Рисуя круг

Блеклая луна холодным безжизненным светом освещает комнату. Время давно не детское, долговязое тело уже видит десятый сон, изрядно уставшее этой ночью. Арсений рисует круг на бледной коже плеча молодого парня, он вымотан так же уже неделю, однако сонливость не радует его своим присутствием. Доводит себя до состояния безжизненности, забивает на рисование и теряется в кабаках и клубах, растворяется в алкоголе и людях. Русая чёлка спадает на ангельское, по мнению Арсения, лицо, и он прикасается к ней, как бы поправляя с некой родительской заботой. Какой же ты ещё молодой! Он сидит за барной стойкой, в обычной для себя обстановке, и глушит бокал за бокалом, не чувствуя стоп сигнала. Ему некомфортно. Впервые за всё это время окружение давит на него, вызывая ненависть буквально ко всему: громкой музыке, раздражающему свету, неприятному дыму и к людям, которым видите ли весело. Но он продолжает притворяться, что всё в порядке, что всё, как и всегда. Некомфортно. Поэтому он вливает в себя новую порцию алкоголя, потому что он хочет комфорта. Он нуждается в комфорте. Он не связывает это с вчерашней перепалкой с Шастуном, ведь ещё тогда решил, что тот идёт нахуй. Арсений ни за кем никогда не бегал, никому никогда не пытался угодить и не планирует это делать. Слышит непонятные шумы, его выбешивает этот звук. Впихивает в себя что попало, лишь бы заглушить непонятные ему эмоции. С хуя ли он вообще вспоминает об этой занозе сегодня. Нет и нет, он никого силком возле себя не держит. Всё становится ещё более нелепым, когда он покидает бар в сопровождении незнакомца, но всё так же мысленно возвращается к Шастуну. И вот сейчас, при свете одинокой луны, он снова вернулся к этому долговязому безумию. Медленно поднимается, одевается и выходит на небольшую кухоньку, попутно прихватывая сигареты. Сизый дым спускает в окно, пока морозный воздух ласкает тело, вызывая неприятные ощущения. В голове всплывает картинка, как пару дней назад он беззаботно валялся на заднем сидении до жути дорогой тачки и хлебал с горла шампанское, пока мужчина за рулём, наплевав на все правила гнался со скоростью смерти. Арсений не из тех, кто боится опасности. За его исчезновением никто плакать не будет, и единственная возможность что-то изменить — это внести своё творчество на тот уровень, чтобы его биографы не раз писали о том, какого человека упустили его современники. Только вот проблема в том, что упускал их он. Помявшись на кухне ещё минут пять, он хватает куртку и тихо выходит в подъезд. Всё же у меня дерьмовая память на имена, — проскальзывает мысль в голове художника, пока тот спускается по ступенькам, через раз пропуская одну. Это парня даже отпускать жаль, Арсений выцепил его в обычном гей-клубе, тот совершенно не знал об художнике, повелся на харизму и за вечер даже успел привязаться. Он вспоминает, как ещё несколько часов назад парень переплетал их пальцы в замок, сильнее прижимаясь к голому телу, нуждаясь в ощущение близости. Господи, какая же я сука. Свежий воздух врывается в лёгкие с рваным вздохом и морозной свежестью. Достаёт последнюю сигарету и яростно скомкав упаковку, отправляет её в урну. Взгляд пробегается по видимой территории, пытаясь заглянуть в самые тёмные закоулки. Эта местность ему совершенно неизвестна. Обычный жилой район, с небольшим двориком и детской площадкой с поржавевшими, ещё совковыми качелями, турниками, которые больше служат для того, чтобы ковры было удобно выбивать, нежели по назначению. Лавочки из трухлявого дерева, перекрашиваемые столько раз, сколько художник не видоизменял даже свою самую неудачную картину. В таком же районе, но на другом конце города, жил Шастун. Ну вот, опять этот пиздюк у меня в голове! — Сигаретка не найдётся? — Арсений сначала слышит хриплый голос, затем обращает внимание на двоих мужиков, плюс минус его возраста, в обычных трениках и бесформенных куртках. — Нет! — на автомате раздражённо отвечает он, злясь на себя из-за мыслей об Антоне. — Пиздеть не хорошо, молодой человек, — напыщенно говорит коротышка, приближаясь к Арсению. Тот и не думал, что существуют люди ниже Матвиенко. Он закатывает глаза от этой банальщины. Типичные представители "народа простого", желающие доебаться до любого, кто только попадется. Такие есть в