Эпилог - это только начало

Разумовский замирает, ожидая приговора. Олег сейчас может и убить его, и помиловать. И, кажется, выбирает второе. По крайней мере, сейчас. Сережа напрягается, когда Олег подается вперед, словно тот не прижаться хочет, а свернуть ему голову. А потом Волков мягко касается его лба, и Сережа чувствует тепло его кожи, чувствует дыхание, чувствует близость такого родного тела, что хочется разрыдаться. Но он сдерживается. Он итак уже показал себя слабым, если он сорвется в истерику, будет по-детски. Разумовский делает глубокий вдох, считает до десяти, успокаиваясь, медленно открывает глаза. - У меня кроме тебя никого нет, - произносит он искренне. А затем добавляет: - И не было никогда. Столько лет прошло, а кроме Олега, человека ближе и роднее не нашлось. И именно в него Разумовский пять раз выстрелил. Сережа еще с пару секунд молча смотрит на Волкова, не пытаясь отстраниться или дернуться, а затем до него доходит: Олег его услышал. Сергей не знает, поверил ли, понял ли или простил. Вряд ли. Но Олег его услышал и, кажется, пошел навстречу. Для Сережи осознание этого сейчас важнее всего. - Я правда хотел бы все исправить. Хоть как-то помочь, - произносит негромко он, чувствуя на лице ладони Олега, перепачканные в его же крови. - Что теперь? - Сережа заставляет себя вслух произнести этот вопрос. Вот только услышать ответ ему безумно страшно. «Что теперь? А что теперь?» - думает про себя Олег, и крепко держит чужое лицо, чувствуя, как под тряпкой в руку все врезаются осколки. Олег не знает, что теперь. Знает только, что хочет жить. Не как раньше, а жить. Без всего этого. Жить дальше. А для этого нужно кое-что сделать. Кое-кого победить. Враг прячется от него, но Олег его найдет, достанет, замучает и прикончит без сожалений. За то, что произошло. За каждую пулю. За... за Сергея. Олег медленно приоткрывает глаза, черные от злобы и жажды убивать. Он медленно и ровно спрашивает низким, опасным голосом: - Где он теперь? - И смотрит в глаза Разумовского, в ледяную россыпь, ожидая ответа. И если Сергей скажет ему, что монстр еще внутри, забитый таблетками, то Олег готов выпотрошить самого Сергея тоже, чтобы достать ту тень, то сомнение, ту тьму, что встала между ними. Он часть Разумовского или нет? Он навязан кем-то другим или создан самим Сергеем? Сможет ли Сергей жить без этого? Он должен. Разумовский должен с этим справиться, потому что Олег его убьет - другого. Тупой ложкой выковыряет прямо из сердца Разумовского, если придется. - Где? - глухо спрашивает Олег, изгибая спину, как зверь, готовящийся к прыжку. Он верит Сергею. Он хочет верить. Он хочет снова быть его другом, как всегда. Быть рядом, когда это нужно. Олег хочет, чтобы шрамы затянулись. Для этого ему нужна его месть. Ему нужен его враг. Для этого Олег должен знать, где тень. Сережа внимательно следит за реакцией, ожидая чего угодно. Олег сосредоточен, собран, кажется, неверное слово или движение - и руки сомкнутся уже на шее, сжимая все сильнее. Но этого не происходит. Пальцы все еще касаются его лица, а с губ срывается вопрос. Чертовски хороший вопрос. Сережу отпускает лишь на секунду, от осознания того, что ему верят. А потом вновь прокрадывается сомнение - и страх. Но если уж говорить правду, то до конца. - Я не знаю. Я видел его в последний раз тогда, в Сибири... - Сережа делает паузу, вспоминая, что Олег наверняка не в курсе. Впрочем, он сам до конца не осознает, что произошло. - Я не знаю, был ли это сон, магия, галлюцинация или еще что-то, когда я в последний раз говорил с Ним. Его убили. Точнее... - он вновь запинается, не зная как подобрать слова. В магию Сережа никогда не верил, поэтому не знает, как объяснить то, с чем он столкнулся. - Точнее убил. Ты видел у меня рисунки на стене в комнате: черная фигура в шлеме, персонаж мифов о боге-Вороне. Я видел, как он его заколол. А потом очнулся уже в подвале, - Сергей снова прокручивает воспоминания, проверяя, не упустил ли чего. - Я не слышал Его голос с тех пор. Я не знаю, здесь ли Он еще, - Сергей автоматически тянет руку, чтобы коснуться головы, но тут же осекается. Ах, да, точно. - Я не знаю, может он временно исчез, может где-то остался на подсознании, - Сережа правда не знает, но врать не хочет ни себе, ни Олегу. – Хочется верить, что он мертв. Сережа искренне надеется, что прав. Он предпринял столько попыток в свое время избавиться от Него, получив в ответ удары, угрозы, боль, поэтому он хочет верить, что в этот раз все окончательно. Олега злит отсутствие четкого ответа. Его бесит, что эта тварь может быть там, внутри. Но тот ответ, который он получает, кажется единственным, которому можно верить. Олег видит в словах Сережи, в выражении лица, в глазах: тот, другой, - не часть Сергея Разумовского. Его друга подвел не его разум, это что-то внешнее. Иное. Олег тоже надеется, что мертвое. Иначе он его таким сделает. Олег закрывает глаза, ресницы лежат ровно. Ярость медленно оседает осадком, готовым всколыхнуться в любой момент. Олег все еще наготове. Все еще злится, но уже не так. Олег видит, что после всего, что случилось, он еще здесь - Сергей. Олег медленно открывает глаза, поднимается, плавно и веско, смотрит на затянутого ремнями Разумовского. На разметавшиеся по подушке огненные волосы, грязные, слипшиеся от воды. Смотрит на перепачканные дорожками слез и кровью щеки. Смотрит на губы. Сережа прислушивается к каждому шороху, всматривается в любое действие Олега, пытаясь понять, что тот сейчас думает и чувствует. Злость? Раздражение? Сочувствие? Сергей внимательно смотрит в это знакомое лицо, которое умел когда-то так хорошо читать, и не находит ответов на свои вопросы. Олег ведет ладонью по щеке с мелкой щетиной и мажет большим пальцем, перемазанным в крови, по ярким губам, мягким и мокрым, и в этом жесте нет ничего пошлого, только мысль: вот тот, кто сожрал мою кровь, мою силу, мою прошлую жизнь. Разумовский не дергается, не пытается отстраниться, когда Олег ведет пальцами по его щекам, не отводит взгляда, когда тот касается губ, не перебивает его, словно тот ведет сейчас какой-то внутренний монолог с собой, решает что-то для себя и перебивать Сережа его не намерен. Олег хочет расспросить обо всем в деталях, выяснить, разложить по полочкам и понять, но вопросов так много, что вместо этого он