Рисуя круг

Перед сном Арсений поддался волнениям из-за своего здоровья. В глазах темнело, стоило только резко подняться или повернуться быстрее обычного. Аппетит, который и раньше был никудышным, сейчас — пропал вовсе. Даже самый простой салат во время обеда с Матвиенко, остался нетронут, пока коротышка уплетал за обе щеки килограммовый стейк и радовался жизни. Если бы не кофе и раз через раз, оказывающийся в руках круассан, — Арсения можно было бы использовать вместо стекла и прекрасно видеть внешний мир. Разменяв третий десяток, он научился многому, не всегда полезному и редко приятному, однако среди всего этого не было самого важного: мужчина катастрофически не умел заботиться о себе. Готовил скудно и редко, ограничиваясь самыми простыми блюдами: омлетом на завтрак, гречкой на обед и мартини на ужин. Грипп или ОРВИ, поочередно посещали его в период перехода осени в зиму, а лечил их тем, что советовал фармацевт в аптеке, совсем не торопясь в поликлинику. Всё это славянский менталитет, человек что будет терпеть до адской боли и в итоге переплатит в три раза за лекарства, но никогда не признает, что в зародыше болезни, да ещё и с консультацией специалиста, вылечился бы гораздо быстрее и экономней. По правде говоря, терпеть он не мог все эти прелести больничной жизни: запах хлорки, жёлто-зеленые лица болеющих, очереди, в основном из людей преклонного возраста. Заходишь внутрь — плохо освещённый коридор веет удрученностью, которой пропитаны стены: кто-то прощался со спортивной карьерой в травматологии, в кардиологии выносят приговор "порок сердца" только родившемуся ребёнку, возле дверей реанимации не могут усидеть на месте родственники, измученные ожиданием результата операции. Это не роддом, чтобы все были счастливы. Атмосфера совсем не вдохновляет, наоборот — возвращает, буквально вталкивает в реальность, где нет места розовым очкам и ярким краскам, и если первыми художник не одарен, то вторых просто не хочет лишаться. Арсений всеми силами избегает это место, особенно в моменты, когда его настроение на прямую зависит от внешних факторов. И, вроде бы, сменив хмурые, выкрашенные в сине-белые стены городской больницы Омска на частную, светлую и просторную питерскую поликлинику, должно было что-то поменяться, но нет. Обстановка — другая, причины, по которым люди оказываются здесь — одни и те же. Электронная карточка красуется несколькими записями трехгодовалой давности, когда Попов умудрился сломать руку, поскользнувшись на ступеньках и неудачно приземлившись. И то только потому что без гипса не обойтись. Он не умеет заботиться о себе, а человек, который бы был рядом и делал это за него, так и не появился. Был Матвиенко, который и таскался с ним максимально часто, когда тот учился есть левой рукой, но и он не всегда мог быть поблизости. Арсений не помнит благодарил ли его за это. Сейчас в осмотре специалистов он не нуждается, причина упадка сил ясна, как божий день — усталость вперемешку с его образом жизни дают о себе знать. Когда тебе уже ближе к сорока, нежели к тридцати — как бы это не пугало художника — четырехчасовой сон и попойки с энергичными танцами до утра дают о себе знать. Возможно, осознание этого и стает движущей силой, чтобы сделать первый шаг для перемирия с Шастуном. Он пока единственный из бесконечного списка знакомых, кто не видел в художнике потенциального собутыльника. И ведь показывал свою неприязнь открыто, что, в понимании Арсения, заслуживает уважения, как бы странно это не звучало. Сейчас бы уважать того, кто тебя ненавидит. Когда тебе в открытую обосновано говорят о том, что ты мерзкая личность, помимо воли хочется доказать обратное. Для себя Попов решает, что перестанет пить. Если не окончатьльно, то хотя бы не в таком количестве и не так часто. Это не одно из тех обещаний, что люди дают себе по понедельникам, в этом плане он критичен — его слово для него же закон. Пустые слова самому себе — глупая трата времени и нервов, никто его не заставляет, да и сам Арсений является полным хозяином своей жизни, поэтому недержании своего же обещания для него равно неуважению к себе. Вот кого-кого, а себя он чтил. Этот визит Антон готов назвать самой большой неожиданностью за последний год. Не то, чтобы он вот настолько скучно живёт, скорее факт, что Арсений сам пришёл, сам проявил инициативу к примирению и сам признал свою неправоту — становится похожим на чудо. Они разговаривали в основном спокойно, непринужденно, иногда напряженно, когда касались тем непривычных для художника. Его желание открыться было заметно так же хорошо, как и то насколько сложно это ему далось. А обсуждали они довольно простые вещи, такие запросто с приятелем можно обговорить, не