — Жить приехал. — Жить приехал, — эхом повторяет дед. — Ну, что ж, живи, — разрешает он. — Мы уж свое доживем скоро. К нам подходят оставшиеся две жительницы деревни, с любопытством разглядывая. Мы представляемся еще раз, перед всеми. Местные понемногу оживают, начинают улыбаться, радуются нам. Все они — брошенные родственниками старики, доживающие свой век в богом забытой деревушке. Самой молодой семьдесят четыре. Есть и рекордсменка, баба Нюра. Ей недавно стукнуло девяносто пять. Сразу узнаем, что живут они каждый в своем доме, в кучу не сбиваются. Делают дела потихоньку — у кого овощи в огороде имеются, у кого куры. Все уроженцы Рагулино, кроме деда Анисия. Он из соседней деревни, которая сгнила лет двадцать назад. Он сюда и перебрался, к двоюродной сестре Нюрке. — Анисий, расскажи, как нас затопило той весной! — А расскажи, как ты лосенка из проруби вытаскивал! — Тихо вы, раскудахтались! — грозит им дед кулаком, а сам улыбается. У них на пятерых десяток зубов, а у Анисия вообще ни одного. — Зато заливать удобно! — хохочет он, показывая десны. — Оп — и проскочила! Нюрк, у тебя в подполе еще осталась прошлогодняя? Бабульки начинают суетиться. — Ой, надо стол накрыть, гостей встретить. — Анисий, у тебя газ еще остался? Я щас приду к тебе… В деревеньку раз в два месяца приезжают соцработники из районного центра. Привозят газ, лекарства, провизию. В прошлом году наладили электроснабжение, в домах был свет. Но после сильной грозы в прошлом месяце опять наступило средневековье. С тех пор пока никто не приезжал. Пока старики достают из погребов самогонку и нехитрые припасы, мы добираемся до нашего жилища. Домик в другом конце деревни, у изгиба реки такой же кривенький, как и все остальные. Заколоченные окна частично взломаны, дверь снесена с петель. Внутри все разгромлено: вперемешку валяются остатки мебели, битые стекла, рваные газеты и просто мусор, который принесли сюда мародеры. Олег обходит дом с мрачным видом. Потом выходит на улицу, я за ним, и мы смотрим на такой же разгромленный сарай. — Что ж, — вздыхает он. — Будем начинать с нуля. Надо сносить эту рухлядь, ставить фундамент… Дел невпроворот! М-да, прав был Олег, когда купил палатку. По дороге сюда из районного центра мы записали телефоны с придорожных объявлений: вызов техники, бурение и всякое строительство. Пока Олег шаманит с мобильным, бегая по деревне в поисках сигнала, я спускаюсь к речке. Она сразу за домом, метрах в пятидесяти. Невесть что, конечно — в ширину метров десять всего. Когда-то здесь глубоко было, вон берега какие, а теперь мелко, да и течение слабенькое. Но вода чистая и дно вроде без ила. Рискну, пожалуй! Я после дороги весь грязный, вонючий, — надо бы привести себя в порядок. Раздеваюсь и, затаив дыхание, вламываюсь в воду. Ох, мама! Студеная водичка! Плещусь, ныряю, фыркаю — со стороны, наверно, на глупого бобика похож. Переплыл, потом вернулся. Вылез на берег, да солнце как назло скрылось. Покрылся весь мурашками и плюхнулся обратно. В воде теперь теплее кажется. Наплавался до посинения; когда клятое солнце вылезло, у меня уже зуб на зуб не попадал. Стою на бережку, прыгаю, зарядку делаю. И тут в меня полотенце прилетает. Олег стоит метрах в десяти и с улыбкой смотрит на меня. — Физкульт привет! — смеюсь я, растираясь. — Хороша водичка, а! Полезешь? Макаров сомневается недолго, а потом, махнув рукой, кивает: — На-ка, подержи телефон. Если позвонит мужик по поводу бульдозера, объясни ему, как доехать. — Лады. Олег раздевается, аккуратно складывая вещи. Я пробегаюсь быстрым взглядом по его фигуре, он замечает, но ничего не говорит. С разбега заныривает, переплывает речушку и садится на том берегу. Какое-то время сидит, то глядя по сторонам, то на меня. Подбирает какой-то камешек и зашвыривает в мою сторону. — Смотри! Я поднимаю — а это не камешек вовсе, а покрытая землей позеленевшая монета, старинная, я таких и не видел никогда. Еще с царских времен, наверно. — Они это ищут? — кричу ему. — Они ищут все, что блестит. Деревня старая, мало ли у кого чего в сундуках завалялось. Но что могли, они уже вынесли. Он снова ныряет, плывет обратно, разрезая воду широкими гребками. Я подаю ему полотенце. — Ну что, надо разбить палатку? Мужик этот не звонил? Я качаю головой. Стараюсь не разглядывать его, но вспоминается эпизод в сауне, полотенце на бедрах, и мой взгляд в итоге упирается в его промежность. Всего на долю секунды. Не знаю, заметил он или нет. — Наверно, опять сигнал пропал. — М? — я поспешно смотрю ему в глаза. Он стряхивает воду с коротких волос и, набросив полотенце мне на шею, притягивает к себе. — Сигнал, Волгин, — говорит он мне в ухо. — Ты не о том думаешь.