молчит. Смотрит, как ремень поперек плеч прижимает Разумовского накрепко к столу, и молчит. - Если есть что сказать - говори, - наконец произносит Волков, ровно, уже не так агрессивно. «Я выслушаю», - повисает в воздухе, не сказанное, но Олег смотрит на своего пленника в ожидании, он ждет, что его убедят в правильности выбора. Он ждет, что Сергей скажет, что он не зря поставил свою жизнь на карту, что не зря доверился, не зря верил до конца, не зря истекал кровью, не зря выкрал его у черт знает насколько важных шишек из-под носа, чтобы теперь сидеть здесь, на маленьком острове в Финском, думая, что если все же до Разумовского можно достучаться, то однажды, может, они оба вернутся в город на том берегу. Глупо было прятаться от себя самого. И как бы ни скрывал Олег свои надежды, ему неизменно, как в детстве, хотелось верить, что он сможет. Спасет. И все наладится. Даже с пятью шрамами на груди. Разумовскому есть, что сказать. Сказать хочется слишком многое. В сотый раз попросить прощения. В тысячный умолять хоть как-то искупить вину. - Мне правда жаль, что я не сказал тебе раньше. Мне очень жаль, - Сережа прекрасно осознает теперь, что признайся он раньше, не было бы этих чертовых пяти пуль. - Я никогда не хотел тебе зла. До какого-то момента, еще до тюрьмы, я справлялся, а потом все просто вышло из-под контроля и я не смог это остановить. - Если я могу хоть что-то сделать для тебя, я не откажу в просьбе. И если ты боишься, что я вновь причиню тебе вред, - он на секунду переводит взгляды на ремни, что намертво приковывают его к столу. - То можешь меня запереть здесь. Я не хочу, чтобы ты рядом со мной чувствовал себя в опасности. Потому что я не знаю, нужны мне все еще лекарства или уже нет, - Сережа впервые за весь их разговор хоть немного успокаивается. Дышит уже не так загнанно, страх понемногу отступает. Насчет таблеток сам Разумовский уверен не особо. Он не знает, сколько времени прошло с Сибири, сколько дней он просидел в том подвале. Но голосов больше не было, видений тоже. Сережа хочет верить, что это означает, что Птица действительно мертв, но все равно на всякий случай он предпочел бы, чтобы у Олега были лекарства для него под рукой. Олег сначала слушает внимательно, потом выдает едкий смешок, в груди снова поднимается обида, а губы его кривятся в ядовитой ухмылке. - Просьбе? - переспрашивает Олег, и его темные глаза недобро смеются. Он садится прямо, отстраняясь от Разумовского, и снова укладывает руки на колено, нисколько не заботясь, что оставляет темные следы. - О каких просьбах может идти речь? Тебе нечего предложить мне, - Олег меряет взглядом худую фигуру на столе. Без нормальной еды уже два дня. Почти столько же без воды. Связанный по рукам и ногам в доме, запертом изнутри, спроектированном лично Олегом, из которого не выбраться. Ни одного вентиляционного отверстия размером больше ладони. Просочиться отсюда мог бы только газ, а насколько Олег знает, Разумовский такого не умеет, иначе давно выбрался бы из-за решетки. Он заперт, бессилен и почти мертв. - Тебя нет. Убит при попытке к бегству. Документы на моем столе наверху. Надо только отправить. Вскрытие, кремация. Место на Смоленском, плоский серый гранитный камень. Твои деньги ушли на покрытие того ущерба, что ты оставил за собой. Что ты можешь мне предложить? - смеется Олег. - У тебя не осталось ничего кроме этого тела и разума. - Олег не уверен, что у Разумовского есть душа. Это сложная материя, в таком он плохо разбирается. Сережа кусает себя за щеку, за то, что выбрал неправильное слово, что выразил мысль не так, звучит словно одолжение и Сереже становится вновь от себя противно. Даже попросить прощения не может нормально. Он следит за Олегом взглядом, задерживается на руках, перепачканных кровью, а потом вновь поднимает глаза. - Ты думаешь, что я тебя боюсь? - Олег наклоняет голову в сторону, заинтересованно смотря в худое лицо, как будто нашел что-то забавное. – Себя я похоронил так давно, что уже не помню, сколько лет мне тогда было. Пять, может? Мои первые деньги я потратил на место на кладбище, которое уже который год ждет меня, да все никак не дождется. Безопасность? Нет такого места в мире. Так что мне нечего бояться, и уж тем более не тебя. А лекарства, - Олег снова ухмыляется, спокойно и продуманно. - Единственные лекарства, которые есть в этом доме - это те, которыми ты меня уже однажды напичкал. Сережа забывает как дышать. Он почему-то был уверен, что его просто считают пропавшим. Что кто-то стер его с лица земли, официально закопал, забрав его деньги, имущество - он и предположить не мог. Особенно, что это сделает Олег. Почему он это сделал? Мысль о том, что ради блага самого Сережи, Разумовский отметает. Стал бы Волков так беспокоиться о человеке, с которого, как он говорил пять минут назад, хотел кожу содрать живьем. Нет, это не забота. Скорее просто попытка отвести глаза окружающих, чтобы разобраться с бывшим другом самому, чтобы не искали и не мешались под ногами. И впервые за все это время Сережа думает о том, что если кто-то из них двоих мертв, так это он. И от этой мысли почему-то больно. Разумовский впервые за все время растягивает губы в горькой усмешке, в которой нет ни намека на глумление, только боль и отчаяние, улыбка получается какой-то кривой, болезненной, и наверняка придает Сереже совсем побитый вид. Раньше бы Разумовский поинтересовался: надгробие-то красивое? А то что за похороны без размаха. Сейчас же он просто закрывает глаза, когда слышит безумный смех Олега. Самое ужасное понимать, что он сам во всем этом виноват. - То есть ты все же планируешь рано или поздно от меня избавиться и заранее все подготовил? – Спрашивает Разумовский. - Если ты меня не боишься, тогда зачем все это? - Сережа слабо кивает на ремни. - Я не собираюсь драться с тобой, сбегать или оказывать хоть какое-то сопротивление. Хотя бы потому, что не в состоянии. Олег, зачем я все же здесь, если я официально уже мертв? Почему тогда действительно не на кладбище? Олег замечает изменения в лице Разумовского и первую секунду думает, что это просачивается неуклюже разбуженная им тень другого, но нет. Это боль, такая же едкая, такая же направленная внутрь, как та, что сейчас плещется в легких самого Олега. Волков перестает смеяться ровно в тот момент, когда Сергей открывает