то, что с другом. В толпе, но один, — это более чем полно опишет его. Антон ёжится, словно от холода из-за этой мысли, поэтому натягивает одеяло до подбородка. Сон уже битый час не навещает его уставшее за рабочую неделю тело, зато мысли об Арсении — одна быстрее другой. Антон любит, когда у каждой вещи, явления, человека есть свое название — ярлык — который коротко и точно опишет всё, что его окружает. С художником так не канает. Он сложный, непонятный, грубый, чёрствый— это на первый взгляд. Стоит тебе завоевать хоть кроху его доверия, и он покажет, что не железная, бесчувственная машина, что способен не только на агрессию. А что же о нём думают те, кому он открылся ещё больше? На ум приходит один Матвиенко, который не раз говорил Антону и Диме, что они преувеличивают его негативные стороны. Может, Арсений так и не переросший подросток?! Или у него пограничное расстройство личности. Парень помнит этот термин ещё со времен университета и предмета "общей психологии". Не то, чтобы они изучали симптоматику заболевании, наоборот —стандартные, всем присущие психологические процессы и явления. Просто их преподавательница так любила свой предмет, что заваливала студентов этой не нужной — для их специальности — информацией. Он слушал, больше ради приличия, чем интереса, и вот оказывается кое-что и всплыло в его памяти хриплым старушеским голосом: "Пограничник — это дитё, которое недолюбили". Параллельно с этим голос Арса врезается рассказом о ранней смерти матери и алкоголизме бати. На этом, в принципе, информация заканчивается, но её вполне достаточно, чтобы додумать. Антон насильно выключает в себе психоаналитика, когда цепь мыслей доводит до того, что место Арсения — в дурке, и перевернувшись на бок, концентрирует свои мысли на ерунде, типа, планов на завтра, после чего медленно засыпает. Знаний Шастуна недостаточно, ему неизвестно, что люди с пограничным расстройством личности — влюбчивы до невозможности, цепляются за партнёра, как за последнюю соломинку, желая направить на себя всю их любовь. Ту, которой не было, когда они под стол ходили. Арсений не такой. Ему любовь чужда, а потому и не нужна. Любить себя — вполне достаточная форма для его существования. Эта размерная, однотонная ночь разбавляется вихрем ветра, что громко шумит за окнами. Обоим сложно уснуть, погруженным в свои мысли, свои тайные переживания и страхи. Разница в том, что Антон думает об Арсении, а Арсений — о себе же самом. Пробуждение выходит смазанное, Антон долго ворочается, подбирая удачную позу для того, чтобы вздремнуть ещё на несколько часов, но ничего не получается: свет из незакрытого шторой окна, мешает в полной мере окунуться в царство Морфея и в один момент все эти попытки превращаются в глупую трату времени. Около десяти, когда парень всё же вынырнул из тёплого одеяла и его тело сразу же покрывается гусиной кожей: температура в квартире в среднем двадцать градусов, что вроде бы и достаточно для существования, но только не для теплолюбивого Шастуна. Мятая футболка находится где-то под подушкой и оседает на теле, не сильно пряча от холодного воздуха. По квартире передвигается медленно, словно под гипнозом, что совсем не похоже на него в будние дни, когда всё буквально летает в спешке. Пока чайник греется успевает вытереть столешницу от липких пятен и даже вымыть пару тарелок. Не то чтобы Арсений прямо так сильно его пристыдил вчерашним высказыванием, но пить кофе в чистоте однозначно приятнее. Успевает ещё вынести мусор к мусоропроводу и споткнуться о порог, балансируя несколько секунд, однако-таки не упав, продолжить свой путь. По субботам Антон ленивый. Пейзаж за окном совсем не радует. Всему вина не старый дворик с такой же старой детской площадкой и не голая крона деревьев, что вгоняет в тоску. Погода хуебенит сегодня не по-детски: сначала был мелкий дождь, что быстро сменился солнечными лучами, которые старательно пробивались сквозь тучи. И вроде бы всё стало хорошо, пока в один момент, от прочтения новостей футбола Антоне отвлекло систематическое постукивание крупиц льда, что за десять минут умудрились обелить всё вокруг, а за двадцать — сменится мелким дождем и исчезнуть с лица Земли, словно это было только виденье. И так по кругу. Не удивительно, что голова раскалывалась, хоть Антон и не пил прошлым вечером и у него были планы пойти попинать мяч — он решил променять их на уютный вечер дома, пересмотрев все части Гарри Поттера в очередной раз. Сегодня такой день, когда все планы Шастуна изначально идут наперекосяк, поэтому он почти не удивился, когда услышал звонок в дверь. Но всё же больше задался не озвученным вопросом, потому что его редко беспокоят гости, если кто и