Эпилог - это только начало

Пока все происходило быстро, Олег был слишком занят, чтобы думать, анализировать и... чувствовать. План сложился быстро, ребята нашлись без проблем. Вертолетом управлять Олег научился еще тогда, давно. В прошлой жизни, как он говорил теперь. Вообще, многое осталось там, в прошлой жизни: деньги, работа, стрельба за плату, телефонные звонки, простота, ясность.. дружба. Все осталось там. Что было с ним в новой жизни, Олег не знал, да и старался не давать себе времени об этом думать. Все происходило быстро, и его мозг по привычке фокусировался на мелких задачах, по одной за раз. Сесть за штурвал. Подождать, пока ребята приведут заключенного. Решить все парой выстрелов - и вот тело в ярко-рыжем комбинезоне лежит на полу вертолета, а Олег привычно ведет в назначенное место. Докладываю – принято - пленник сдан. Конвой, камера. Олег стелет на каменном полу тонкое одеяло и не смотрит в сторону на худощавую теперь фигуру. Олег кладет на пол подушку и пытается изо всех сил не думать ни о чем. Олег подходит и берет тело с пола, легкое: под колени и за плечи. Копна рыжих волос раскидывается на подушке, и Олег впервые с того самого дня хочет говорить. Он хочет чтобы эти ярко-голубые глаза распахнулись, он хочет спросить: зачем? Почему? За что? Но человек у него на руках, чье имя Олег до сих пор не может даже мысленно произнести, не то чтобы произнести, остается без сознания. Олег оставляет его там - одного, в холодной камере, - в надежде, что, может, эта горячая голова с копной рыжих волос немного остынет и что-нибудь в этой новой жизни станет понятнее. Когда Олег позже приносит пленнику еды, он кидает поднос на пол. Кидает скорее чтобы скрыть дрожь в руках, а не из презрения. Презрения он точно не испытывает. Недоумение. Удивление. Отрицание. Прошло уже столько времени, а Олег никак не может понять: как так вышло? Он не знает причин и никак не может принять случившееся, как будто все это приснилось ему в страшном сне, как будто сейчас он снова проснется не на койке в казармах едва рассвело, а на узкой твердой кровати в детдоме и увидит, как этот балбес снова что-то придумывает, изрисовывая листы для рисования цветными мелками, но вовсе не рисунками, а формулами и своими какими-то таинственными, одному ему понятными соображениями. Но Олег просыпается в казарме от того, что грудь разрывает фантомная боль. Ее быть не должно, но шрамы ноют, и здравая часть Олега твердит, что это бред, боли быть не может; а другая требует принять тот факт, что хотя тело Олега давно здорово, шрамы заросли, а пули все вытащены и бережно хранятся им там, где им и место фантомные боли - синдром не физический, а психологический, и может, дело в том, что сколько бы ни представлял Олег того человека едва знакомым себе, на самом деле они знали друг друга всю жизнь и все могло быть иначе. И может, шрамы не болели бы так, если бы Олег и правда очерствел настолько, что был бы готов к любому предательству, но размытые старые воспоминания дней из детдома отдавали теплом и болью, немым напоминанием того, что когда-то он верил, что он был не один. Их было двое когда-то - вместе против всего мира. И пусть детские слова давно смылись потом и кровью, все же стоило лишь позвать - и вот он, Олег, убивал не глядя по указу сумасшедшего, шагал вперед не глядя, доверяя, как раньше. Хотя и зарекся когда-либо так доверять людям, зная, чем могло... Когда Олег смотрит на поднос, он знает, что принес воду и вовсе не тот черный хлеб, который должен был. Он принес то, что хотел принести именно этому человеку. Что так часто воровал в детстве с открытых прилавков. Олег понимает, что сделал это даже не думая, по привычке, как по привычке кладет пистолет под подушку, как по привычке тушит окурок о подошву берцов, как по привычке не снимает с груди жетоны и кулон. Когда Олег поднимает наконец взгляд на человека перед ним, он видит огонь, рыжее пламя безумия, а перед глазами встает ослепляющая вспышка выстрела, грудь сводит судорогой, но выправка не подводит, и Олег просто не двигается. Не двигается ни один мускул на его лице, только брови медленно и хмуро сходятся к переносице. Олег не слышит слов заключенного, только видит иссохшие, растрескавшиеся губы, так знакомо выговаривающие слова, которые не доходят до мозга Олега, в котором только один вопрос бьется с каждым ударом сердца: почему? Олег знает, что не готов к разговору, поэтому прежде, чем слова достигнут его, он захлопывает дверь. В груди горячо - это жжется досада и злость на самого себя. Как он это допустил? как позволил себе настолько расслабиться? Еще в самом начале, когда он подписывался на эту работу, Олег знал, что с его новым боссом что-то было не в порядке. Что-то гораздо большее, чем раньше. Как он позволил себе забыться и перестать оглядываться через плечо? Вот и результат. Олег проводит часы в зале, избивая грушу, потому что себя избить у него не выйдет, как ни старайся. Он зол, он в бешенстве, он изматывает себя так, чтобы ни секунды на мысли не осталось. Но стоит Олегу перевести дыхание или отвлечься, вытирая лицо полотенцем в душе, стоя под горячей водой, как он снова видит перед собой перекошенное сумасшествием лицо и вспышку выстрела. Тогда Олег бьет кулаками в кафельную плитку, разбивая и ее, и собственные костяшки. Костяшки заживают через неделю. Олег остывает. Так ему самому, по крайней мере, кажется. Остальные же от него откровенно шарахаются, но он только рад. Он чувствует себя настоящим озлобленным, ощетинившимся волком, и все, кто попадается ему на пути, трусливо отступают. Когда Олег приходит к двери камеры снова, он уже спокойнее. Он обращает внимание на детали и пытается увидеть то, что раньше ускользало от его взгляда, будучи на самой поверхности. На подносе лежит чертов лаваш, и на этот раз выбор осознан, не случаен. Это результат не одной бессонной ночи, проведенной в раздумьях. Но теперь Олег уверен. Он хочет поговорить. Он должен. Потому что сам он все еще не в силах понять. А ответ ему нужен. Олег уже знает, что злится не так, как раньше. Теперь ему не нужно бороться с самим собой, чтобы не избить тело в камере до полусмерти. Теперь он уже не мечтает о том, как носок его ботинка разобьет это красивое лицо с правильными чертами. Теперь он не хочет видеть эти губы, захлебывающиеся собственной кровью. По крайней мере, большую часть времени, эти желания теперь находятся под контролем. Олег вспоминает себя и те вещи, которые делал он сам. Это помогает понять, что за любым подлым, низким или самым отвратительным поступком может стоять что-то, неизвестное