любом уголке, в любом городе, при любых обстоятельствах. Такие же бродят и в его родном Омске, с которыми он не раз за свою жизнь пересекался. Которые оставались в памяти и на теле, в виде небольших рубцов на виске и шее. — Отъебитесь, это последняя, — выбрасывает окурок в урну и идет вальяжно, с гордо приподнятым подбородком. — Ты вообще ахуел?! Арсений забывает, что не бессмертный. Первый удар проходится по челюсти от высокого мужика, и он сбивает равновесие Попова, заставляя того попятится наклонившись. Второй проходится по брови, тут же рассекая её. После третьего подсчеты идут к хуям, так как заниженный целится прямо в печень. Из-за резкой, невыносимой боли падает на колени скрючившись, хрипло кашляя. Несгибаемый дух и хиленькое тело. — Долбоёбы, отвалите, — шипит он. Попов никогда не владел даже базовыми навыками борьбы, даже тем, как правильно держать кисть и куда удачнее всего бить. Всё, что у него есть — это слова, но и те играют против него. Грязные носки кроссовок, синих и черных, попадают прямо по почкам и всё, что остается — лежать скрючившись, прикрывая руками голову, а коленями — живот. Что-что, а как защищаться его научили. В один момент, боль от ударов перестает чувствоваться и мысль о том, что он вот-вот отключится, проскальзывает, как холодный шёлк. — Этот пидар явно не в хрущевке живет и не по нокии общается, давай потрусим его за карманы, — Арсений слышит это предложение словно через одеяло, чувствуя, как струйка крови стекает по виску, а рот заполняется совсем не слюной. Металлический привкус напоминает юношеские годы. В школе его частенько избивали старшеклассники, что вызывало бешенство у его отца, который упорно пытался научить его "выписывать двоечку" и "отправлять на Одессу". В этом искусстве Арсений был бестолочью и вскоре отец махнул рукой, мол, "Хочешь ходить, как баба избитая — валяй". И художник на долгие годы смирился с ролью жертвы. Эта история была бы со счастливым концом, не сломавшегося и научившегося давать словесный отпор мужчины, если бы не то положение, в котором он оказался сейчас. Полуживым. Жёлтый свет проходится по фигурам мужиков, а потом достает и лежащего Арсения, сопровождаемый ревом двигателя. Этот свет можно сверить с таким же значащим светом в конце туннеля, потому что удары, болезненно ощущаемые на ребрах, почках и спине прекращаются. — Бля, Лёх, не хватало ещё, чтобы нас заметили, у меня же условка, — и они исчезают так же незаметно, как и появились. Автомобиль проезжает мимо, остановившись через пару подъездов. Никто не спешит на помощь, всеобщее безразличие достигло своего пика. В этом районе каждый день кого-то колотят, и помогать уже становится не зовом милосердия, а обязанностью, которую выполнять не хочется. Арсений осудил бы их если бы имел силы. Дышать неимоверно больно, а сама боль терпкая, словно на тело бетонную плиту положили и лишь саднящая боль от открытых ран, подбадривает и не дает рассудку помутиться. Сил для того, чтобы подняться с мокрого, холодного асфальта просто не существует в этом бренном теле. Арсений не глупый, желание остаться лежать и подыхать подавляет, рвано выдыхает, матерится под нос от боли в костях, однако всё же поднимается, так словно делает это впервые: медленно и неуверенно. Вытирает рукавом кровь с носа и брови, смешавшуюся с выступившими слезами и соплями. Рассеченная десна перестает кровоточить, но тошнотворный привкус железа не покидает. Помочь ему некому. Единственное подобие друга — Матвиенко — уехал на неделю в командировку в Москву, а на нем бесконечный список контактов заканчивается. Он единственный, кто бы реально помог, обматерил, назвал «придурком» за то, что не свалил от них мирно, однако бы не вынес эту ситуацию за порог квартиры Попова. А больше, вроде как, никто и не годился на роль спасателя. Ему бы хотелось, чтобы Антон сейчас был рядом. Подсознательно и неосознанно. Кажется, это человек сам врывается в голову художника, помимо его воли. Достав телефон и нажав на надпись "Дылда", подрагивающими пальцами, временами не попадая на нужные буквы набирает текст. "Мне хуёво". Стирает. "Меня избили, и я без понятия где я". Стирает. "Мне только что надавали по заслугам и теперь мне сложно двигаться". Стирает и блокирует телефон. Пересилить себя и попросить о помощи