намеревается зайти из друзей — они обязательно предупредят. — Кто? — кричит он с ноткой недовольства, не доходя до двери. — Конь в пальто! — приглушенный ответ доносится до него с легким саркастическим разукрашиванием и ему без надобности смотреть в глазок, чтобы понять кто это. Открыв двери, первое, что он видит, это улыбающаяся рожа в солнечных очках с мокрыми, прилипшими ко лбу чёрными волосами. Антон безмолвно пропускает незваного гостя, терпеливо ждет пока тот разденется, повесит верхнюю одежду на дверь прихожей, скинет обувь и сам же достанет тапки с полки для обуви. — А ты быстро адаптируешься, — комментирует происходящее Шастун, подпирая спиной стену. — Может, ты сам и кофе себе сделаешь, а я пока надену что-то потеплее. — Какой уровень гостеприимства! Может, и сделаю, — на этот раз он сразу скидывает с себя очки, открывая взгляд на припухший глаз с попыткой скрыть синеву с помощью бабской косметики. Пока руки механично перебирают кучу вещей, выискивая нужное, Антон думает о том, насколько бы ещё было красивее лицо Арсения, заботься бы тот о своем здоровье и сне. Насколько бы было меньше морщин, хоть те озорные, вокруг глаз, когда тот смеётся, и умиляли; каким бы было его лицо без мешков под глазами от недосыпа. Всё ещё сонный с щетиной он и рядом не стоял с таким свежим, всегда гладковыбритым художником. Несовершенное совершенство. — Лови! — Арсению в руки летит чёрная толстовка и он, скооперировавшись, метко ловит. — Надевать кожанку, хоть и утеплённую, очень опрометчивое решение. Вон у тебя и водолазка вся промокла. — Когда я выходил моросил легкий дождик! А вообще, не стоило, правда, мне и так нормально. — Не базарь, — отмахивается парень, падая на стул напротив и подпирая рукой голову. — Я её на втором курсе ещё купил, думаю, на тебя она не сильно велика будет. Арсения пронизывает колкое чувство ностальгии о заботе мамы, потому что только она в его жизни беспокоилась о таких, казалось бы, мелочах. Сейчас это ощущается так непривычно, словно какому-то проходимому человеку не плевать на него. Грустная улыбка проскальзывает на губах пока он прямо в кухне, поднявшись, скидывает свой гольф, и натаскивает широкую, тёплую толстовку. Она пахла приятным, чисто мужским запахом, и хоть сам Арсений предпочитал в духах что-то более цитрусовое, этот его не отталкивал. Взгляд дольше положенного останавливается на голом животе мужчины, на котором можно заметить неярко выраженные кубики, когда тот напрягал мышцы. Хаотичная россыпь родинок на бледной коже притягивала взор Антона, словно он пытался сложить Малую Медведицу из них. — Неплохо, — он закатывает рукава, что почти полностью прикрывали его пальцы, и ухмыляется, переведя надпись, — "Оставайся сильным" — как мило, Шастун. — Говорю же, второй курс. В борьбе с учёбой все средства хороши. У тебя наверняка тоже какой-то талисман был во время сессии? — Я не учился в ВУЗе, Антон, — спокойно отвечает Арсений, делая глоток, успевшего остыть, кофе. — Сразу же после школы я пошёл на работу, чтобы заработать достаточно для съема отдельной квартиры сначала в Омске, затем — в Питере. Поначалу было не до учёбы, а теперь и нужды в ней нет. В этот момент даже вдох кажется неуместным. Так желающий искренности от художника Антон, слыша её, видя в спокойном, чуть мрачноватом выражении лица, теряется, не находит что сказать и в целом чувствует себя неуютно. Неудобно, он не знает, что сказать — наверное, впервые за всю свою жизнь — потому что это Арсений, а такие факты от него — не пустая болтовня. Это не его очередная попытка скрыть свою тёмную сторону жизни за язвительными упрёками и дерзостью. Это правда, которая кажется Попову никому не нужной, но оказывается такой важной, не в самом смысле слов, а в их озвучивании. В факте того, что он признал. По нему не скажешь, что он — человек не образованный. Да и где это видано, чтобы ученик со серебряной медалью не продолжил учиться? В глупой и жестокой реальности. В книгах не напишут о том, как умный человек ничего не добился, Арсений и не хочет, чтобы о нем так писали. Как и каждому творцу, ему хочется, чтобы его имя ассоциировалось только с его картинами. Пока выходит только с дешёвыми драмами. — Я вообще не душу открывать тебе приехал, — он ловко опускает всё до уровня шутки. — А творчество. Собирайся, мы кое-куда едем. — О-о-о, нет, очередная тусовка? — Антон помимо воли кривится. — На них я уже насмотрелся, аж тошнит. — Это немного не то, о чём ты думаешь и вообще, какие светские тусовки начинаются раньше восьми вечера? Антон, проснись! — Действительно. — Хоть раз в своей жизни ты увидишь людей творческих, не искушённых благами и популярностью. Шевелись, они в два собираются. — Где