другим. Олег готов дать пленнику этот шанс. Один-единственный. Шанс объясниться, прежде чем он повалит его на пол и будет бить до тех пор, пока ребра не проломятся внутрь, разрывая легкие, до тех пор, пока от лица не останется изуродованная кровавая маска, до тех пор, пока не вырвет эти огненно-рыжие волосы, пока не сдавит эту шею в последний раз, чтобы... Олег давно не испытывал подобного желания убивать и калечить. Давно не испытывал проблем с самоконтролем. Хотя, давно его не убивали. Но он решает дать шанс. Каждый заслужил шанс - хотя бы быть выслушанным. Олег это точно знает. -Я принес твой любимый лаваш... - говорит Олег ровным голосом, входя в камеру. Чего он не ожидает, так это того, что пленник так быстро окажется рядом. Олег роняет поднос, но это не важно. Он здесь не для этого, а для того чтобы спросить о выстрелах. Задать тот самый вопрос, который отравляет его сознание все это время и еще один: что теперь? - Как ты загладишь это? - спрашивает Олег и почему-то задирает водолазку, как будто надеется, что сейчас там не окажется шрамов, но заранее знает, что они на месте. Они ноют, как и раньше. Олег чувствует их при каждом шаге, при каждом вдохе, когда грудь поднимается, а мышцы натягиваются, неуютно отдаваясь неровно сросшимися краями волокон. Пять штук. Ровно пять. Не одну, не две, чертову всю обойму всадил, думает Олег и внутри снова разгорается злость, пусть он и не подает виду. Олег ждет ответ. Он ждал все это время и заслуживает объяснений, особенно теперь, когда обнаружились те файлы. Олег не очень верит в магию и подобную чушь. Но он верит в то, насколько увлеченным может быть... имя он все еще не готов произнести, а другого слова нет, и Олег останавливает свой выбор на "пленник". Он всегда легко увлекался. Построй достаточно сложную логическую цепочку - и он с радостью полезет ее разбирать. А ведь грамотно выстроенные ложнологические выводы - одна из основополагающих тактик вербовки. Во что он мог вляпаться, этот рыжий придурок? Но на ответ, как и всегда, времени не хватает. Олег безукоризненно различает звук передергиваемого затвора. Их обнаружили, понимает Олег и быстрым движением руки толкает пленника в стену, грубо, резко, сильно, чтобы тот наверняка отрубился. Это не первый раз, и у Олега выходит безошибочно - рыжая макушка бьется о камень, пленник лишается сознания, и Олег остается один на один со стрелками. Он делает то, что умеет лучше всего - решает проблему. Оставаться больше не безопасно. Олег снова работает на автомате: находит безопасное место в глуши. Сосновые леса, рыжие стволы старых деревьев и изумрудная листва. Песчаная коса неподалеку и море бьется пеной о холодный песок. Почти как дома. Он не догадается, насколько близко. Черный внедорожник и две сумки: одна с оружием, вторая с припасами и одеждой. Разобрать и уничтожить ноутбук, телефон, планшет. Никакой сети, только старый спутниковый телефон во внутреннем кармане пальто. Рыжий пассажир на переднем сиденье. Пристегнут ремнем. Перевязан еще десятком ремней покрепче. Под препаратами проспит еще пару дней. Олег пока все устроит. И Олег действительно устраивает. В большом доме хорошее отопление, большая кухня с кучей утвари, гостиная с огромными окнами и камином, у которого Олег греется уже второй вечер. Он бы включил музыку - как же он соскучился по музыке, - но боялся пропустить тот самый момент, когда его пленник придет в себя. Олег ходит проверять его каждый час. Иногда полчаса. Ничего не меняется, но набирав из-под крана стакан фильтрованной воды, Олег снова направляется вниз. В подвале свежо, но не так холодно, как в камере. По потолку идут ряды неярких ламп, сбоку стоят бочки с вином и - личная просьба Олега - несколько рядов бутылок с виски. Посреди подвала рядом со стулом и металлической тумбой одиноко стоит окруженный операционный стол. На нем, конечно, поверх уже нормального одеяла и подушки, предусмотрительно взятых Олегом из спальни наверху, лежит его пленник. Все еще в рыжей «пижаме», как ее иногда зовет про себя Олег, пленник опасным не кажется. Но эту ошибку Олег уже совершил однажды, поэтому теперь, будучи один на один со своим убийцей, он заранее перетянул ремнями плечи, локти, запястья - два раза, - колени и лодыжки. Три дополнительных ремня плотно притягивают похудевшее, ослабленное тело к столу. Может, Олег перестарался. Может, не стоило. Но в этом большом доме кроме них нет никого, а в каждой из комнат Олег может назвать по крайней мере двадцать предметов, при помощи которых с небольшой удачей и без любой сноровки даже измотанный человек может убить кого угодно. Рисковать ему не хочется. Олег устало ставит стакан с водой на металлическую тумбу на колесиках и садится на стул рядом с пленником. Покрывало сползло с ног, и олег небрежно накидывает его обратно, закрывая перетянутые ремнем колени. Все еще никакого движения. Прошло уже два дня. Он должен был проснуться. Уже где-то сейчас. Олег ставит локти на расставленные колени и опускает голову на сцепленные пальцы, продолжая смотреть в такое знакомое и одновременно чужое, исхудавшее лицо. Олегу нужны ответы. Сережа в детстве часто задумывался о том, какая будет у него жизнь. В зависимости от возраста менялись города, окружения, увлечения, но тем не менее, были каждый раз в его планах пункты, которые оставались неизменными. Успешная карьера, деньги, какая-нибудь крутая недвижимость в Питере или Венеции как показатель успеха и лучший друг. Сейчас же, оглядываясь назад, Сережа ловит себя на мысли, что ни разу не задумывался о том, что однажды потеряет все. Если бы Разумовского попросили сейчас объяснить, как он до этого дошел, то вряд ли он смог бы дать четкий ответ. Он всегда знал, чего хочет от жизни, он всегда следовал своим планам, он так и не понял, когда все пошло по наклонной. Когда Олег «бросил» его, уехав в армию? Когда он понял, что слышит голоса, а тот силуэт, что он видит в темноте – не игра света? Когда он начал затею с Чумным Доктором? Или когда решил отомстить Грому? Наверное, когда он начал терять контроль над собой. Сережа очень плохо помнит Венецию: провалы в памяти, импульсивные действия, галлюцинации, бредовые идеи – голова шла кругом, таблетки не спасали; пожалуй, единственным, что помогало ему держаться, был Олег. Кусочек прошлого, самый близкий человек, за которого он цеплялся, как утопающий за соломинку. Самый близкий человек, в которого он выстрелил пять раз в упор. Технически, конечно, не он. Сам Сережа понимает, что никогда не причинил бы Олегу вреда. Но разве объяснишь, что тогда действовал не он? Вторая личность, какая-то