рот снова. Смех как будто отсекается с губ, и Олег смотрит на него, разбитого, несчастного, беззащитного и измотанного. Нет, думает Олег. Если бы хотел убить - убил бы давно. Никогда не хотел. На самом деле, если быть честным - никогда. Сергей говорит, что не будет убегать или сопротивляться. Теперь, поговорив с ним эти короткие десять минут, Олег ему верит. Не верил до этого дня, не в силах отпустить то, что случилось. Но теперь верит. В ремнях и правда нет надобности. Но Олег не готов это проверять. Еще нет. А вот на следующий вопрос у Олега ответа нет. «Зачем все это?» - звучит слабый голос Разумовского в его голове вечным вопросом о смысле жизни. Его жизни. Зачем? Зачем он бегает за этим рыжим сумасшедшим вот уже не первый десяток лет, зачем вытаскивает, зачем надеется, зачем верит, зачем, зачем, зачем. Олег не знает. Он только знает, что так надо. Так должно было быть всегда, так есть и так будет, пока один из них не окажется в итоге в сырой земле. И если первым уйдет Разумовский, Олег точно знает, что и большая часть его уйдет в тот же день. Останется лишь призрак, встающий по утрам по привычке, по привычке перезаряжающий пистолет, по привычке убивающий людей за деньги. Почему Разумовский не в могиле? Да потому что собственную смерть Волков уже знает как пережить. Это больно, но можно. А его - нет. Его смерть он не вынесет. Олег здесь за ним, за Разумовским. Ради него весь этот бардак; ради того, кого Олег когда-то знал, ради того, кого звал лучшим другом, о ком помнил всегда. - Дурак ты, Серег, - хрипло шепчет Олег, закрывая глаза и устало проводя по своему лицу рукой, а пока ладонь соскальзывает со щеки вниз, быстро встает и порывисто выходит вон из подвала, хлопая дверью так, что, кажется, звенят бокалы на кухне наверху. Сергей ожидает не менее честного ответа на его вопросы. Он был откровенен до конца. Он надеется, что Олег будет также откровенен в ответ. Что он хотя бы вкратце расскажет, зачем он его сюда привез, что происходит, для чего все это. Сережа не понимает, что творится, а объяснений никаких. Последний лучик надежды гаснет, когда Олег, кратко ответив, встает и направляется к двери. - Олег! - Разумовский вновь дергается, пытаясь приподнять голову. - Олег, пожалуйста, вернись! - Похоже, так кричать вслед уже становится традицией, так кричать вслед. Дверь хлопает, Сережа тут же падает обратно, тяжело выдыхая и понимая, как сильно он устал. По всему телу разливается неприятная слабость, голова свинцовая, мысли пытаются. Сережа запрокидывает голову, прикрывая глаза, вновь прокручивает в голове их диалог, из которого не столько вытаскивает важную информацию, сколько накручивает себя чувством вины. Только он виноват, что дошло до такого. Сережа еще с несколько минут прислушивается. Тишина. Он пробует считать про себя, чтобы понять, сколько времени прошло, но вновь уходит в свои мысли. Олег поднимается по ступеням и идет прямиком на кухню, где включает воду в раковине и, наклоняясь к высокому скругленному крану, делает пару жадных глотков, выдыхает, и застывает, опершись руками о края металлической раковины, слушая шум бегущей воды и выравнивая свое сбившееся все же дыхание. Он медитирует на воду примерно с минуту, лишенный каких-либо мыслей, погруженный в одни смутные сплетенные тугим клубком чувства. Потом, словно очнувшись, моргает, выпрямляется, и начинает быстро двигаться по кухне. Стакан. Налить воды, холодной, но не слишком. Выжать в нее дольку лимона - это полезнее. Полотенце, махровое, хорошо, что это черное, не будет видно крови. Намочить, тщательно, целиком, отжать немного, чтобы не капало. Достать на тарелке несколько лепешек лаваша. Сполоснуть собственную руку в ледяной воде, стянув перепачканную кровью тряпку. Зато кровь больше не течет и из-за онемения почти ничего не чувствуется. Олег небрежно бьет рукой по переключателю, и вода выключается. Он берет тарелку с хлебом, стакан, полотенце и под мышку уже открытую бутылку виски - для себя. Берцы все равно глухо стучат о деревянные ступени в подвал, но Олег ступает привычно: твердо, быстро и аккуратно, как будто за дверью бомба. Сравнение недалеко от правды. Руки заняты, так что он облокачивается локтем о ручку, прожимая ее, и толкает дверь плечом. Сделав шаг внутрь, пяткой бьет по двери, и та закрывается обратно, а он уже поспешно шагает к столу и человеку на нем. Сначала важное. Самые необходимые ответы на свои вопросы Олег получил - теперь время быть практичным. Шум шагов отдается эхом в пустом доме, вновь возвращая Сережу в реальность. Он вновь приоткрывает глаза, тихо стонет, когда с громким звуком открывается дверь, потому что шум эхом отдается в голове, которая и без того гудит. А затем Сережа перестает вообще хоть что-либо понимать. Только что Олег допрашивал его, вел себя холодно и жестко, а теперь у него в руках еда. Сережа переводит непонимающий взгляд на руки Олега, моргает, словно проверяя, не почудилось ли ему. Кажется, все происходит на самом деле. Он все же решил проявить милосердие? Сережа сомневается, что сердце Олега вот так раз - и оттаяло, но тот факт, что он не бросает Разумовского здесь помирать с голоду, уже говорит о многом. - Спасибо, - выдыхает Сережа, даже не зная, что и думать. Он его чуть не убил, а Олег все равно продолжает заботиться о нем. Только сейчас Сережа замечает, что под головой у него подушка. Только сейчас отмечает, что Олег перед уходом назвал его по имени. И то, что этому человеку, с которым он, (технически все же он) так поступил, не все равно, для Сережи безумно важно. А еще больно, что на его действия Олег все же отвечает добром. В груди опять неприятно давит от осознания того, что он наделал, и пусть у него нет ни денег, ни влияния как раньше, Разумовский все еще хочет хоть как-то отплатить за помощь и надеется, что Олег такую возможность даст. Олег работает быстро и привычно, не сразу отвлекаясь на удивленные взгляды Разумовского. Он успевает поставить принесенные вещи на металлическую тумбочку, где раньше был другой стакан. Успевает взять полотенце, развернуть его, встряхнуть. Слышит краем уха "спасибо", но не реагирует - слишком типичная ситуация, слишком часто приходилось слышать ничего не значащее слово в таких же условиях. Олег успевает машинально отпустить ремень на плечах Сергея на одно деление, быстро