собираются? — непонимающе переспрашивает парень, подавляя зевок. — А это я тебе скажу, как сядем в машину. Ну же, не тормози! — Надеюсь, это не какая-то секта, — выдыхает, медленно поднимаясь с табуретки и направляясь в спальню. — Если ты медлишь для того, чтобы позлить меня — у тебя прекрасно получается! — говорит в след Арсений и глупо улыбается. Погода за окном совсем не радует глаз. Плотное серое полотно затянуло небо и даже сильный ветер, мотающий крону туда-сюда не мог разорвать порочную блеклость. Моросящие крупицы дождя стучали по окну под углом и только одна мысль о том, что придется выйти наружу — заставляла ёжится, словно голое тело облили ледяной водой. Однако Антон смиренно скидывал домашнюю одежду, заменяя её широкими джинсами и свитером в сине-зелёно-жёлтую полоску. — Как всегда великолепно, — комментирует художник, увидев парня в дверном проёме. — Нужно будет как-то нарисовать тебя с натуры, если ты не против, конечно. — Наверно нет, — растерянно отвечает, всё ещё будучи немного сбитым с толку. — Пойдем уже. Слышать от Арсения что-то хорошее было несказанно приятно, до такого и привыкнуть легко, однако страшно. В какой-то момент это сменится уже не такой привычной грубостью, что может только разбить впечатлительного Шастуна. Это, наверное, и становится тем пунктом, что тормозит развитие их отношений: в один момент он причислит Попова к числу близких, чьи слова действительно имеют значения в его жизни и тот то ли специально, то ли случайно ранит парня своими ядовитыми словечками. И тогда Антон уже не сможет не обращать внимание на его выпады. Ему ещё никогда не было так страшно подпускать к себе кого-то близко. Потому что опасность ещё не приближалась с такой скоростью. В последнюю минуту всё же решается накинуть на длинную шею шарф и подталкивая Арсения к выходу спешит закрыть двери и оставить свои волнения на какое-то эфемерное "потом". Ситуация в машине кардинально меняется: в какой-то момент эти двое не видят нужды в разговорах и просто едут молча, лишь иногда указания Арса по поводу пути рассекают эту пустую тишину. Серость за окном давит на внутреннюю меланхолию обоих, никто не спешит даже радио включить, чтобы разбавляло монотонность рёва машин, так комфортной для размышлений. Арс проклинает себя за импульсивное решение нагрянуть к этому человеку с утра пораньше; за ту привязанность, что тонко ощущается хоть и сознательно отрицается, однако наибольше за то, что Антон повинуется его необъяснимым действиям, не отталкивает, не протестует. От этого и самому становиться сложнее сопротивляться. Если бы в его квартиру в рань постучал чудак с размытыми объяснениями куда нужно двигаться — он бы в ту же секунду был послан нахуй, не меньше. Ответственность за чужие чувства давит, потому что теперь грубить по любому поводу кажется кощунством и неоправданной неблагодарностью и колкие замечания — если они и вертятся на языке — проглатываются, заставляя горло неприятно першить. Быть безмолвно благодарным куда сложнее, чем кажется. Он пытается, в большей мере, не ради Антона, а ради мнительного комфорта, что тот дарит. Без нужды что-то говорить каждую секунду, с нелепыми подколами и серьёзными, грустными разговорами. Антону может показаться, что все эти искренние воспоминания — для него, но, в основном, эти открытия только помогают Арсению сильнее понять себя. А мнительный, потому что через силу всё же приходится переступать через себя. Машина останавливается возле старенького трёхэтажного дома в пятнадцати минутах ходьбы от центра. Это однозначно одно из тех зданий, построенных ещё в эпоху империи и теперь слегка отреставрировано, чтобы не портить весь свой исторический шарм. Даже окна здесь всё ещё деревянные, с уже размокшего из-за погоды дерева, и высокие, дающие понять, что потолки там не ниже двух с половиной, а то и трёх метров. — На самом деле, я не уверен, что они ещё занимаются подобным, но попробовать стоит, — говорит Арсений, направляясь ко второму подъезду. Парень ставит машину на сигнализацию и немного подбегает, чтобы догнать мужчину. Они оказываются возле дверей, на которых нет даже домофона, а они, на секундочку, почти что в самом центре города! Именно поэтому Антон жмурится, ожидая что парадная встретит их зловониями, однако его глаза становятся по пять рублей, когда он видит ступеньки укрытые, потертым, но всё же ковром, а на подоконнике красуется размашистый фикус. Они останавливаются на втором этаже возле двустворчатой бледно-голубой двери с вычурной резьбой и кое-где облезшей краской. Художник нажимает на, не первой новизны, звонок и спустя несколько мгновений дверь открывается. — Арсюша, это ты? — на лице женщины лет шестидесяти появляется