магическая сущность, черт знает, Сережа уже и сам не уверен в том, что за дрянь была в его голове. Но даже если замысел принадлежал и не ему, он все равно терзает себя виной. Потому что именно его пальцы нажали на курок. Пожалуй, это его последнее четкое воспоминание в Венеции. Итальянскую тюрьму Разумовский почти не помнит, кажется, крыша тогда у него поехала окончательно. Зато он помнит урывками события Сибири: жертвоприношения, Кутха и его речь о том, что у него не осталось больше никого и ничего. Помнит, как выдает свое «я согласен», соглашаясь на сделку, когда ему говорят, что Олег мертв. А сам он после всего случившегося жив. И ему тогда это кажется неправильно. Исправить уже ничего нельзя, так пусть хотя бы вместо этой бесконечной боли будет долгожданный покой. Который опять же длится не долго. Разумовский помнит, как приходит в себя. Встречу (если удар кулаком в лицо можно так назвать) с Громом. Лекарства. Вертолет. А затем подвал. Очередная тюрьма. Когда Сережа открывает глаза, за окном темно, так что не рассмотреть, что вокруг. Ночной кошмар или сон наяву? Встав, Сережа на нетвердых ногах обходит помещение, выглядывает в окно, пытаясь разглядеть хоть что-то среди темноты деревьев. Бесполезно. Наверное, его шаги слышно, потому что дверь открывается уже через пару минут после его пробуждения, а потом Разумовский чуть не падает. Первая мысль - что это очередное видение. Олег же умер, так ему сказали… неужели? Сережа замирает на пару секунд, все еще не веря своим глазам. – Олег? Но как ты… Неужели тот момент, когда он все же смог взять на пару секунд контроль над Птицей стал решающим и ранения оказались не смертельными? Мысль Сережа закончить не успевает, так как дверь перед ним захлопывается так быстро, что Сережа не успевает ни дотронуться, чтобы убедиться в реальности происходящего, ни попросить прощения, ни попытаться оправдаться. Ноги все же подкашиваются, когда он падает на железную дверь, которую царапает ногтями: - Олег, прости меня… прости, - повторяет он, не особо веря в то, что за железной дверью его слышно. Не особо веря, что за такое прощают. Успокоиться получается не сразу. Всю ночь Сережа прокручивает события Игры. Пытается из обрывков воспоминаний сложить единую картинку. Получается не столько восстановить паззл, сколько еще больше накрутить себя, добивая чувством вины. Засыпает Сережа лишь под утро от усталости. Следующие дни схема повторяется. Олег вновь заходит на секунду, оставляя Сережу наедине с его мыслями и чувством вины. Разумовский каждый раз пробует заговорить, умоляет, просит прощения в сотый раз, но все остается без толку. Руки у него опять изранены - от постоянных ударов в дверь в попытках дозваться до Олега. Просто поговорить, объясниться, пожалуйста. Губы, соленые от крови и слез, которые постоянно стекают по щекам, растрескались. Олег, кажется, даже соглашается на его просьбу один раз, когда все же задерживается, задирает водолазку, показывая уродливые шрамы, от вида которых Сереже становится дурно. Он не хотел этого, он никогда не причинил бы ему вреда. И тем не менее, он сейчас протягивает руку и касается жутких рубцов, отчего на него в который раз накатывает чувство вины, которую, как ему кажется, он никогда не сможет искупить. Если бы он мог все исправить, он бы многое отдал за такую возможность. Да хотя бы за возможность объясниться. Дальше становится лишь хуже. Сережа еще с пару дней изводит себя бесконечными обвинениями и упреками, уже не надеясь, что Олег заговорит с ним вновь, а затем тот вновь появляется в его камере. Вот только разговор выходит коротким – удар и вновь темнота. Когда Сережа открывает глаза, ему кажется, что он уже это проходил. Кажется, его опять чем-то накачали. Он опять в каком-то подвале. Рядом опять Олег… Сережа фокусирует взгляд на Волкове, моргает пару раз, пытаясь прийти в себя и сосредоточиться. Пленник открывает глаза неожиданно, и как бы Олег ни готовился к этому, он все равно еле заметно вздрагивает, но ничем не выдает поднимающееся в груди волнение. Нет, он спокоен. Не-спокоен он был все это время, а теперь, пережив вспышки гнева, ярости, злости и отчаяния, Олег скорее спокоен, хоть и может сорваться в любую минуту. Он ничем не выдает себя, только смотрит в тусклом свете ламп, точно загипнотизированный, в распахнувшиеся наконец-таки васильковые глаза, которые пришпиливают его к месту, кажется, как чертова булавка бабочку. - Олег… что происходит? – негромко произносит Разумовский пересохшими губами, автоматически дергает рукой и замирает. Это уже что-то новое. До этого его ремнями никто не пристегивал. Сережа переводит взгляд с Олега, на ремни, что крепко его стягивают, не давая возможности пошевелиться. Зачем? Он собрался его пытать? Он боится, что Сережа может вновь навредить ему? Навредить себе? С искусанных губ срывается имя, и Олег чувствует, как глубоко в груди что-то рвется, выпуская так тщательно забитые в самый дальний угол желания. Он моргает несколько раз, пытаясь собраться, сдержать обиду, накатывающую огромными горькими волнами, сдержать злость, сдержать волнение за этого рыжего придурка. Олег еле сдерживает себя, чтобы не встать, как раньше, когда-то давно, закрывая спиной от непонимающего мира, чтобы не сказать: «Ничего, Сереж. Ничего не происходит. Все не важно. Ты в порядке. Я о тебе позабочусь, как всегда. Как всегда». Вместо этого Олег осторожно облизывает губы, четко зная, что закусывать их не стоит, и глубоко вдыхает, выравнивая дыхание. Слезы обиды отступают, Олег успокаивается, но лед уже разбит, и он точно знает, что на столе перед ним больше не пленник. Это Сергей. Сергей Разумовский. Серега. Сережа. Олег почти произносит имя одними губами, задумавшись, но вовремя спохватывается и молча, бездвижно наблюдает, как Разумовский осматривает ремни. Да, ремни. Да, Олег думает, что они уместны. Да, Олег не чувствует себя в безопасности больше. Никого он не смог обезопасить - ни себя, ни Сережу. От него самого. Разумовский поворачивает голову на бок и тихо стонет: голова от препаратов раскалывается и он морщится от неприятных ощущений. - Где мы? – спрашивает он. – Сколько я спал? Разумовский не уверен, что Олег даст ему какие-то разъяснения. Но все равно спрашивает. Потому что ему тяжело выносить это молчание. Потому что ему страшно. Сережа аккуратно пытается пошевелить затекшими пальцами, дергает рукой, вот только с места не сдвинуться, привязан он слишком крепко. Олег думает лишь о том, что стоит начать с самого главного. Вот сейчас, прямо сейчас, спросить честно и в лоб: за что? Но Разумовский