перещелкнув, успевает легко просунуть не раненую ладонь под его голову, путаясь пальцами в грязных, мокрых волосах, успевает крепко взять за шею сзади и провести один раз по испачканной щеке, стирая следы слез и крови, мягко прижимая полотенце к светлой коже, когда Олега, наконец, догоняют слова, сказанные Разумовским: - Развяжи меня, пожалуйста. Сережа на секунду думает, что все закончилось и уже готовится выдохнуть с облегчением, вот только ремень не растягивается окончательно, лишь перещелкивается на другое деление, и Сережа не удерживает разочарованный вдох. Все же не доверяет. Сам Разумовский приподняться сейчас не в силах, поэтому он благодарен Олегу за поддержку в прямом и переносном смысле. Сережа не дергается, позволяет Олегу стереть кровь и грязь с лица, и молчит, пока не слышит: - Нет, - кратко говорит Олег, отрезая все вопросы на корню, и продолжает как-то по-детски пялиться, потому что подготовка подводит его, когда речь идет о Разумовском, и теперь Олег так отчетливо, как никогда в своей жизни, ощущает тепло чужого тела, просачивающееся в его ладонь, спутанные тонкие пряди между пальцами, шелковистые и мягкие и острую линию скулы, которую от его большого пальца отделяет лишь тонкая махровая ткань мокрого полотенца. Олег смотрит в упор. Это Сергей. Сергей Разумовский - вдруг отчетливо видит Олег. Тот самый. Настоящий. Не искаженный обманчивыми отражениями. Пусть уставший, искалеченный и слабый, но все же. Олег еще несколько раз моргает, и заставляет себя двигаться дальше, стирая со щеки Сергея кровь так, как в детстве он стирал с его щеки каплю варенья. Разумовский теряется на пару секунд: лицо Олега опять слишком близко, - и удивленно хмурится. Эти аккуратные, бережные касания совсем не вяжутся с очередным холодным, решительным «нет». - Почему? - Непонимающе спрашивает Сережа. - Я же никуда не убегу и ничего тебе не сделаю, - говорит он искренне, но после того, что произошло - весьма сомнительное заявление. - Если ты позволишь мне нормально сесть, то будет удобнее и тебе, и мне. У меня руки затекли, - Сережа не жалуется, лишь пытается достучаться до Олега, сказать, что так будет лучше им обоим. Олег вытирает щеки Разумовского окончательно и слушает его вопросы молча. Потому что не доверяет, потому что другой может проснуться, потому что не простил, потому что теперь все будет на его условиях, а не как тогда, в клетке. Потому что нет гарантий. Потому что Разумовский сбегал, но теперь единственный путь Сергея в мир и был его пленителем. Никаких побегов больше, не от Олега. Удобнее не будет. Олегу удобно так. Так он все контролирует. Так он решает, что и как делать. Потому что в конечном итоге именно в руках Олега оказывается жизнь Разумовского. А Олег в отличие от некоторых с такими решениями не шутит и не торопится. - Олег, ты планируешь все время держать меня здесь? - слишком много вопросов, на которые Сережа всерьез и не рассчитывает получить ответы, но просто молчать он не может. Хотя бы пытаться достучаться, хотя бы пытаться поговорить, лишь бы не опять ледяное молчание и холодный взгляд таких родных карих глаз. - Пока здесь, - отстраненно говорит Олег. Он не знает, сколько планирует держать Разумовского в подвале. Не знает, когда поймет, что можно его развязать. Олег только откладывает полотенце в сторону, приподнимает голову Сергея и подносит ко рту стакан. - Пей, - кратко говорит он, и прижимает стекло ближе к сережиным губам, пока сквозь тряпку на руке просачиваются новые красные пятна. Ответы Сереже не нравятся, но он сейчас не в том положении, чтобы диктовать условия или выдвигать какие-то требования. Не убил, и на том спасибо. Разумовский вздыхает. Как долго это будет продолжаться? Пока Олег не решит, что Сергея можно развязать? Через неделю? Месяц? Пока Олег не передумает и не спустится с пистолетом? Оставаться в подвале, на холодном столе хочется меньше всего. И неудобно, и жутко. Но спорить сейчас с Олегом бесполезно. Да Сережа бы и не рискнул. Вместо лишних слов он подается вперед, прильнув к стакану, делает несколько жадных глотков, так что пара капель все же стекает по подбородку, выпивает сразу и до дна. Олег не знает, что делать. Четкого плана не было. Вернее, был: или убить, или... неизвестно что. Убивать Олег не хотел. Оставалось выяснить вслепую, что же делать. Может, и правда, развязать...? Выражение лица Олега немного смягчается, когда он осознанно проговаривает себе: не убивать. Никогда бы не смог. Но что делать, и правда? У Олега отпуск. Он взял месяц. Все же, подсознательные поступки много говорят о человеке. Подушка. Лаваш. Черт. Черт, черт, черт, снова хмурится Олег и сжимает стакан, вслушиваясь в отголоски боли, мчащиеся по натянутым нервам ярким звоном. - Спасибо, - повторяет Сережа, делая глубокий вдох. Сейчас бы еще не помешал аспирин, потому что кается, что голова вот-вот треснет, но Олег явно дал понять, что лекарств в этом доме нет. Хотя самому Олегу они бы не помешали. - Не забудь обработать руку, - Сережа опускает взгляд вниз, на мокрую ткань, которая стягивает ладонь, которая пропиталась кровью и вызывает опять неприятные воспоминания. - Как ты выжил тогда? - Сережа все же рискует задать вопрос вслух. Потому что не представляет, как Олег выкарабкался. Он успел его оплакать, он думал, что окончательно спятил, когда увидел его тогда в подвале. Поэтому спрашивает он не любопытства ради. В этот раз на спасибо Олег кивает. Ставит стакан на стол. Смотрит вслед за Разумовским на собственную руку. В каком-то оцепенении, которое наступило после злости и волнений, Олег присаживается рядом с ним на стол и медленно разматывает промокший от воды и крови платок. Почти не больно. Особенно по сравнению с тянущей напряженной болью внутри. Под платком рваная рана в мелких стеклянных кусочках. Недолго думая Олег берет виски, стаскивает крышку зубами и щедро плещет на ладонь. Теперь больно. Жжется и режется. Края порезов неприятно расходятся. Олег берет крышку изо рта, кидает ее на тумбу и делает большой глоток. Теперь жжется и горло, но потом виски мягко и раскатисто оседает по горлу вниз, наполняя грудь жаром. Как он выжил? Когда Разумовский видит вблизи травмированную руку, к неприятным ощущениям подступает и чувство тошноты. Впрочем, Сережа подозревает, что тут скорее виной лекарства и двухдневная