гримаса удивления, однако она быстро исчезает, уступая место ласковой, почти материнской, улыбке. — Мы и не думали, что ты ещё наведаешься к нам. Нил Александрович, дорогой, посмотри кто пришел! Назвать эту женщину "бабушкой" даже у себя в голове было кощунством, несмотря на то, что долго прожитые годы оставили свой след на лице и руках, пальцы которых скрутил ревматизм. Её волосы были собраны в аккуратный пучок, а маленькое, кругловатое тело спрятано за длинным серым платьем с белым воротником. На ушах были массивные серьги с синим аметистом, что прекрасно дополняли блёклую синеву её глаз. Из глубины квартиры вышел мужчина приблизительно того же возраста, одетый в тёмные брюки со стрелками и теплую вязаную жилетку поверх рубашки. Он надел очки, до этого висящие на веревке у него на шее и улыбнулся, спустя несколько секунд разглядывания, узнав мужчину. — Арсений! Мы так по тебе скучали! — они поочередно обняли его и когда тот отстранился, Антон готов был поклясться, он видел слёзы на его глазах. — Я тоже, тоже. Сколько же мы не виделись, лет шесть? Или все восемь? А вы всё же занимаетесь тем самым, — Шастун готов признать: более искренней улыбки на лице брюнета он ещё не видел. — Не можем мы без молодёжи! Не приходи сюда никто, давно бы уже одурели, не так ли, Любовь Ефимовна? — он с теплотой смотрит на женщину, беря её руку в свои, легонько массируя пальцы. Много ума не надо, чтобы понять, что они семейная пара. — Безусловно. Так эти молодые черти ещё и помогают нам! Недавно соседка сверху залила нам все потолки, а они умудрились за неделю всю сумму на ремонт собрать. Ещё обязательно кто-то да принесет гостинцы, так сказать, помогают старикам, знают, что пенсия — чистые слёзы. А я половину жизни отдала филармонии, и какая мне теперь за это благодарность?! Она трагически выдохнула, прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу подобно актрисе драматического театра. — Дорогая, что же ты держишь своими речами гостей в прихожей, они наверняка утомились уже. — Действительно, Арсюша, может, ты познакомишь нас со своим спутником? — Ах, да, конечно! Это мой друг — Антон, — парень замечает, как того немного передергивает на слове "друг" и это почти не оскорбляет его. — Любовь Ефимовна и Нил Александрович, — за двоих отвечает женщина и протягивает к нему свои руки. — Очень приятно, Антош. — Мне тоже очень приятно, — искренне выдыхает он ей в плечо. — Любовь моя, если ты будешь так тонуть в объятиях с каждым молодым человеком боюсь, у меня инфаркт случится из-за ревности. В ответ Любовь Ефимовна заливисто засмеялась, совсем как юная девушка и выпустила Антона с оков своих рук. — Раздевайтесь и проходите в зал, там есть печенье и чай, подождем до двух, а потом начнем, — она подбодряющее похлопала парня по спине и скрылась за дверью кухни, прихватив с собой мужа. За время его отсутствия в этом доме практически ничего не изменилось, вешалка, как и зеркало, висело на своих местах, такие же старые, но заново полакированы. Зато внешность этой пары сменились до неузнаваемости: их лица ссохлись, оставляя глубокие морщины на лбу и щеках, а седина полностью охватила их волосы так, что Любовь Ефимовна перестала краситься хной, как шесть лет назад. За это время постарел и сам Арсений. В просторном зале в четыре ряда были выставлены стульчики по пять в каждом, а в конце было и несколько лавочек. С одной стороны, стоял шаткий диван, однако никто из присутствующих не спешил его занимать, зная, что это почетное место хозяев. В углу валялось несколько диванных подушек, на которые садились те, кто не успел занять свободные места. В центре внимания — пианино, стул и ещё немного пространства, чтобы человеку было удобно стоять, пока все глаза устремлены на него. Вдоль стены стоял буфет, прикрытый красивой белоснежной салфеткой, на которой стояли чайничек, чашки и пиала, доверху засыпанная домашним печеньем. Когда они вошли, половина мест были уже заняты. В основном, молодыми людьми, возраста Шастуна, некоторые и младше, совсем студенты, и несколько пожилых — друзей пары. Каждый сидел свой компанией негромко обсуждая что-то то и дело заливаясь тихим смехом. Они заняли места в середине и Арсений, изловчившись, принес две чашки с чаем и несколько печенюшек. — Любовь Ефимовна была заведующей городской филармонии, работала там лет тридцать, не меньше, сначала обычным организатором, потом и поднялась по карьерной лестнице. Нил Александрович работал там же, только дирижёром, они и познакомились там, когда им было немного за тридцать, влюбились, говорят, как дети малые, с первого взгляда, но своих детей, к сожалению, у них так и не получилось заиметь. Они держатся друг за друга, как за самое