задает вопросы. Невинные, логичные вопросы, а Олега почему-то это только раздражает. Он ждал.. большего? Он был почему-то уверен, что окажись на пыточном - а именно для этого он здесь стоял - столе, Разумовский не будет как другие. Но нет, все банально и скучно. Это разочаровывает и бесит. А где раздражение, там прорастает и старая злость. Олег молчит. И от этого молчания Сереже не просто неуютно, ему жутко. Страшно. Это как затишье перед бурей. Сейчас Олег молчит, буравя его взглядом, а через пару секунд свернет ему шею. Повернув голову, Сережа внимательно смотрит в такие знакомые глаза, которые кажутся сейчас холодными, равнодушными, и это только добивает. Сережа нервно сглатывает. - Ответь мне, пожалуйста, - просит он тихо, умоляюще. Чтобы Сергей Разумовский кого-то умолял - в жизни такого не было. Впрочем, Олег для него всегда был исключением из любых правил. Голос у Сережи хриплый, во рту пересохло, так что он пытается прокашляться, чтобы звучать не настолько побито, но не получается. Олег встает, медленно, осторожно, как учили двигаться в бою с опасным противником, не оставляя слабых мест для нападения. Рука легко, плавно берет стакан с тумбочки. Вода в стекле, которое вот-вот даст трещину, потому что Олег чувствует, как подкатывает новая волна ярости, горячей и тягучей, сжирающей все на своем пути. Как он посмел, как он посмел после того, что сделал, так спокойно разговаривать, так легко обращаться к нему, будто ничего никогда и не происходило, будто тот день не вывернул Олега наизнанку, всю его жизнь, всю его душу. Как он смеет. Губы Олега искривляются чуть заметной злой усмешкой. Раз ты так беспечен, прямо как я в тот день - получай. Зуб за зуб. Кровь за кровь. Боль за боль. Олег шагает к столу, облокачивается одной рукой, небрежно, почти непринужденно, и - может, теперь перестанет так болеть - подносит стакан к лицу привязанного Разумовского. Когда Олег поднимается, по телу Сережи пробегает неприятный холодок. Если бы Олег его ударил, все было бы проще. Заорал на него. Избил. Да что угодно. Это было бы не так пугающе, как это молчание. Как медленные шаги. Олег двигается плавно, как хищник перед броском и от одного этого сравнения Сереже становится не по себе. Пожалуй, эти ремни здесь действительно не только для того, чтобы он не сбежал. И от этой мысли ему становится жутко. На секунду, всего на секунду, Сережу отпускает, когда он видит, как Олег берет стакан воды. «На, выпей водички!» - сказал тогда Олег в вертолете, когда они летели из Крестов. Сейчас же, видя как Олег сжимает стакан, Разумовский понимает, что в лучшем случае ему воду просто плеснут сейчас с лицо или... Одно краткое движение руки - и стакан перевернут, а вода, холодная, злая, как сам Олег теперь, льется прямо на губы, в рот, в нос, в глотку, неумолимо, слишком много и слишком быстро. Олег смотрит и ждет, чтобы узнать, задохнется ли Разумовский так же, как он тогда, когда воздух выбило из легких от пяти ударов в грудь. Сережа не успевает понять, что произошло. Он рефлекторно дергается, и в помещении раздается лязг металлических застежек. Разумовский автоматически запрокидывает голову, делая только хуже, раскрывает рот, пытаясь вдохнуть, отчего начинает лишь сильнее захлебываться. Пытка длится недолго, но Разумовскому хватает, чтобы вновь выйти из строя на пару минут. Чтобы вновь почувствовать все отношение Олега к себе, в котором не осталось тепла. Чтобы вновь себе напомнить - заслужил. Олег чувствует страх, чует. Он волк. Как тогда, в каменных коридорах. Он зол, он полон ненависти и ярости, и он рад, когда страх плещется в голубых глазах, Олег готов пить его огромными глотками. Это месть. И она сладка. Олег с нескрываемым удовольствием смотрит, как умоляют губы, и отвечает всем своим естеством: нет. Он смотрит, как вода льется по губам, по подбородку, как мокнут огненно-рыжие пряди. Звенят металлические пряжки, и Олег чувствует, как злоба внутри торжествует. Месть. Боль за боль. Это честно. Это справедливо. Это прекрасно, и Олег наслаждается каждым мигом, пока Разумовский захлебывается, кашляет, еле дышит. Еще дышит. «Я тогда вообще не мог дышать, - думает Олег. - Но я с тобой еще не закончил. Я верну тебе сполна». Сережа откашливается, пытаясь избавиться от лишней воды, тяжело и хрипло дышит. Несколько раз моргнув, он дергает головой, пытаясь смахнуть упавшие на лицо пряди, а затем приоткрывает глаза, смотря на стоящего над ним Волкова. Олег улыбается зло, хищно, почти сумасшедше, предвкушая пытки всех сортов. Он снова видит, как разобьет это тело так, что не останется ничего, кроме ошметков боли. Есть столько способов. Столько медленных, прекрасных способов. Олег уже видит перед собой кровь и кости, слышит в своей голове жалобные крики, когда чужой хриплый голос тихо пробивается сквозь пелену злобы и бьет куда-то в под дых, шестой пулей. Прежний Сережа взорвался бы ругательствами. Нынешний же искренне произносит: - Прости меня. Не потому что боится, что Олег ему все кости сейчас переломать может, бросив умирать в этом подвале. А потому что хочет в сотый раз достучаться, хоть и не уверен, что получится. Сереже плохо, и не только физически. Хотя физическая боль хоть немного отвлекает от того ноющего отвратительного чувства, что раздирает грудь. Разумовскому жутко, когда он видит улыбку на лице Олега, больно от осознания того, что для Олега он теперь никто. И тем не менее, он с надеждой и мольбой смотрит в эти глаза не отрываясь, словно чего-то ожидая. В комнате тихо, за исключением хриплых вдохов Сережи, который пытается отдышаться. Олег моргает, смотрит на растрепанного, испуганного, отчаявшегося Разумовского, у которого не осталось ничего, кроме его никчемной жизни, и если бы Сергей сейчас ругался и кричал - Олег убил бы его не раздумывая. Прикончил бы своими двумя, как мечтал много ночей подряд. Но Разумовский не злится и не умоляет о пощаде, вместо этого он просит другого - прощения, и Олег с неотвратимым отчаянием понимает, что не может злиться - не так, не теперь, не под этим взглядом. Олег сжимает стакан и тот, наконец, лопается брызгами осколков в его руке, разлетевшись по комнате. Несколько больших кусков впиваются нещадно в сжатый кулак, и кровь быстрыми струйками сползает между пальцев и капает прямо на бледное лицо в обрамлении рыжих волос. Сережа дергается, когда видит, как стакан в руках Олега рассыпается осколками. И у него вновь дежавю. Сережа сам когда-то разбил зеркало в порыве злости, а Олег потом аккуратно вынимал осколки из его рук, которые потом заботливо бинтовал. Сережа знает, что Волков способен