голодовка. Разумовский наблюдает за тем, как Олег обрабатывает рану, морщится, когда виски попадает на руку, словно это ему больно, а не Олегу, поспешно отводит взгляд. Спрашивать больно ли, утешать или предлагать помощь не к месту - Олег и не через такое проходил. В том числе и благодаря Сереже. - Никак, - отвечает Волков. - С чего ты взял, что я выжил? - переспрашивает он. Неужели не ясно, что та жизнь и правда оборвалась? - Просто много операций, много переливаний и одно непреодолимое желание найти тебя, взять за шею и спросить то, что так давно хотел спросить, - пожимает плечами Олег и сжимает пальцы, неуклюже пытаясь той же рукой вытащить мелкие осколки из раны. Правильно, не бутылку же отпускать. Сердце пропускает удар, когда Сережа слышит ответ. Вроде бы они совсем недавно вели уже эту непростую беседу, но все равно легче не стало. Все начинается заново и Сереже опять дурно уже от осознания того, что он довел друга до такого. Разумовский автоматически переводит взгляд на грудь, где под футболкой спрятаны пять жутких шрамов, к которым он недавно прикасался и ему вновь становится дурно. - Это был не я, - как мантру повторяет Сережа, пытаясь оправдаться не столько перед Олегом, сколько перед собой. - Я понимаю, как тебе пришлось. Хуже некуда, думает про себя Сережа, врагу не пожелаешь. Кстати, о врагах: интересно, как там Игорь? И никакого приятного ощущения от долгожданной мести. Только пустота. Разумовский твердит «не я», но для Олега это был он. Самый настоящий. Он, потому что раньше не поделился и не сказал, потому что глаза за дымкой от выстрела невозможно голубые, потому что копна рыжих волос. Для Олега это был он. Всегда. Кого Сергей хочет убедить? Себя? Скатывается обратно на уровень ребенка? Ведь только что пытался взять ответственность. И вот опять? В чем разница тогда между ним и другим, если оба одинаково не следят за тем, как калечат людей. А есть ли тогда разница, намеренно это или нет? Олег не знает. Если чего-то сейчас Разумовскому и хочется, так это сделать несколько крупных глотков из бутылки и провалиться обратно в сон. Но он почти уверен, что алкоголь Олег ему не даст. Впрочем, тут и помимо алкоголя есть еще кое-что... - Можно мне? - Разумовский кивает на лаваш на тарелке, только сейчас понимая, что голоден. - Развяжи меня, пожалуйста, хотя бы руки. Я все равно ничего не сделаю, - осторожно просит Сережа, боясь перегнуть палку. - Нет, - коротко, четко и уверенно отрезает Олег на очередную просьбу развязать руки. Еще рано. Олегу еще нужна эта имитация контроля. Ради себя. Чтобы увериться, что у него еще есть контроль над своей жизнью. Что он не просто выкинул себя слепо в руки свихнувшегося Разумовского. Сергей опускает голову, понимая, что очередная попытка не удается. Впрочем, чего он ожидал - вымолить прощение пламенной речью? За такое вообще не прощают. Удивительно, что Олег не только с ним разговаривает, но и кормит его, вместо того, чтобы закапывать сейчас частями на заднем дворе. Получить хоть какую-то свободу также не удается. Спорить Сережа даже не пытается, просто принимая уже как данность, что доверять до конца ему не будут больше никогда. Олег ставит виски на тумбу, вытирает руку о штанину, так и не удосужившись окончательно вытащить мелкие осколки, и берет с тарелки лаваш. Он осторожно, не торопясь отрывает небольшой кусок и протягивает его Сергею, поднося почти к самым губам. Хлеб свежий, еще не остыл даже, с тех пор как Олег ловко, несмотря на кухонные перчатки на руках, скинул его, еще дымящийся, на тарелку. Где-то в глубине души Олег надеется, что Разумовскому понравится. Ему, конечно, понравится, потому что после двух дней голода пойдут даже тухлые шпроты, но Олег не может не думать о том, скажет ли Разумовский хоть что-то. Сережа ничего не произносит в ответ, просто молчит, по привычке прикусывая губу, дурацкий жест, который так и остался с ним с детства. Впрочем, как выясняется, несмотря на связанные руки, прием пищи не отменяется. Это не особо удобно, но Сережа согласен сейчас на что угодно, потому что он умирает с голоду. Разумовский подается вперед, откусывая. Прожевывает быстро, делая еще один укус, так что кусок в руках Олега исчезает быстро. Сергей сомневается, что подвал здания находится где-нибудь в центре города. Скорее всего, где-нибудь в глуши, и вряд ли тут за углом есть какая-нибудь местная пекарня или супермаркет. А значит, лаваш Олег приготовил сам. И это мысль о том, что все не так уж и безнадежно, хоть немного греет. - Вкусно, - искренне произносит Сережа. - Ты всегда потрясающе готовил, а я так и не научился даже ровно хлеб резать за эти годы, - Сережа впервые усмехается за все время, по-доброму, прокручивая в голове воспоминания: как Олег безнадежно пытался обучить его хоть чему-то на кухне, как Сергей пытался испечь ему на день рождения торт, как они ругались из-за того, что Сережа вечно приносил в общагу Дошики пакетами. - Можно мне, пожалуйста, еще немного? - закусив губу, спрашивает он. - Можно, - тает как школьница Волков и мысленно закатывает глаза, потому что прости господи какой он все-таки дурак одноклеточный, что пары фраз про вкусный хлеб хватает, чтобы он протянул здоровую руку и мягко взъерошил рыжие волосы. Ей богу, все тренировки, вся выучка насмарку. Какой спецназ, думает Олег, ему впору идти воспитательницей в детский сад, но ему так глубоко наплевать, что сил нет. Олег не отбирает тарелку со словами "хватит тебе". Олег улыбается, гладит его по волосам и протягивает еще один кусок. На мгновение Сереже кажется, что он окончательно спятил. Или это и впрямь происходит сейчас на самом деле? Олег отламывает еще кусок и, не в силах сдержать улыбку, протягивает Сергею. - Губы не кусай, - наигранно строго говорит он. - А то целовать никто не будет. И это самое глупое, что он может вообще придумать. Теперь у Волкова нет ни тени сомнений, почему он здесь, в глуши, в изолированном доме в подвале. Да просто чтобы никто и никогда не видел этого позорища. Сергей наконец улыбается. Не той вымученной, уставшей улыбкой, а искренней, отчего бледное исхудавшее лицо сразу же преображается. Улыбается и на замечание про губы и тут же перестает. Действительно, это не дело. Такого Олега он помнит. Его Олега. Самого близкого, без которого он давно бы пропал. Олега, который