ценное, мало я встречал пар, чтобы в таком возрасте, а смотрели друг на друга, словно каждый день заново влюблялись. Это такая сопливая романтика. Я же наткнулся на них чуть ли не в первые недели после переезда, парень, с которым мы снимали жильё ходил туда, а узнав, что я вроде как, тоже человек творческий, затащил сюда. — А почему ты прекратил приходить? Вопрос вроде бы простой, да и логичный, а проходится по сознанию Арсения, как лезвие по горлу, заставляя того подавиться воздухом, затупив взгляд на чашку ещё советского производства. Проходит несколько минут, не меньше, Антон успевает смирится с тем, что ответа не услышит, когда голос таки прорезается и выливается тоской: — Получается, я поменял одно окружение на совершенно другое. Он забирает чашки, сославшись на то, что уже без пяти два и скоро всё начнётся, и на то, что тут принято убирать после себя самого, поднимается и выходит на кухню, краем глаза замечая, как чета приветствует кого-то у входа. Кухня такая же, как и в те самые времена, маленькая, но аккуратная с шторами в клетку и такой же скатертью. Даже вязаная крючком салфетка на подоконнике осталась та же и помыв после себя посуду, он вернулся к ней, с ностальгической улыбкой вспоминая, как прятал деньги под неё, чтобы помочь старикам, потому что сами они их брать отказывались. Да и вообще не считали нужным, чтобы о них заботились, хотя сами всегда заботились о пришедших. Вспомнив былую привычку, он достал с карманов джинсов всю наличку, забрал себе обратно самые мелкие деньги, сунув под вязаное полотно всё остальное. Поменялся не только он, но и та сумма, что он подкладывал. Только вот второе, в отличии от первого — только в лучшую сторону. Попов знал, что всё так будет. Острая ностальгия вскроет уже зарубцевавшиеся шрамы души и снова станет больно: не так, как тогда, но одинаково неприятно. Привести сюда Антона было внутренним зовом и поводом, чтобы вернуться, как бы не было стыдно. Спустя пару минут, после него, вернулись и хозяева квартиры, а некогда полупустая комната, — стала под завязку забитой, так, что некоторым пришлось просто стоять у дверей из-за недостатка пространства. Нил Александрович становится возле пианино, положив на него руку, осматривает каждого и останавливает тёплый взгляд на жене, улыбнувшись одними уголками губ. — Всем здравствуйте. Я бы хотел начать этот прекрасный, хоть и хмурый день с самого прекрасного, сложного и одновременно лёгкого чувства. Чувства любви. Мы с Любовью Ефимовной пересеклись довольно поздно, у меня уже был один неудачный брак за плечами, а она — на момент нашего знакомства — была обручена с другим. Однако любящим сердцам не помешает ни одно физическое препятствие, если им суждено быть вместе. Эти строчки я написал после одного из первых приёмов, что столкнули нас нос к носу. Мужчина послал ласковую улыбку в сторону жены, а затем прокашлялся, чтобы внятно и громко зачитать: "Любовь любовью обожгла, Любовь с любовью мимо шла, В объятья не ко мне – досадно, Да будет всё оно неладно! Любить Любовь — себя казнить, Но без неё не могу жить. Любовь, ну дай же мне надежду! Простите вы меня невежду. Вы не моя, а я — не ваш, Но этот вальс уж точно наш. Любовь с Любовью нас вскружила, Любовь нас в танце посетила. Любви уж точно не бывает много, Как в глазах ваших — голубого. Мне б с вами век, а может и вечность, Надеюсь я на вашу человечность". Глухие хлопки наполнили пространство, на что мужчина только поклонился, присаживаясь рядом с женой и трепетно вытерев слёзы в уголках её глаз, воровато поцеловал в макушку, словно юнец, обнимая супругу за плечи. Смотря на всю эту картину, Антон грустно улыбнулся, вспоминая своих родителей. Впервые за продолжительное время его потянуло домой. Следом вышла влюблённая пара студентов, что декларировала стихи, посещая друг другу самые сладкие любовные строчки. После них вышел парень на несколько лет моложе самого Антона и сыграл на гитаре армейскую песню, о девочке, что ночами пишет письма, а днями ждёт ответа. Музыкальную паузу продолжило соло на пианино от Любовь Ефремовны, кажется, это было что-то из Шопена. Арсений исподтишка поглядывал за увлеченным Антоном, глаза которого сияли, выдавая счастье и делая его ещё моложе. Хотя куда уж больше. Хоть кого-то я смог осчастливить, — с тоской подытожил Арсений под хлопки присутствующих. Немая пауза затянулась, так бывало, когда никто не решался идти и Антон, вдохновленный всеми этими людьми, поднялся, прося у недавно поющего парня гитару. Глаза художниках полезли на лоб, когда тот подвинул стул возле пианино, сел на него, провел пальцами по струнам, словно проверял работоспособность инструмента, а затем взглянул на сидящих, как бы ища