на заботу. Что Олег может быть мягким, вот только подобное отношение больше ему не светит. Кап - Олег смотрит, как пятно стекает по щеке. Кап - почти на губы, кап, кап, кап. Разумовский весь в его крови. Она все течет и течет. Как тогда. По рукам. Кап - Олег ничего не чувствует, только отстраненно смотрит на своего убийцу. Алая капля падает на щеку и Сережа вздрагивает, морщится, чувствуя соленый привкус, когда кровь попадает на губы. После всего что было, от крови его уже тошнит. Сережа не дергается. Не просит прекратить и не уклоняется. Лишь покорно ожидает, когда это закончится, стиснув зубы. Не от злости, а от страха. А потом он слышит голос Олега. И внутри все словно обрывается. -Ты убил меня, - говорит Олег ровным, безразличным голосом. - Пять раз, - и продолжает считать капли: раз, два, три, четыре, пять. Больше капель на лице Разумовского. Больше крови на нем. Олега никогда не волновали такие вещи, как убийства. В теории, это, конечно, не очень хорошо, но по факту - все намного сложнее. Олега не волновало, зачем его нанимал Разумовский. Черт побери, Олег давно, много лет назад смирился с тем фактом, что, скорее всего, его однажды догонит снайперская пуля. Или бомба, предназначенная другому, или пуля, пущенная боевиками. Мало ли что. Себя Олег давно похоронил. Но не так. Не ТАК. Кап. Кап, кап. Перед глазами лицо, как тогда, рыжие волосы, тонкие обветренные губы и беспокойный разум. Может, Разумовский просто сумасшедший психопат, так удачно дуривший ему голову все это время? может, все так и должно было закончиться? Может, и не было ничего и никогда? Никакой дружбы, только холодный расчет, и его использовали, как ребенка? В прошлой жизни у Олега были четкие ответы на эти вопросы. В этой - он ничего не знал. - Я этого не хотел, - первое, что срывается с Сережиных губ. Честный ответ. Действительно, не хотел же, это Другой готов был пожертвовать Олегом ради игры. Сам бы Сергей этого никогда не сделал. Да только кто теперь поверит? Олег смотрит на растерянное лицо. Вроде знакомое, но такое далекое. Олегу нужно во что-то верить. Но он поверил раньше - и оказался здесь. Олег смотрит в яркие глаза и понимает, что не это хочет слышать. От понимания того, что Разумовский не хотел, ничего не меняется. Разумовский часто не хотел тех результатов, которые оказывались побочными. Часто мог не заметить чего-то, если был увлечен. Это была работа Волкова - прибираться, делать грязную работу. Подбирать хвосты. Олег опускает руку, не чувствуя боли, и присаживается на стол, прислоняясь бедром, чуть приподнимая ногу. Он опирается локтем о поднятое колено и складывает руки вместе, нависая над своей жертвой. Именно это сейчас на столе - его жертва. Добыча, которую он догнал и готов был задрать только что. Олегу наплевать, что там хотел Разумовский. Слова всегда значили для Олега меньше, чем поступки - иначе он бы попросту задушил Сергея еще давно, в детдоме, когда тот мог трещать без умолку часами. Олега волнуют поступки, а поступки уже совершены, и ничего не исправить. В тишине подвала слышно хриплое дыхание Разумовского и тихие мерные капли крови, падающие на бетонный пол гулко и неумолимо, отмеряя секунды раздумий. - Я потерял тебя навсегда? - упавшим голосом спрашивает Сережа, все так же не сводя с Волкова глаз. Сергей сглатывает ком в горле, понимая, что своего Олега, преданного, понимающего, которого знал с детства, он действительно убил. Этого холодного человека он не знает. Разумовский задает вопрос. Этот и правда неожиданный. Неожиданно искренний и горький. Как будто ему не все равно. Как будто что-то еще осталось. Как будто кроме отчаяния и страха за свою жизнь, в этом теле есть еще мысли о чем-то. О ком-то. «Потерял?» - думает Олег. Не потерял. Разумовский никогда его не терял, потому что Олег никогда не уходил, не отпускал. Прибегал каждый раз, как чертова собачонка, чтобы вытащить рыжую бестию из любой передряги. Жертвовал временем, деньгами, личными делами. Подставлялся под пули и убивал других. Но Олег не предавал. Перед глазами снова дуло пистолета. Раз хлопок - недоумение и странный интерес. Два хлопок - удивление и непонимание, Олег ищет его взглядом. Три хлопок - Олег нашел и смотрит в эти стеклянные, совершенно безэмоциональные глаза, глаза убийцы, губы которого улыбаются. Четыре хлопок - дышать нечем, а искореженное лицо больше не видно из-за легкой дымки, а может, потому что Олег падает. Пятый хлопок - осознание, боль, отчаяние и пустота. Зияющая пустота - не пулевые, к которым Олег привычен, боль от которых почти не чувствует, а зияющая дыра в груди, из которой, казалось только что лопатой вынули все содержимое, всего Олега, и скинули в мусор, в выгребную яму. За ненадобностью. В расход. -Ты убил меня, - говорит в ответ Олег, тихо, медленно, отчетливо. Это больше чем потерял. Это больше чем предал. Это больше, чем Олег мог вынести. И никаких слов у него не остается, кроме простого: - убил, - потому что это именно то, как Олег себя чувствует: мертвым. Похороненным там, в глубине, под горой отходов. Каждое слово для Разумовского даже не как пощечина, как пуля. На душе сразу становится так мерзко, Сергей чувствует себя последней сволочью. Впрочем, после всего, что он натворил, наверное, так и есть. Он еще с пару секунд с отчаянием смотрит на Олега, а затем отворачивается. Из-за прилипших прядей и воды на лице даже не сразу видно, как по его щекам текут слезы. Слезы боли, раскаяния, вины - вот только никакими слезами не исправить содеянного. Сережа не всхлипывает, не рыдает навзрыд, просто неподвижно лежит, пока по лицу стекают капли одна за другой. Он не хотел. Правда. Он не знает, как донести эту мысль до Олега. Не знает, как объяснить ему, что он, кажется, давным-давно спятил и не контролировал себя, что стрелял не он... впрочем, как бы то ни было, Сергея это ни в коей мере не оправдывает. И осознавать это ужасно неприятно. Даже если он пытался сопротивляться, даже если он пытался стрелять мимо, пытаясь спасти Олега. Спас... впрочем, черт его знает. Олег не знает, чего он ждет. Он ни о чем не думал, когда говорил - просто говорил правду. Как чувствует. как дышит. Как не-живет теперь. Он смотрит на Разумовского в ответ, ожидая чего угодно, смотрит, и знает, что давит, давит все сильнее и сильнее, пытаясь получить свои ответы, свою месть, свое освобождение от всего того, что выгрызает его душу нахрен живьем. Олег недоуменно смотрит на Разумовского, когда видит, что его пленник отворачивается - отчего Олег снова готов взбеситься в любой момент, исполосовать недобитого Сергея словами и злостью - и