все ещё кажется невозможным. Попытка сконцентрироваться на ощущении липкой, текущей крови вместо боли — изначально провальная. Словно ребенку, которому делают болящий укол, говорят, что это, как комарик укусил. Нихрена подобного. Шипя от боли, кое-как поправив одежду и вытерев рукавом толстовки кровь, он медленно поплелся в неизвестном направлении. Я всегда справляюсь сам. Теряется во времени и пространстве пока блуждает по неизвестным окрестностям в поиске непонятно чего. Телефон не вовремя разряжен, хотя это лучше, чем если бы его таки отобрали. Мысли крутятся вокруг боли, хоть он и заставляет себя от этого абстрагироваться. Дерьмово получается. Спустя вечность, а может и больше, он забрёл на пустующую стоянку и лишь одинокое авто жалобно мигает значком такси. Арсений видит в этом спасение и спешит на свет. Водитель, мужчина лет пятидесяти, с сединой на висках и в кожаном картузе — в головном уборе исключительно водителей, по мнению Арсения, — заметив ковыляющего мужчину в крови сразу же выходит, без слов помогая дойти до машины. Грязная одежда его не пугает, по художнику сразу видно — не бродяга местный, скорее пострадавший в любой из тысячи ситуаций, из-за которых его могли побить. Всё так же молча протягивает бутылку с минералкой, и Арсений спешит умыть сначала ею грязные руки, а затем и лицо — от засохшей на нём крови и пыли. Он раньше времени разочаровался в людях. — Спасибо, — хрипит, отдавая почти пустую бутылку. — Да уж, поколотили тебя знатно, — сочувствуя комментирует ситуацию, ещё раз окидывая незнакомца взглядом. — До дома подбросите? Деньги у меня не успели забрать, — и в подтверждении своих слов он достаёт кожаный кошелёк и машет им в воздухе. А затем резко дергается, ощутив боль в локте. Водитель кивает, открывая двери на пассажирское место, а затем переходит на другую сторону и садится за руль. Всю дорогу они едут молча. Удивительно, но думать так же больно, как и двигаться, поэтому Арсений предпочитает просто тупить взгляд в окно, цепляясь за огоньки, которые встречались им по пути. Едут долго и останавливаются лишь раз, когда художник видит круглосуточную аптеку, чтобы прихватить антисептик и мазь от гематом. Потому что подсвечивать прохожим темно-фиолетовым фонарем под глазом, ой как не хочется. Такого рода внимание Арсения совсем не привлекает. На ближайшую неделю о выходах «в люди» приходится забыть, Арс принимает это с толикой тоски, но не без энтузиазма. Первый день он тратит на то, чтобы вылизать каждый уголок квартиры, не забыв о стеклах на окнах, дверях и подоконниках. Потому что, когда он хочет очистить мысли обязательно убирается и в окружающем пространстве. Именно поэтому в его доме всегда чуть ли не стерильно. Слишком много думает. Ближе к ночи от безделья открывает электронную почту, находит несколько интересных заказов и следующие три дня теряется в кистях и красках, отвлекаясь на короткий, неглубокий сон. Любой вид рутины, рано или поздно, становится для Арсения каторгой, поэтому всё чаще и чаще вместо приятного шарфа вдохновения, окутывающего художника, появляются тяжелые мысли, камнем опускаясь на плечи. Стоя перед зеркалом в комнате разглядывает свой голый торс, невесомо касаясь кончиками пальцев к жёлто-сине-зеленому пятну справа на ребрах. Он был самым большим, другие — слабее, стали уже малозаметными, а этот не прекращал будить мужчину по ночам болью, когда тот норовил перевернуться на правый бок. Десны болели от любого контакта с едой, поэтому итак с вечно отсутствующим аппетитом Арс стал, казалось, ещё худее, походил больше на свою тень, нежели на плоть. Чтобы выйти в магазин, он старательно замазывал фингал тональным кремом, что водился у него на случай неожиданного прыща в самый неподходящий день, и первой время тот совсем ни черта не скрывал, поэтому даже в дождливую погоду на нём красовались солнечные очки. Эта изоляция от внешнего мира, в том числе и от сомнительных друзей, давала свои плоды: тот стал задумываться, над своим образом жизни. Скрепя сердце — он признает — уже не молодой, морщины и вполне заметные мешки под глазами пленили его лицо, отпечатывая на нём то, по какой пизде идёт его жизнь. Может, пора уже сменять привычный круг вещей, обстановку. Развлечься по-другому? Как тогда, на хоккее, среда для него