поддержку. — И лампа не горит. И врут календари. И если ты давно хотела что-то мне сказать — то говори, — равномерно пропел он и поднял свои глаза на проигрыше, утыкаясь прямо в два заледеневших озера, что с неприкрытым интересом разглядывали его. С каждым днём Антон всё больше удивлял, вызывая неоднозначные, противоположные чувства. Сейчас, что-то внутри Арсения сжалось, натянулось, как струна, и не давало спокойно ни выдохнуть, ни прислушаться. Мысли о том, что эта песня - месседж ему, отбрасывается в глубину подсознания, потому что, серьёзно, это уже слишком. Арсений любил, когда внимание акцентировали на нём, но никогда прежде оно не было таким интимным, что-то, что должен видеть только он один. Или он просто хочет, чтобы так было. — Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда, — пропел эту строчку дважды напоследок, а затем ещё отыграл несколько аккордов, и музыка стихла. Он встал, поклонился под звуки аплодисментов и вернулся на своё место. — Шастун, а ты не говорил, что занимался не только фортепиано, — приглушено проговорил Арсений, пытаясь не мешать парню, вышедшему на импровизированную сцену. — А, это, я сам научился в студенческие годы, — он легко махнул рукой, находясь в некой эйфории после выступления. Даже голос почти не подвёл. — Ты не представляешь насколько сильно девочки-студентки готовы отдаться после пары тройки песен Сплин. Антон усмехнулся, вспоминая тёплые вечера с гитарой в сквере в кругу друзей и красивых девчонок, приводивших не менее красивых подружек. Пиво, хохот на весь парк, безрассудные прогулы пар — всё казалось таким давним для Антона, хотя на деле и десяти лет не прошло с дня выпуска. Я постарел раньше времени. — Могу попробовать, — коротко ответил Арсений, отворачиваясь от собеседника в сторону выступающего, тем самым как бы заканчивая дискуссию. Они и сами не заметили, как быстро всё подошло к концу и первые люди начали вываливаться из квартиры. Художник смотрел поочередно то на свои руки, то на пальцы Шастуна, что нервно крутили кольцо на указательном. Тот и сам погрузился в глубину своих размышлений, не замечая ничего вокруг. Арсению впервые так сильно хотелось прочесть чьи-то мысли. — Арсюш, Антош, подойдите сюда, — звонкий голос Любовь Ефимовны словно вывел из транса обоих, и они синхронно дернулись. — Подождите вы — Арсений Попов? — воскликнула юная девушка лет девятнадцати, не больше. — Ну да. — Нил Александрович и Любовь Ефимовна очень часто лестно отзывались о вас и вашем творчестве, что уж там говорить, они на самом видном месте повесили вашу работу, — она указала ладоней в центр стены, на которой расположился натюрморт из пышного букета пион в вазе — любимых цветов хозяйки. Действительно, художник и забыл, что подарил супругам свое лучшее, на тот момент, творение. — Сказочно подобрана палитра цветов, хотелось бы увидеть вашу выставку. — Я думаю над этим, — соврал он с натянутой улыбкой. Он ни черта об этом не думал. Антон похлопал его по плечу, привлекая внимание, и они двинулись к женщине всё ещё сидящей на диване, пока её муж провожал гостей. Они сели на стулья, что были напротив. — Ну, рассказывай, как у тебя дела? — проворковала она, а затем продолжила серьезнее. — Ходят слухи, что ты стал очень грубым и бессердечным. Я хочу верить, что это только слухи, потому что помню, сколько в твоем сердце тепла и любви, хоть на тот момент ты отрицал её существование. И даже не пытайся меня переубедить. — Не буду, — активно помотал головой, скрывая этим движением тоску в глазах. — Я даже знать не хочу, что тебя испортило: новое творческое поколения или кто-то другой… Ну, ты сам понимаешь. Арсений громко сглотнул, но тяжёлый ком так и не исчез из горла, как и с головы не исчез вопрос, который задавать не хотелось, однако услышать ответ было, что-то вроде жизненной необходимости. — А Стас… Он ещё заходит к вам? — дрогнувший, ставший на пару тонов тише голос выдавал волнения с потрохами, и Антон, до этого слушающий с неким безразличием, навострил уши. — Нет, Арсюш. После того, как он забрал тебя, по стечению нескольких месяцев, пришёл опять, присев на уши какому-то студенту с драмтеатра, затем к другому. Так продолжалось систематически и в один момент я не выдержала: попросила искать себе пассий не среди этих наивных детей, а в своих привычных кругах. С тех пор он не появлялся. — Понятно, — неловко пожав плечами ответил Попов и всё-таки приложил усилия, чтобы скрыть свои эмоции. Попову было близко к тридцати, когда они познакомились в этих самых стенах, поэтому спихнуть всё на молодую влюбчивость и неопытность казалось глупым. Хоть он и до сих пор и считает, что никакой любви между ними не было, скорее игры в любовь, однако