вдруг, совсем неожиданно, - плачет. Разумовский не бесится, не оправдывается и даже не ломается. Он снова удивляет Олега, потому что он - сдается. - Я не знаю, что мне сделать, чтобы вымолить у тебя прощение, - после небольшой паузы произносит он. Прощение, за которое он отдал бы все что угодно. - Тебе станет легче, если я умру? - спрашивает он, продолжая смотреть в сторону. Сергей ловит себя в который раз на мысли, что лучше бы Гром тогда все же перерезал ему горло. Близкие Игоря были бы отомщены, Олег был бы отомщен, Сереже не пришлось бы проходить через весь этот ад, осознавая последствия своих поступков. Впрочем... может это и есть как раз самая жестокая месть. Он жив. Куда проще было бы, если бы для него все закончилось раньше. Олег вздрагивает, когда понимает, что Разумовский принимает то, что сделал. Не оправдывается, не отказывается - а принимает. Не как заигравшийся ребенок, а как взрослый, принимает ответственность. Олег на миг допускает мысль, что ему и правда жаль. Вид Сергея, молчаливого, отчаявшегося, сдавшегося, возвращает Волкова из воспоминаний обратно в реальность, где предположительно его нынешний злейший враг лежит на чертовом пыточном столе в подвале дома, которого ни на картах не найдешь, ни со спутника толком не увидишь; лежит на чертовом одеяле и чертовой подушке, которые он, Олег, собственноручно как мамочка притащил со второго этажа. Олег знает, что не смог бы убить Разумовского. Насколько легче было бы сделай он это раньше. Так легко и просто. Но Олег честен со всеми, с собой в первую очередь и он наклоняется ближе, почти к самому уху Сергея и начинает говорить, чего не позволял даже самому себе. Наконец-таки начинает говорить о том, о чем не в силах больше думать в одиночестве: - Я столько раз уже хотел сделать это. Убить тебя. Я проводил часы и дни, представляя, как это будет. Как ты будешь корчиться по полу, пока я буду просто ходить вокруг и бить тебя, вот этими самыми ботинками, в живот, в грудь, в твое точеное лицо. Столько раз я представлял, как разобью вот эти самые губы, как под твоими глазами пролягут темные, фиолетовые синяки. Как будут тихо хрустеть твои кости под моими подошвами, раз за разом, пока ломаются ребра. Как сладко будут крошиться суставы твоих красивых пальцев, один за другим. В теле столько костей, что на несколько дней хватит. А потом можно приняться за сухожилия, они так забавно шелестят, как бумага, когда рвутся. Это, конечно, если крики не мешают слушать. Столько раз я представлял, каково это, стягивать с тебя кожу, полоска за полоской. Как чистить апельсин. Резкий рывок - и вот она, сочная мякоть, что внутри, такая сладкая. Влажная, - шепот Олега становился все более хриплым. Он раньше ни с кем не делился этой своей стороной, плохо управляемой, как волк, которого можно спустить с цепи - и она порвет все на своем пути. Он никому раньше не рассказывал, что думает иногда о таком. Но вот, не удержался. - Я думал о том, много бы ты кричал. Как громко. Как скоро сел бы твой голос и как скоро ты бы забился в дальний угол, хныча, потеряв остатки рассудка и себя вообще. Так много часов я думал об этом, представляя в деталях, какие формы будут иметь кровавые пятна на холодном полу, пока я буду занят. Как они будут тянуться за тобой по комнате, пока ты будешь пытаться убежать от боли. Но от нее не убежать. Я пытался. От нее не убежать, если она застряла внутри. Сколько ни доставай пули, они все равно там, глубоко, и боль не проходит. И убей я тебя миллиардом самых извращенных способов, она не пройдет. -Нет, - выдыхает Олег уже почти спокойно в ухо Разумовскому. - Ответ нет. Мне не станет легче. Сергей знает, что такое жестокость. Он успел повидать немало за свою жизнь: начиная с того, как мальчишки лупили его а детдом и заканчивая тем, какое беззаконие, какие ужасы творили преступники на улицах Питера. В жестокости их всех переплюнул он сам: сколько трупов зарыто на его даче. Заколотые, выпотрошенные, сожженные и расчлененные на части - и все это «ради общего блага». И все же Олег его переплюнул. У Сережи мурашки по коже, когда он слышит этот жуткий, вкрадчивый шепот, так похожий на шепот из его кошмаров. Сережа знал Олега другим. Добрым, преданным, никак ни чокнутым садистом. Впрочем, сам Разумовский соврал бы, если бы отрицал, что никогда не замечал в Олеге некоторую тягу к жестокости, которую тот контролировал. Хоть и не всегда. Он помнит, как Олег в 8 классе избил пацана с параллели, что побил Сережу. Тому потом швы накладывали, и нос остался с кривой перегородкой. Олег всегда нехило давал сдачи за них двоих. Сережа тогда не понимал этой тяге к боксу и спортивными секциями, не понимал, чем так не нравится Олегу жизнь на гражданке и зачем он пошел в армию. Похоже, та действительно сильнее проявила спрятанные глубоко внутри инстинкты. Сережа замирает. Даже дышать боится, слушая это пугающее перечисление. И потому что это звучит жутко, и потому что понимает, что Олег реально способен с ним это сделать. И самое мерзкое - осознавать, что после всего Олег на эту месть имеет полное право. Разумовский боится шелохнуться. Боится посмотреть Олегу в глаза и увидеть тот сумасшедший блеск, какой так часто видел в своих глазах, смотря в отражение. Олег видит, что его слова действуют именно так, как ему хочется, и это приятно. Приятно, когда все работает, как часы. Как ему хочется. Голубые глаза, направленные в стену, стеклянные и безжизненные, какими Олег и хочет их видеть. Губы замерли, все тело замерло, и кажется, даже не дышит. Вот так, думает Олег, правильно, бойся меня. Ты повернул меня против себя, так что бойся теперь, я тебя с потрохами сожру. Но договаривая, Олег чувствует, как злость медленно стихает, и отстраняется от тела на столе. Олег замолкает, и Разумовский наконец делает шумный вдох, отмирая, разжимает пальцы, которыми он до боли впивался от волнения в свои ладони, прикрывает глаза. Ничто не поможет. Даже после всех признаний последние слова звучат особенно жутко в тишине. Самое ужасное, понимает Сережа, что Олег прав. Я могу все исправить? Нет. Ненавидишь меня? Наверняка, да. Неровный вдох, и кажется, по мокрому лицу снова текут слезы. Волков воспринимает это как удовлетворительную реакцию. - Олег, - Разумовский вновь нервно сглатывает, ощущая на губах соленый привкус. - Я... отдал бы все, чтобы исправить это, - умоляюще произносит он. Это правда. Все, что угодно. Даже свою жизнь, если потребуется. Вот только Олег не спешит убивать его, кажется, сначала желая убить изнутри. Снова имя, снова Олег вздрагивает, когда звук срывается с чужих