всегда проявлял о нем заботу. Олега, с которым ему всегда было рядом комфортно, потому что, как искренне считал Сережа, только он его и понимал. - Не торопись, а то подавишься, - предупреждает Олег, не давая Разумовскому укусить. Вместо этого он наламывает весь хлеб мелкими ломтиками, чтобы подавать по одному. В груди становится легче. Гораздо легче. И ни ремни, ни шрамы не могут на это повлиять. Олег мягко щурится, смотря на Сережу, немного улыбается и задумчиво заправляет выбившуюся прядь ему за ухо. Разумовский вновь тянется вперед, поедая кусочек за кусочком. Со всем лавашем он не справляется, но наедается более чем. Атмосфера уже не та, что в самом начале. Хоть Сережа до сих пор и привязан к столу. По крайней мере, ему больше не страшно. Хотя бы сейчас. - У тебя талант к готовке, - мягко улыбается Сережа. - Спасибо большое за еду. На очередное «спасибо» Олег снова безмолвно кивает. Он не привык. Слишком много спасибо на один день. На один час. Слишком много всего. Но улыбке на лице Разумовского Олег рад. Так, кажется, он не был рад даже снегу в пять лет, когда бегал по двору и пытался поймать ртом блестящие красивые снежинки, которые таяли на языке. Таяли. Как растаял однажды Сережа. Разумовский опускает взгляд на руку Олега, стараясь в полумраке комнаты рассмотреть, сколько показывает стрелка наручных часов. - Который сейчас час? Скажи мне хотя бы, какой сейчас день? Месяц? - пробует он, не желая отпускать Олега. Посиди со мной хоть секунду, думает он, пожалуйста. -Не важно, - уходит от ответа Олег, и улыбка его гаснет. Не нужно Разумовскому знать ничего. А то найдет еще способ вычислить, где находится. Себе Олег доверял, но с Сергеем никогда не знаешь наверняка, перехитрил он тебя или нет. Когда улыбка сходит с лица Олега, Сережа, приноровившейся за последний час следить за каждой переменой настроения Волкова, вновь напрягается. Не потому что боится сказать лишнего и получить за это, а потому что боится задеть. Все еще никаких ответов? Не очень здорово. Находится не только черт знает где, а черт знает когда. Впрочем, эту партию ведет Олег, его и правила. Свою Сережа продул. Даже вспоминать не хочется все, что он успел наворотить. Впрочем, кажется, на сегодня они эту тему закрыли. Олег засовывает остаток лаваша себе в рот и жует. На вкус как резина. Запить бы. Он делает быстрый глоток из горла и не думая протягивает бутылку пристегнутому Разумовскому. Мокрое от виски горлышко оказывается прямо у рта Сережи. - Сильно руки затекли? - спрашивает вдруг Олег, почти невпопад. Сережа, смотрит на бутылку, которая оказывается совсем рядом, и не верит своим глазам. Еще плюс один к доверию, хоть что-то. - Руки затекли, - кивает Разумовский. - Вообще все тело затекло, - начинает он, но вовремя осекается: бери что дают, не перегибай палку. - Дай мне хоть немного передохнуть, я все равно никуда не денусь из комнаты, - обещает Сережа и опять по привычке в волнении закусывает губу. - Губы! - Резко одергивает Олег разошедшегося с просьбами Разумовского. Еще чего. Бить тут будет только Олег, нечего Сереже еще и самому себе вредить. Уже навредил так что не на одну жизнь хватит. Сережа вздрагивает от неожиданности, тут же вспоминая про замечание, медленно разжимает губы: со старыми привычками оказывается чертовски сложно бороться. Сережа не уверен, что отучится, но дает себе слово при Олеге это хоть как-то контролировать, чтобы больше так не дергаться. Олег сам быстро делает глоток из бутылки, как будто показывая, что пить из нее безопасно, хмурится, глотая, и перекидывает виски в другую руку. Олег чувствует себя достаточно хозяином положения, и разговор хоть и далеко не был закончен, но состоялся, и некоторые ответы все же были получены, так что Волков щелкает ремнем на плечах Разумовского, и тот звонко, бренча пряжкой о бетонный пол, падает. Это мелочь, которая максимум позволит Сергею приподнимать плечи вместе с шеей, потому что руки еще дважды перетянуты другими ремнями. Но символически это уже очень много. Да, Олег все еще не доверяет ни своим чувствам, ни разуму Сергея, но он готов сделать эту ставку и попробовать, он обещал дать шанс - и он дает. Случается, по мнению Сережи, нечто из ряда вон выходящее. То ли Олег действительно идет ему навстречу, то ли это виски, но ремни щелкают. Сереже даже кажется, что дышать как-то легче становится. Он делает глубокий вдох, полной грудью, ожидает, когда освободятся и руки... Но нет. Кажется, на сегодня ему хватит. Стараясь не показывать досады, Разумовский негромко выдыхает. Олег убирает волосы с лица Сергея, почти ласково скользит ладонью по щеке назад, на затылок, и приподнимает его голову, поднося бутылку к губам, предлагая сделать глоток. - Пей, - совсем не злобно, мягко шепчет Олег. - Я бы на твоем месте точно выпил. Сережа вновь поднимает взгляд, когда Олег мягко касается его волос и это снова заставляет погрузиться в воспоминания. В детстве, пожалуй, только Олег не ругал Разумовского за длинные патлы, соглашаясь, что это красиво. Сережа подается вперед, чтобы Олегу было легче, тянется к бутылке и делает не один глоток, а несколько, причем крупных. Виски обжигает, сразу же дает в голову - Олег всегда умел в отличие от Сережи выбирать алкоголь. По телу разливается приятное тепло, голова вновь начинает слегка кружиться, но уже более приятно. Не опьянение, а приятное расслабление. Сережа уже и слово-то забыл такое. - Так куда лучше, - кивает он, а затем добавляет с улыбкой. - Я помню, как мы с тобой поступив в универ распивали на двоих бутылку вина в последний день августа, надо же, до сих пор отчетливо в голове, - усмехается он. Впрочем, удивляться тут нечему. Все самые яркие, четкие и приятные воспоминания всегда связаны у него с Олегом. Как в старые добрые времена, усмехается про себя Сережа. Во времена, когда все было проще, добрее, наивнее, когда не было столько боли, не было вопросов, на которые нет ответов. Олег тоже помнит тот августовский день, и на секунду сощурившись, позволяет себе тоже потонуть в воспоминаниях, улыбаясь. Хорошее было время. Он кивает в ответ и ставит бутылку рядом. Он рад, что Сергею лучше. Рад видеть это выражение на его лице - мягкое, не такое испуганное. Но это ненадолго: Разумовский понимает, что, кажется, они все друг другу сказали, все сделали, и на Сережу вновь