отрицать свою привязанность к этому человеку было довольно нелепо. Ей-Богу, как дворняга, которого хозяин бил, но продолжал кормить, а тот лишь заглядывал в глаза со всей щенячьей верностью. До машины они дошли молча и так же молча сели на свои места, Антон не спешил заводить двигатель и, в принципе, для Арсения было ожидаемо, что парень сейчас ляпнет какой-то неуместный вопрос. — Так этот Стас — твоя первая любовь? — как бы невзначай спросил он, доставая из бардачка полотенце, чтобы протереть немного запотевшие окна. — Я же говорил, мне неизвестно чувство любви, — и отвернулся, чтобы Антон ненароком не захотел опять проявить акт поддержки на этот раз с языком. Мысль об этом только больше злила его. — Сложно объяснить, не думаю, что я пока могу. — Я на шесть договорился встретиться с Позом, думаю всё же успею тебя подкинуть до дома, — Антон якобы мастерски перевел тему, и Арсений якобы поддался этому, только потому что и сам хотел. — Хорошо… Хотя нет, у меня ещё есть дела в этом районе. — Уверен? Уже темнеет, градус падает, а ты одет совсем не по погоде. — Однозначно. — Ну, хоть шарф мой прихвати. Как любит говорить мама, "чтобы душу прикрыть", — он улыбнулся, в ту же секунду стаскивая его с себя и протягивая Попову. Тот на секунду застопорился, такой непринужденный вид заботы в очередной раз напомнил о маме, а затем взял и перевязал в несколько слоев на шее. — Спасибо, — искренняя благодарность получилась еле слышной, но до адресата дошла. Арсений открыл дверь, но перед тем, как выйти, добавил. — Это был чудесный день. Часом позже, в шумном пабе с кружкой пива в руках и под фоновый шум какого-то маловажного футбольного матча, Антон с трепетом и совсем не скрываемым восхищением рассказывает Диме о том, как провёл день, описывая всё в тончайших подробностях. Тот лишь усмехается, видя счастливое лицо, рассказывающее о петербургской интеллигенции в этом ветхом, пропахшем пивом, кабаке. Арсений в это время бездумно бродит по дворам, недалеко от дома, где они недавно были, пока не останавливается на детской площадке, садясь на качели и нелепо раскачиваясь. Детей уже давно не было на улице, да и мерзкая погода не способствовала их выходу на свежий воздух. Нервно помяв пачку сигарет у себя в кармане, он всё же вытягивает одну, надеясь, что дым даст ответы на все вопросы. А если и нет, то хотя бы развеет тяжесть этих самых вопросов. Прошлая жизнь шла за ним по пятам, и если живя беззаботно, он не замечал этого, то сейчас, начав задумываться над смыслом своего существования. Эти воспоминания тяготили его где-то на подкорках сознания, что и мешало ему полной грудью вдохнуть свою жизнь. Ведь проживать полную жизнь — это, оказывается, не бухать, трахаться и не отказывать себе во всех мирских удовольствиях. Мнимые приоритеты теперь кажутся пустышкой. Одна сменяется другой, а затем и третей сигаретой. Возможно, ошибившись со Стасом он захоронил в себе веру в человечество, ведь тот был первым, которому Арс доверился в полной мере, только переехав в этот город. А каким он был до переезда? Определенно другим. Такой же скрытный, но без лишней напыщенности, ему не нужно было создавать провокационные ситуации, чтобы доказать что-то. Он жил творчеством и мнительными надеждами на вечное имя, и куда только это всё исчезло? Оказывается, нынешняя богема — это тоже сомнительная компания, о которых так часто предупреждают детей в школе. И куда пропал сам Стас, облик которого Арсений не видел достаточно долго, чтобы забыть мелкие подробности. О нём никто уже давно не говорит, словно и не было такого человека. Теперь таким стал, и сам Попов и он не знает, пугает ли это его больше, или же тот факт, что его тоже могут так легко забыть. Следующий окурок летит мимо коробки, служащей урной, и это таки становится срывом для Арсения, который под нос матерясь с обыкновенной для него злостью ещё и бьет ногой по железному столбу. Вроде бы именно это самый большой промах в его жизни. А какой тогда? То, что он во время формирования своей личности только и пытался угодить кому-то? То, что он пробовал с девочкой и у него ничего не получилось? То, что он положился на человека, а тот променял его на обновленную версию помоложе? Или то, что он выбрал роль эксцентричного нервозного человека, да так вжился, что забыл кем является на самом деле? Кто он вообще? Паника подступила к нему так неожиданно, что захотелось сесть на холодную мокрую землю, обнять колени и потеряться во времени. Только слабый запах чужих духов отрезвлял его, как бы напоминая, что неожиданно, но таки появился человек, который хоть немного в него верит. Иначе как объяснить то, что Антон прощает ему все эти грубые выпады в свою сторону?