губ, хрипло и сдавленно, разбивая так усердно собранные Олегом стены ненависти вдребезги. Олег видит жирное, как масло, отчаяние, которое ему хочется нарезать кусочками и сожрать. Олег видит боль и слезы. Он знает, что сейчас слышит правду. Он смотрит на разбитого человека на столе, который потерял все, и понимает, что не хочет больше его убивать. На несколько секунд в помещении повисает неприятная тишина. А потом на пол с хрустом падает кусок стекла, отвалившийся с ладони, и Олег, словно очнувшись, смотрит на свою истекающую кровью руку. Разумовский нервно сглатывает, когда Олег отстраняется от него, вновь приоткрывает глаза, словно желая убедиться, что тот отошел хотя бы на шаг. Раньше рядом с Олегом Сережа чувствовал себя спокойно и защищенно, сейчас же, когда Олег близко, ему страшно. Олег поднимает кисть, вытаскивает несколько больших осколков, бросает их на пол, один за другим, и достает платок из кармана. Когда Волков тянется за чем-то в карман, Сергей ожидает увидеть нож, какое-нибудь орудие пыток, сигареты, что угодно, но никак не обычный платок. Он уже забыл, что у Олега рука в крови. Резкий рвущийся звук ткани, и вот это уже длинная тряпка, которой Олег перевязывает ладонь, не замечая даже, сколько мелких стекляшек осталось в ранах, пока не затягивает повязку. Тогда боль пронзает нервы, и Олег медленно выдыхает. Боль держит его в реальности, не позволяя сделать то, о чем он потом будет жалеть. А Олег знает, что будет. Сережа вздрагивает рефлекторно, просто от резкого движения, звука рвущейся ткани, но ничего жуткого не происходит. Олег просто перевязывает рану. Вроде передышка, выдохнуть спокойно надо, а у Сережи сердце бешено стучит в груди. Зачем Олег привез его сюда? Добить морально, физически? Помучить и выкинуть обратно? Убить? Если бы хотел убить, то уже давно бы это сделал, Сережа убедился, что в своем деле Волков - профессионал. Олег не знает, что отвечать лежащему на столе человеку. Слов нет, одни дикие эмоции, мешающиеся между собой, но Олег умело их контролирует, лишь давая прорваться некоторым, по своему выбору. А мыслей о том, что делать дальше - нет. Чем он думал, когда выкрал этого сумасшедшего у всего мира? Что получит ответы? Олег думает, что надо спросить, задать тот самый вопрос, но вдруг ему становится страшно. Что, если Сергей признает, что выстрелил намеренно. Что, если нет никаких особых обстоятельств, что если он просто спустил курок, разрушая жизнь Олега вдребезги? Что, если на его вопрос нет ответа? Олег знает, что в этом случае убьет. Он крепче сжимает кулак, чтобы сохранить ясность ума, и хмурится. Наверху на кухне достаточно химии, чтобы растворить тело. Есть все, что нужно. Никто не узнает и не найдет никогда. Вот только если Олег сделает это, похоронит он не одного Разумовского, а себя вместе с ним. Не для того он тащил его сюда, чтобы убить. А для того, чтобы.. Олег не знает. Он открывает рот, собираясь задать тот самый вопрос, впивается жадным взглядом в чужое лицо, но слова не идут. Олегу впервые с детства так страшно, что сжатая в кулак рука начинает заметно дрожать. Каждое мгновение Сереже кажется вечностью, он шелохнуться боится, ожидая чего-нибудь похуже, чем стакан с ледяной водой. Но Олег не двигается. Молчит, внимательно смотря на него, словно чего-то ожидая. Мольбы о прощении? Сережа итак готов вечно умолять его, поэтому с губ вновь срывается: - Я не хотел этого, - Разумовский замирает после этих слов, ожидая упрека, удара. Но в ответ только тишина, и... да и к черту. Если это действительно их последняя встреча, то он хотя бы попытается объясниться. Пусть звучит странно, пусть Олег ему не поверит. Может быть, поверит какое-то время спустя. Разумовский повторяет свое оправдание, но пустые слова никак не отзываются в груди Олега, только медленно оседают там, как палые листья на пустом мраморном полу. Олег смотрит в яркие от слез голубые глаза и думает про себя: там еще осталось что-то, кроме льда? На самом деле, если скинуть эту маску волнений... Разумовский вдруг дергается и начинает говорить больше. - Это был не я, - звучит совсем абсурдно, но Сергей абсолютно честен. - Ты мне поверишь, если я скажу, что стрелял в тебя другой человек? Олег уже видел такое. С теми, кто думал, что ничего больше не осталось, с теми, кто думал, что умрет через пару минут, кто точно знал, что смерть неизбежна. Так начинали говорить, когда понимали, что каждая секунда может стать последней. - Ты же видел тогда таблетки у меня, видел, что-то не так, - голос у Сережи хриплый, но разборчивый. - Мне надо бы сказать тебе тогда. Вот только Он не давал мне, - Разумовский дышит от волнения тяжело, сжимает пальцы. - Я очень плохо помню Венецию, потому что почти все время на моем месте был другой человек. Знаешь... - он сглатывает, - …когда я впервые обратился к психиатру насчет голосов в голове, мне поставили подозрение на шизофрению. Честное слово, если бы попал в психушку, то было бы все спокойнее. А потом мне в тюрьме сказали, что у меня диссоциативное расстройство личности, - заканчивает негромко Сережа, смотря в потолок. Олег не останавливает, не перебивает самый длинный его монолог за все это время и Сережа без понятия, чего ждать теперь. «Это я настолько страшен?» - думает про себя Олег и ужасается. Он знал. Знал это всегда, что он животное, которое нужно сдерживать, иначе... он знал, как бывает иначе. И с другими Олегу было наплевать, он знал, что напугает кого угодно, но вот только смотреть в отчаянные, испуганные глаза Сергея - это другое. Это не маска, понимает Волков, всматриваясь в знакомые черты. Это и правда не маска. Разумовскому страшно, он верит, что смерть близка, и говорит. Говорит Олегу правду. Олег вздрагивает. То, что он сделал с Разумовским только что вызывает тошноту и отвращение. Он сам у себя вызывает отвращение. Кажется, это впервые. Олег сжимает руку в кулаке, осколки впиваются в плоть, боль яркая и острая. Олег дышит, медленно. Вдох-выдох. Сергей говорит, что стрелял не он. А кто? Перед глазами лицо, искаженное улыбкой, рыжие волосы... Правду. Сергей говорит правду, Олег чувствует это каждой клеточкой своего тела, он чувствует, что сейчас все карты ложатся на стол, какими бы абсурдными ни были, что вот он, этот миг полной открытости, когда все или ничего. Таблетки. Олег видел таблетки. Олег слышал кошмары. Олег видел, как Разумовский был потерян и пытался бороться. Олег предложил помощь. Сергей отказался. - Почему не сказал? - Глухо спрашивает Олег ровным голосом. Его плечи устало опускаются. Его мозг отказывается верить, что у этого психа еще и