необычная, но со временем захватывающая, стоящая внимания. Он вспоминает, что не единственный, кто нуждается в переменах. Впервые за долгие годы думает не только о себе. Шастун мотается по всему городу, заходя в гости к чуть ли не каждой фирме по фотопечати. Альбом выходит всего за какой-то месяц, пора запускать рекламу и помимо привычной для молодежи — в соцсетях — решили сделать около десятка баннеров по всему городу, ещё столько же в Москве и по несколько в столицах республик. — А что, запустим флэшмоб среди твоих малолетних фанатов, пускай фоткаются на фоне рекламы и выставляют фото с хаштегом "сердечный приступ рядом виснет", учитывая, что вы всё же решили назвать так альбом — "Сердечный приступ", — он выделяет мерзкой интонацией название. — Потом разыграем билета так четыре на твой ближайший тур и все в шоколаде будут. Очередная идея Антона воспринимается на ура. Помимо этого, он ещё и таскается с Принцем по многочисленным фотосессиям и интервью, больше для того, чтобы убить время, а ещё для того, чтобы тот не спизданул чего лишнего. Потому что отмывать чернуху всегда приходится именно ему. — Было бы неплохо засветиться на нескольких знаменитых ютуб-каналах, — как-то между строк бросает звезда, пока они едут на очередное интервью для интернет-издания. — Устрой это как-нибудь, например, можно было бы в "Зашкварные истории", люблю это шоу. Ты сам — один сплошной зашквар, — злостно думает Антон, но отвечает совсем другое. — Вряд ли получится. У них немного не твоя аудитория. Последнее время чувство раздраженности и озлобленности не покидает его ни на минуту, особенно, когда он с Принцем — тот, копия Попова, такая же самоуверенная и гулящая. Правда второй всё-таки талантливый и образованный, но это только больше бесит. Колкая обида затаилась где-то под ребрами и отзывается лютой ненавистью, потому что стоило только парню привыкнуть к художнику, привязаться к нему и в некой мере понять, как тот снова сделал выпад, отдаляя себя примерно в расстояние к другой галактике. Типа, мы неплохо общались последнее время, поэтому не удивительно, что я, блять, волнуюсь за тебя! — логичные ответы чаще всего приходят тогда, когда они уже никому не нужны. Я же не такая самовлюбленная, думающая только о себе, мразь, как ты. Я склонен к эмпатии, если ты, сука, знаешь значение этого слова! За всё это время он не раз ведет ожесточенные словесные перепалки с Арсением, правда, только у себя в голове. Предполагает каждую его фразу, тон, каким он будет говорить, жесты и как будет кривить рожу, к которой прямо-таки хочется приложить кулак. Кажется, у кого-то едет крыша. В кофейню не заглядывает специально: боится, что, увидев его, не сдержится и подпортит красивую, но измученную далеко не тяжким трудом, физиономию. Устроит публичный погром и пошлет к чертям собачим своё "никаких глубоких чувств на людях". Ненависть, знаете ли, тоже чувство глубинное. Он и не догадывается, что всё это время Арсением в кофейне даже не пахнет. Спустя неделю слепая ярость утихает, уступая место омерзению. Антон жалеет, что потратил своё время на такого человека, но ещё больше — что поверил в него. В то, что весь этот лоск — образ для "чужих", на самом деле он человек милосердный и понимающий. Только вот кто сказал, что Антон не входит в состав этих "чужих"?! Попытки понять их взаимоотношения заканчиваются громким провалом и взрывом в голове парня. Со стороны Шастуна, до того момента их можно было назвать приятельскими, так сказать, повесить ярлык и двигаться дальше. А вот сторону Попова Антон не понимал вообще. Кто он для него? Представитель серой массы, лишенных творческой жилки? Приятель? Враг? Не друг, не брат и не советчик. Антон не копается в себе, не ищет ответ на вопрос: "Почему его выбесил тот факт, что Арсений позволяет себе заниматься сексом с кем захочет и когда захочет?". А зря, возможно бы это открыло ему возможность с другой стороны глянуть на их тандем. К концу второй недели ему становится наплевать. Был в его жизни Арсений и пусть, всему в этом мире приходит конец, так что прекращения их общения кажется песчинкой в Сахаре, по сравнению с другими глобальными катастрофами. Рожа Арса не мелькнула, когда он обедал в кофейне, и это только укрепила в нём уверенность в том, что больше не нуждается