накатывает страх, что Олег сейчас уйдет. Пожалуй, будь у него свободны руки, он бы ухватился за Олега, не отпуская, а так... - Ты побудешь со мной еще немного? Вопрос застает Олега врасплох. Потому что... а куда ему еще деваться? Куда вообще он от Разумовского денется? И так прибегал по первому слову всю жизнь, пять пуль получил в грудь, а так и не отучился сидеть у его ног. - Куда я от тебя денусь? - Рассеянно спрашивает Олег, откровенно не понимая смысла просьбы. Ведь все это: остров, дом, ремни, - все это только для того, чтобы наконец остаться наедине с Сережей и поговорить. - Что за ерунду ты несешь? - не понимает Олег и садится поудобнее. - Я просто не хочу, чтобы ты уходил, - признается Сережа. Неважно, где расположился Олег, в здании рядом, в каких-нибудь комнатах сверху, Сережа даже не в курсе, где они. И, кажется, так и не узнает. Если вообще выйдет из этого подвала. Сережа как раз собирается спросить о том, что это хотя бы за здание, но все внимание переключается. Олег подтягивает рукава черной водолазки до локтей, тянется к оставшимся ремням и пряжки щелкают снова. Сначала одна, потом другая, освобождая руки. Он и правда это делает, думает Сережа. С ума сойти. И впрямь расстегивает ремни. Разумовский, словно не веря, осторожно приподнимает руку, затем вторую, позволяет Олегу взять его, за запястье и чуть ниже плеча – но Волков вдруг чертыхается, когда сжимает ладонь: мелкие осколки больно впиваются в еще открытую рану, - и Сережа дергается, нервы совсем ни к черту, каждый шорох вызывает дрожь. - Блядь, - Олег отдергивает свою руку и делает жест, будто стряхивает что, капая мелкими красными брызгами на пол. Судя по звонкому звуку, какие-то из осколков тоже летят на пол. - Вот сука, - ругается Олег, злой, что его планы так глупо прервала собственная невнимательность. Сережа нерешительно переводит взгляд с капель на полу на ладонь Олега, а потом осторожно, мягко касается запястья, чтобы не задеть рану. - Тебе надо убрать остатки стекла, - негромко произносит он, протягивая пальцы к ране, но не решаясь коснуться. - Позволь мне? Я аккуратно, - обещает Сережа. - Надо будет потом чем-нибудь перевязать. Только не тем платком, он итак весь в крови. Есть что-нибудь еще? - он поднимает на Олега взгляд, ожидая разрешения. Признание Разумовского прибивает Олега к полу очередной пулей, от которой не увернуться и не убежать. Да он и не хочет, в том-то и дело. В том-то и вся проблема. Олег, кажется, впервые за все время ясно отдает себе отчет в том, насколько он привязан к рыжему психу. Гораздо больше, чем когда-либо мог бы признать, потому что, черт побери, когда чужие руки трогают его запястья, Олег вздрагивает, но не от страха или отвращения, а от того, как давно не чувствовал ничьи прикосновения, кроме, конечно, кулаков и пуль, а еще от того, как давно не чувствовал, что Разумовский здесь, настоящий, рядом. Как много лет назад. Олег смотрит в голубые глаза Сережи и оглядывает всю свою жизнь, с ужасом понимая, что только что развязал руки человеку, который вот этими самыми пальцами разрядил в него обойму, и глазом не моргнув. Насколько же надо было быть искореженным, чтобы простить такое? Эмоции поднимаются все и сразу. Все те, которые Олег держал глубоко внутри все это время, и волков понимает, что вспышки гнева и неуемная нервозность - лишь дальние всполохи по сравнению с этим пожаром. Олега накрывает все то, что он не мог высказать с того самого судьбоносного дня. Он смотрит на свои руки, но вместо того, чтобы ответить Разумовскому, сжимает в кулаки обе, до побелевших костяшек, собирая осколки себя воедино, и чувствует, как ярость, обида, горечь и боль раскаленным свинцом спаивают части воедино снова - где-то там, в груди. терпеть это совершенно невозможно, голова идет кругом от всех этих мыслей и, главное чувств. Олег не привык работать с чувствами. Подавлять - да, но что делать, если больше не можешь себя остановить? Сереже это не нравится, определенно не нравится. Не нравится, что Олег внезапно уходит в себя, не реагируя на его прикосновения, не нравится, даже пугает, что он не слышит, как Сережа зовет его. Просто пустым взглядом смотрит перед собой, а затем... Олег медленно опускает веки, закрывая глаза, хватается руками за грудь, как будто сейчас его ребра разнесет заложенным внутрь тротилом и, наклоняясь вперед, кричит. Сережа резко отшатывается. Если бы не ремни, которые все еще фиксируют его ноги, свалился бы со стола. Олег кричит громко и низко пару секунд, так что в ушах звенит, а потом голос срывается на хрип и выходит низкий, глухой рев, который эхом бьется о гулкие стены подвала. Через пару бесконечных секунд его голос обрывается совсем, и сдавленный буквально пополам невыносимой ношей, Олег сползает на пол, больно стукаясь коленками, и наклоняется вперед, пока не утыкается в холодный пол лбом, часто и неровно дыша. Пожалуй, это страшнее всего, что он сегодня видел. Олег никогда не выражал эмоции, из них двоих богатым на разные чувства, истерики, эмоциональные перепады был как раз Сережа. Оттого особенно страшно слышать этот жуткий крик, от которого у Сережи кровь стынет в жилах. Страшно смотреть на лицо Олега. Сереже жутко, он боится шелохнуться или вновь придвинуться ближе. Но он понимает. Понимает, как эмоции давят на Олега, понимает, как они сейчас пробивают стену его вечного спокойствия, выплескиваясь наружу. Весь алкоголь сразу же выветривается, Разумовский трезвее некуда. И в трезвом состоянии понимает - сейчас лучше не соваться. Сережа с ужасом наблюдает, как Олег оседает на пол. С горечью поджимает губы, смотрит на Олега с искренним сочувствием и быстро смахивает слезинку в уголке глаза. Олег всегда был сильным. Но только сильным как раз тяжелее по жизни. Разумовский ждет, когда все утихнет, потому что в таком состоянии лезть опасно. А затем вновь подается вперед, аккуратно протягивая руку. На секунду задерживает ладонь, а потом все же тянется вперед, мягко касаясь темных волос. Осторожно поглаживает и негромко произносит: - Все хорошо, все правда хорошо. Сережа и сам хочет верить в эти слова, но получается хреново. Разумовский придвигается к краю стола, тянется, насколько позволяет его положение и приобнимает Олега, утыкаясь лицом в его макушку. - Теперь все будет хорошо, - шепчет он, мягко поглаживая Олега