Война в каждом из нас

К вечеру, когда уже начинает темнеть, в нашу деревушку притаскивается бульдозер. Старики, отвыкшие от такого движения, высыпают на улицу. — Ох, щас Анфискин дом ровнять будут, — трубит баба Нюра, пока Олег ругается с водителем. — Ты зачем на ночь глядя приперся? — Да заплутал я! — оправдывается тот, разводя руками. — Поворот пропустил! Я бы обратно поехал, да мне сюда ближе, чем туда. — Ладно, начинай! — машет рукой Макаров и вскоре от дома остается только лысый клочок земли. Все бревна бульдозер сваливает в естественного происхождения карьер и заваливает это дело землей. — Слушай, а ты дом будешь строить? — спрашивает водитель, перекуривая. — Позвони моему брату, он на лесопилке подбивается. — А люди у него есть? — У него все есть, ты позвони! Водителя мы отправляем на постой к деду Анисию. Из его дома допоздна слышны разговоры — давно старый гостей не принимал. Рядом с нашей палаткой полыхает настоящий пионерский костер. В него мы закинули все мелкие деревяшки и мусор, что остался от дома. Олег сидит на траве перед огнем, и долго смотрит на него, не мигая. Я достаю из машины провизию — пару банок тушенки и буханку хлеба. Консервы кладу у костра, чтобы согрелись, пока Макаров выгрызает у хлеба мякиш. — Как думаешь, из реки воду пить можно? — спрашиваю у него. — Не помрем, я думаю. С учетом того, что я от души накушался бабкиных настоек и прочих алкогольных лакомств, мне кажется, что я сейчас полностью осушу бедную речушку. Вернувшись с водопоя, с наслаждением лопаю горячую тушенку и поглядываю на Олега. — Ты какой-то молчаливый сегодня, — говорю ему с набитым ртом. Он только кивает и ничего не говорит. Что-то явно вертится в его голове, какая-то мысль, не дающая покоя. Он и на войне так же зависал, бывало, от нескольких минут до пары часов, обмозговывая очередной выверт штаба. Максим Вольный пропал на задании неделю назад. Молодой снайпер, «свежая кровь», он прибыл в расположение части чуть больше месяца назад и сразу проявил себя как первоклассный стрелок. Мы ему даже прозвище дали: Вольный Стрелок. Так на Диком Западе назывались охотники за головами. На спецзадание должны были отправить меня, но я свалился с дизентерией, и послали Максима. В долине Терека, недалеко от границы с Чечней стали пропадать люди. С одной стороны, эка невидаль. Как в Чечне, так и рядом никогда не было спокойно, постоянно что-то случалось. Но здесь все сообщения об исчезновениях приходили из одного и того же района. Проследив все случаи, выяснили, что речь идет об участке два на три километра. Значит, снова банда работорговцев. Совсем уже оборзели, даже с места не двигаются! Хозяйничают, как лисы в курятнике. После долгих совещаний, на одно из которых даже прилетал жирный генерал-майор из Москвы, было решено окружить данный участок силами снайперской разведки и положить сволочей, как только высунутся. Шесть человек, по одному на каждый километр. У них было оговорено: выход на связь каждые два часа, после — смена позиции. К концу первого дня, когда еще никакого движения на участке замечено не было, вышли на связь все, кроме Максима. Операция была свернута, а поисковый отряд нашел в горах его тело с перерезанным горлом. Макаров сидел в своей палатке за столом; перед ним был чистый лист бумаги. Меня только выпустили из медчасти, и я решил зайти к ротному, узнать, как у него дела. Шел девяносто четвертый год. Все мы уже знали, что скоро отправимся домой. Не потому, что победили, а просто теперь война будет вестись официально. А мы свою миссию также официально провалили. Банды крепли, захватывали власть, и Чечня уже не подчинялась российскому руководству, объявив себя самостоятельным государством. — Можно, товарищ сержант? — я замер на пороге. — Заходи, Волгин. Может, ты мне скажешь, как написать родителям Вольного, что их сына больше нет. Я сел напротив. Мы все мало знали Максима, но любой бы подписался под этим письмом, сказав, что мы скорбим вместе с его родными. Ведь погиб добрый, хороший парень. Это было ясно с первого взгляда, без близкого знакомства. — Они захотят узнать, что случилось, как, почему, — проговорил ротный. — Как я объясню им, что и смерть их сына, и все другие смерти были напрасны. Мы не победили Гидру. Она отрастила новые головы. И будут новые жертвы. Он взглянул на меня. Не думаю, что он плакал. Наверное, глаза были красными от недосыпа. — На его месте мог быть ты, Сереж. На его месте должен был быть ты. Это не было обвинением. В его словах был страх. — Тогда бы ты сейчас не сочинял этот опус, — ответил я. — У него бы просто не было получателя. — Тебя я бы хотел потерять меньше, чем кого бы то ни было, — тихо сказал Макаров. — Это жутко звучит, лицемерно. Но это правда. Я не нашел, что сказать на это. Сердце зашлось в лихорадочном скаче. — Побудь со мной, — попросил ротный после долгого молчания. — Рядом с тобой я не чувствую себя никчемным идиотом. Мы не обсуждали потом этот интимный разговор. Он написал письмо и, не показывая мне, запечатал. Спустя несколько месяцев, ужиная у него дома, с его мамой, я решил, что навсегда должен забыть войну и все, что с ней связано. Потому что каждый раз, как я смотрел на Макарова, я будто видел жизнь через перекрестие прицела. Я устал от этого, захотел начать все сначала. Уехал, не сказав ни слова, хотя он знал, где меня искать. Приходили письма, которые я выбрасывал, не читая. Телеграммы и звонки оставались без ответа. И только десять лет спустя до меня дошло, что не Петрович был лицемером. Лицемером был я. И снова пришлось начинать все сначала.