в общении с художником. Хотя стоит признать, тот открыл ему новый способ смотреть на мир и человечество в целом: Антон действительно перестал в полной мере осуждать людей, с которыми не сходится в видении жизни. Ей-Богу, ещё чуть-чуть и Принца уважать начну! — ухмыляется он своим мыслям. Усталость невесомо касается Шастуна стоит только пятничному дню начаться, после обеда она уже сковывает всё его тело своими крепкими объятиями. Последние две недели он не давал себе возможности и выдохнуть спокойно, лишь единожды встретившись на прошлых выходных с Позом. И то их разговор не клеился, потому что Антон был раздражен, но называть имя раздражителя не собирался. Вроде бы Дима и сам не догадался. Его друг не глупый, не понять, что что-то не так — невозможно, но влезать в это без желания Шаста не спешит. Он всё ещё не понимает почему тот таскается с художником, почему просто не пошлёт нахуй, как тот делает с другими, да и с самим Шастуном, раз он выглядит как прокисшее молоко. Когда Антон подходит к своему подъезду, на улице уже темнеет, поэтому внутри его встречает жёлтый свет низковольтной лампочки и тёмное пятно, сидящее на ступеньках. Их подъезд часто становится убежищем для представителей бродяжества в холодную пору. Жильцы то ли смирились с ними, то ли прониклись милосердием, мол, не справляют нужду на лестничной клетке — уже хорошо. Взгляд скользит по красным кроссам, которые куплены явно не за пятьсот рублей. — Ну и хули ты тут забыл? — беззлобно, скорее устало спрашивает. Арсений подрывается, как ошпаренный, поправляет курточку, стряхивая пыль, затем очки, как бы проверяя прикрывают ли они всё, что нужно, и только потом смотрит на Антона, аккуратно улыбаясь. У художника феноменальная зрительная память и ею не пользоваться — себя не уважать. Адреса он не то, что не помнит, даже не знает, поэтому, словив такси, просто указывает в каком направлении ехать. — Я поговорить пришёл, — начинает он, поднимаясь за Шастуном. — Прозвучит кончено, но... Давай начнём всё сначала. Антон резко тормозит, поворачиваясь к говорившему. И без того высокий, он, стоящий на пару ступенек выше, выглядит недосягаемым. — Ты че вообще ебанулся? Мы с тобой не влюблённые подростки с сопливой мелодрамы, — он насмешливо улыбается, и Арсений воспринимает это, как хороший знак. — Я же говорил, что прозвучит кончено... Они останавливаются на седьмом этаже, и парень проводит быстрые махинации с ключом и замком, после чего открывает дверь и жестом приглашает незваного гостя внутрь. Воздух в квартире спертый, что на контрасте играет с всегда проветренной, светлой и чистой квартирой Арса. К ногам падает пара домашних тапок, заботливо предоставлены хозяином. Раздевшись в маленькой прихожей Антон указывает в сторону кухни, как бы приглашая, пока сам исчезает где-то в спальне. — Ну ты и свинина! — выкрикивает Арсений, блуждая взглядом по белой столешнице кухонных тумбочек, что сейчас являли собой полотном для рассыпанного сахара, круглых разводов от чашки и ещё несколько жирных пятен. — Обычная холостяцкая хата, — отвечает хозяин, возвращаясь уже в свободных спортивных штанах и футболке, держа в руках пакет с продуктами. — Я тоже, вроде, не со служанкой живу, но контраст прямо-таки очевидный, — страдальчески выдыхает он, падая на табуретку. — Это ты, а это — я, отъебись же от меня, — напевает Шастун и начинает ржать со своей же рифмы. Арсений тоже не сдерживается, улыбается, закатывая глаза. — А что это ты очки не снимаешь? Блатным и ночью солнце светит? Новый поток хохота наполняет, комнату, они общаются так словно и не было между ними раздора, и Антон не желал приложиться к картине под названием "лицо Арсентия", и вообще они уже дружат пару тройку лет. С Поповым бывает так божественно легко, как ни с кем другим. И в тоже время до скрежета зубов сложно. Только вот сейчас его улыбка спала, изменившаяся непонятным смятением. — Да это так, для красоты, — звучит настолько неубедительно, что ему хочется ударить себя по лицу. Но его, очевидно, опередили. Антон не тупой — всё понимает. Поэтому молча подходит, наклоняется и поддевает пальцем ушко очков, аккуратно убирая их с лица. Недовольно цоканье слетает с языка Шастуна, и он лишь качает головой. Арсению побои не идут. А ещё недавно он и сам так желал