раздвоение личности. Но Олег нутром чует, что правда. Возникает другой, целый миллион вопросов, но Олег ограничивается главным: - почему не сказал? Ожидаемый вопрос. Тут Сереже ответить куда сложнее. - Он запретил мне. К тому же я боялся, что ты решишь, что я совсем спятил: ты бы от меня отвернулся, я бы оказался в дурдоме, - Сережа понимает, что расклад хреновый, но это все равно лучше, чем кровь лучшего друга на руках. Олег пытается слушать, ведь это то, чего он так хотел. Ответы. Но оказывается гораздо сложнее, чем он ожидал. Он изо всех сил сжимает губы, чтобы не разораться, как истеричка, и пытается выслушать Сергея. - Я не знал, что все так кончится, Он говорил, что хочет только отомстить, - Сережа продолжает говорить, ухватившись за ниточку надежды, надеясь, что это поможет. Не его жизнь спасти, а заслужить прощение Олега. По крайней мере, сделать так, чтобы он его не ненавидел. - Он бы никогда тебе ничего не рассказал, - неуверенно говорит Сережа, смотря все также перед собой. Олегу нужны ответы, Сережу никто сейчас не сдерживает, а скрывать все он устал. - Он и раньше брал все в свои руки, а тогда почти занял мое место. Я помню Венецию лишь урывками, наверное, последнее полноценное воспоминание, когда мы с тобой гуляли по Сан-Марко, помнишь, то селфи. Кажется, это было за неделю до того... - Разумовский осекается, прокашливается, чтобы избавиться от кома в горле. - У меня в последний раз получилось перехватить Его, когда Он стрелял в тебя. Я попытался дернуть руку в сторону, чтобы пули тебя не задели. Получилось не очень, - тихо заканчивает он, наконец поворачивая голову к Олегу, чувствуя, как капли крови стекают вниз по щеке. - Я правда этого не хотел, - повторяет он, и по выражению лица, по интонации видно, что Сережа искренне раскаивается. Разумовский раздавлен. Слаб. Может, все еще запутан. Говорит так, что Олег не сомневается: для него и правда существовал тот, другой. Олег смотрит в перепачканное кровью лицо и чувствует, как раны на груди вскрываются. У Олега до сих пор в кошельке то дурацкое селфи. Не смог выкинуть. На фотографии до сих пор красный край - с того дня. Перепачкалось. Сергей рассказывает, как пытался, и Олег, идиот такой, ему верит. Слушает слова жадно, пытаясь сохранить лицо и очень хочет, чтобы все и правда оказалось именно так. Чтобы имело смысл. Потому что... - ...я тебя никогда не оставлял, - хрипло, еле слышно шепчет Олег, и повторят, громче. - Никогда. Я никогда от тебя не отворачивался. Даже стоя в клетке в ошейнике. Я верил тебе даже тогда, - спокойно говорит Олег, но голос его севший и хриплый. - Я верил, что у тебя есть план. Я верил тебе тогда, когда ты кромсал людей налево и направо ради каких-то своих убеждений. А ты думал, я сбегу, узнав, что у тебя крыша поехала? - Олег щурится, вглядываясь в чужое лицо. Обидно, почти как тогда, в тот день. Обидно и больно узнать, что он один как дурак доверял и верил в эту... дружбу? Была ли она вообще? Каждым словом Олег делает Разумовскому еще больнее. Больнее, потому что говорит правду. Олег ему доверял, Сережа знал это. Знал и Птица, который этим доверием воспользовался. А Сергей ничего не смог сделать почти. Спас ли он Олега тогда? Он не уверен. Каждое слово - как ножом по сердцу. Сережа хочет возразить, что тоже никогда от него не отворачивался, всегда принимал выбор друга, верил, поддерживал, хотел как лучше... именно поэтому и смолчал. Потому что не хотел видеть, как самый важный человек в жизни от него отвернется, потому что было страшно и за себя, и за друга. Птица обещал голову свернуть любому, если он проболтается. Было бы жутко осознавать, что он убил Олега своим признанием. - Я не представляю, что Он с тобой сделал бы, если бы узнал. Я правда не знал, что Он задумал, я не знал, какой план у Него был на самом деле, - в голосе Сережи столько раскаяния и горечи, что опять приходится сглотнуть, чтобы продолжить. - Я не хотел, чтобы все так закончилось. Олег не дурак, да и опыт общения с психами у него огромный. Олег представляет, как все должно было быть для Сергея. Вот он, Разумовский. А вот Он - неизвестно кто, но то, как дрожит Сергей и как срывается его голос при упоминании ясно дает понять, что сущность эта агрессивная и злая, сильная, может даже слишком. Олег пытается вспомнить Венецию и разделить мягкого Сережу и жесткого его, но лицо одно на двоих, и Олег только теряется в догадках. С кем он говорил тогда? С кем он говорит сейчас? - Кто я? - тихо спрашивает Олег, и голос его дрожит. Он кладет ладони с двух сторон от лица Разумовского и нависает над ним, вглядываясь в голубую бездну глаз. - Кто я для тебя? Друг? Старый знакомый? Удобная пешка со связями? Что я для тебя? - Олег хмурится, как будто никак не может разобрать ответ. Сережа автоматически подается назад, лишь сильнее вжимаясь в металлическую поверхность, словно это хоть как-то может помочь отстраниться. Под лязг ремней Сережа дергается снова, чувствуя, словно его окончательно загнали в угол, но продолжает смотреть на Олега. Такое знакомое, родное, и в то же время чужое лицо сейчас так близко, что отвести взгляд просто невозможно. Разумовский вжимается в стол, потому что тот мягче и теплее, чем Олег сейчас. Олег сейчас - гвозди и наждачка, пуля в голову и шипованая проволока по телу. Не подходи - убьет, как писали всегда на электрических щитах. Олег открывает рот, чтобы зло спросить про того, другого, узнать, где же тень теперь, но его ловит капкан синих глаз, снова, и он опешивает, когда Разумовский искренне отвечает ему. - Ты самый близкий для меня человек, - произносит Сережа, глядя в глаза. - Мой единственный друг. Друг после всех этих похищений, ударов, угроз. Самый близкий после всего того холода и жестоких слов. Самый родной человек несмотря ни на что. «Все еще. Все еще, - повторяет про себя Олег. – Несмотря ни на что». Острая боль в груди отпускает, и взгляд Олега смягчается. Он смотрит на Разумовского, как на того испуганного, загнанного мальчишку в детдоме и думает, что несмотря на всю кровь и деньги и бега, ничего, по сути, не изменилось. После этих слов он почти чувствует руку Сергея в своей, снова. Олег медленно склоняется ниже, ниже, еще ниже, пока не обдает горячим дыханием бледное лицо, и тогда, устало закрывая глаза, он осторожно прислоняется лбом ко лбу Разумовского. Он не прощает. Не отпускает. Но впервые с того самого дня, мягко раскрыв губы, Олег дышит. По-настоящему дышит. Время, замершее в тот день на последней пуле, делает первый шаг. Стрелка дергается и отсчитывает первый миг новой жизни. Олег больше не ощущает, что мертв.