разукрасить художника. — Ну и как тебя угораздило получить такой презент? — садится рядом на табуретку, напрочь забывая об остром желании есть. — На хулиганов наткнулся, когда выходил из дома друга, — он запинается на последнем слове и Антону не нужно слаживать дважды два, чтобы понять, кого он именует "другом". Осадок с прошлого конфликта поднимается на поверхность, лёгкой горечью напоминая о себе. Оба понимают, что были неправы, но никто не решается это признать. Слова, вертящиеся на кончике языка, воспринимаются сложно, а озвучить их кажется совсем невозможным. Однако он собирает себя в кучу, выдыхает и поднимает глаза-льдинки на так близко сидящего собеседника. — Я здесь, потому что ты был прав. Мне стоит поменять что-то в своей жизни. — И сразу же становится легко. Словно простая истина, только вылетев из уст стала остаточно им осмысленна и принята. — И у тебя, вроде как, похожая ситуация, так почему бы нам не помочь друг другу. Спустя бесконечный список их противоположностей, появляется точка, которая объединяет два совершенно не похожих человека. Общая заебанность собственной жизнью. Арс любит постоянство. Одна и та же квартира, одно кафе, напиток в нём, алкоголь, производитель красок и ещё куча мелочей, из которых он состоит. Поток людей вечно сменяется, а то, что близко сердцу остаётся неизменным. Шаст всегда был за размерную, кто-то бы даже сказал — скучную — жизнь. Работа, которая временами так цепляла, что вдохнуть лишний раз не в тему казалось кощунством, и выходные с поездками за продуктами, футболом и встречей с друзьями. Он окружает себя минимальным количеством людей, с которыми приятно и не нужно притворяться. Одно и то же, раз за разом, рутина, разбавляемая только поездками в Воронеж к семье, и то он не был там уже около полугода. — Допустим, — спокойно отвечает Антон отодвигаясь. — Но ты же тварь последняя, Попов. Какова вероятность, что ты не пошлёшь нахуй при первом же недовольстве? — Я и сейчас недовольный твоими словами и ничего же, молчу, — улыбка скользит на губах и сменяется смущением. — Да, я дохрена импульсивный, ничего не могу с этим поделать! Но я постараюсь, правда. Это, в некой мере признание, даётся сложно, парень видит это. Видит и слышит искренность, которая очень редко появлялась в их разговорах, да и в целом в Арсении. Ему хочется понимать его, учиться общаться не только с простыми, приятными, а из такими как он. В конце концов понять его! — Расскажи мне, что раздражает тебя больше всего? — Когда люди лезут не в свое дело, ну ты это уже понял наглядно, — Арсений сам же и фыркает, возвращаясь мысленно к тому вечеру. — Люто ненавижу осуждение из-за того, что кто-то живёт не так, как осуждающий человек. Терпеть не могу, когда задницу лижут, тех, кто рассуждает тривиально, думающий, что их мнение единственное верное. В общем, много чего. Антон шумно выдыхает, понимая, что этот список художник может и до утра продолжать. — Арс, а что ты любишь? — если "чёрный" список был вполне предсказуем, то с этих знаний у парня вообще ноль. Тот тоже не спешит отвечать, задумывается, прикусывая нижнюю губу. О ненависти всегда говорить проще, чем о любви. Особенно, когда понятие "любви" для тебя размытое и непрочувствованное толком. — Тишину люблю, чтобы молчание было комфортным. Людей со своей позицией люблю, но только тех, у которых она ограничивается на них, без принудительного навязывания другим. Чтобы вести диалог было не скучно, — он делает паузу, сомневаюсь, стоит ли добавлять это. — Как у нас сейчас. — Хорошо. Я понял тебя, — коротко отвечает Антон и поднимается, чтобы все-таки заняться готовкой. Арсений ему подобные вопросы не задаёт. Ответы ему кажутся слишком простыми и очевидными. Что ненавидит Антон? Показуху в взаимоотношениях с другими людьми. Неоправданно самоуверенных не любит. А что любит? Ответ ещё проще: Антон любит, когда всё хорошо. Чтобы зарплата пришла вовремя, чтобы ипотека без проблем оплачивалась, чтобы все были живы и здоровы. Он не воспринимает плохие ситуации, проблемы, как то, что разбавляет размерную жизнь, скорее то, что нужно максимально быстро искоренить. На самом деле только сейчас Арсений по-настоящему становится проблемой Антона. Ведь стоит его только подпустить ближе и жизнь становиться спокойной только во сне.