по плечам. Олег чувствует прикосновение, ласковые, осторожные, пугливые пальцы касаются его волос, и это так больно, понимать, что именно ради этого человека Олег практически положил всю свою жизнь. То есть, действительно положил. Потратил. Проебал. Подарил. Выкинул к ногам Разумовского, а тот растоптал ее вдребезги. И тем больнее вдруг получить эту крупицу нежности, которой, оказывается, не хватало все эти годы, а нужно-то было - умереть! Олег чувствует, как отчаяние накрывает его с головой, как дышать становится нечем, как все тело начинает крупно трясти. Это даже не птср, это отложенная реакция с того самого дня. Сережу это зрелище откровенно пугает. Он сам нередко впадал в крайности, взрывался, истерил так, что жутко было. А теперь, когда он видит такую яркую реакцию со стороны, то становится особенно не по себе. Сережа прижимает к себе крепче, шепчет о том, что все нормально, что все будет в порядке, все закончилось, только, кажется, его слов Олег не слышит. Олегу так хочется, чтобы все было хорошо, но он не понимает больше, как это - хорошо. Боль льется как вода на тонущей подлодке - изо всех щелей, давит, жмет к полу, в который Олег упирается обеими руками, шумно, судорожно глотая воздух большими глотками - и чувствует подступающие слезы. Это нельзя. Не ему. Это никогда нельзя, это смешно, это позор. Он должен быть сильным, всегда. Должен держать себя в руках, должен быть надежным и спокойным. Плакать нельзя, несмотря ни на какие обиды, несмотря ни на какую боль. Нельзя. Олег сжимает собственные плечи на миг, глотает воздуха, и заставляет себя подняться. Рывком. Удерживать Волкова Сережа не в силах - Олег всегда был сильнее его, поэтому и с легкостью вырывается из объятий, причем делает это так резко, что стол отъезжает в сторону, заставляя Сережу вновь покачнуться. Олег почти падает, но все же встает на ноги и быстро, шатаясь точно накачанный наркотиками, мчится к двери. Ему нужен воздух. А лучше дым. Сигареты. Тогда он сможет. На этот раз Разумовский не кричит вслед, не пытается остановить, лишь ошарашенно смотрит вслед, понимая, что прям сейчас лезть - не очень умная мысль. Олег нараспашку раскрывает дверь, чуть не срывая ее с петель прочь. Спотыкаясь, он наконец оказывается наверху, на ощупь идет в гостиную, переворачивает пальто три раза, прежде чем находит свои сигареты и зажигалку. Руки трясутся так, что он роняет ее три раза, а зажигает только с седьмой попытки и, наконец, вдыхая едкий дым, начинает осознавать себя в пространстве и времени. Медленно возвращаясь к реальности, но все путаясь в собственных: нельзя, оглушающее одиночество, пули, нежность, осколки. До Сережи не сразу доходит: Олег не запер дверь. Руки свободны. Волков его за это по головке не погладит, но смиренно лежать на месте, ожидая, когда Олег вернется и при этом даже не попытаться освободиться - как-то глупо. Сережа вновь садится на столе, быстро щелкает остальные ремни, шевелит ногами, разминая, а потом встает. Слишком резко, так что чуть не падает на пол, вовремя успевая ухватиться за стенку. Тело словно налито свинцом, голова гудит. Отдышавшись с пару минут, Сережа медленно идет к двери, словно его могут сейчас поймать, тихо приоткрывает ее. Свет коридора кажется ослепительно ярким по сравнению с полумраком подвала, так что Разумовский щурится. А затем делает первый шаг на волю. Лестница не такая уж и большая, так что он быстро утыкается в еще одну дверь, которая, как и ожидалась, не заперта. Сережа осторожно выглядывает за нее. Дом. Все же это частный дом, не какой-то центр или лаборатория. Обычный дом. Интересно, чей? Ступая неслышно босыми ногами по полу, Сережа идет по коридору, оглядываясь. Проходит мимо зеркала, в котором ловит свое отражение всего на секунду и морщится. - Ну и вид, - недовольным шепотом произносит он, идя дальше. Из-за двери в конце коридора доносится шум. Интересно, Олег здесь один? Конечно же один, он сразу дал понять, что больше никто не знает об этом месте. Сережа тихо подходит к двери, перешагивает порог, видит, как Олег что-то ищет в кармане пальто. На секунду мелькает мысль о том, что стоит быстро развернуться и... впрочем, что сделано, то сделано. - Как ты? - спрашивает Сергей, понимая, что рискует. Олег либо сейчас успокоится и решит что хер с ним, пусть остается, либо пинком спустит по этой же лестнице обратно в подвал. - Я... - Разумовский теряется. - Как твое самочувствие? - Сережа переводит взгляд с Олега на комнату, быстро оглядывает интерьер, смотрит в окно: кажется, сейчас вечереет. Хоть что-то. - Я никуда не уйду, просто дверь была открыта, я волновался за тебя, - на всякий случай поясняет он. Знакомый голос застает Олега врасплох. Почему он здесь? Сергей был в подвале, он-... Он стоит в комнате, посреди всей этой красивой мебели, растрепанный, грязный, в дурацкой рыжей пижаме и босоногий, и выглядит дороже, чем весь этот дом вместе взятый, дороже, чем все на свете, потому что цена за стоящего здесь Разумовского - жизнь Олега. Которую тот заплатил. Олег моргает: Разумовский стоит посреди помещения. Он не пошел на кухню искать оружие, не пошел в гараж, он мало того, что нашел его в огромном доме, так еще и спрашивает его о… самочувствии. Сережа волновался. Говорит что волновался, и Олег верит, как ребенок, честное слово, но это то, что ему нужно. Еще тлеющая сигарета выпадает прямо из губ Олега и медленно летит на красивую дубовую доску пола. Потом останется жженое пятно, но если бы Олегу дали волю, он бы вообще весь дом сжег к хренам собачим. Лишь бы это рыжее пугало все еще стояло перед ним. Сережа ждет реакции, затаив дыхание. Сейчас и впрямь жутко. Он думал, что знает Олега, как и на что он реагирует, чего от его ожидать. Оказывается - нет. Олег, как выяснилось, вообще полон сюрпризов. Разумовский не двигается. Осторожничает, боясь подойти ближе, словно к дикому зверю. Даже когда падает сигарета, которая, слава богу, тухнет. Не хватало еще начинать тушить пожар. Олег вглядывается в глаза, в лицо, в душу - теперь он верит, что душа у Разумовского есть - потому что перед Олегом стоит тот Сережа, ради которого подыхать было совсем не жалко. Он не ушел, не сбежал, не попытался даже, только пришел сюда, чтобы спросить... Пальцы медленно разжимаются, и зажигалка тоже падает на пол, громко звякая металлом о паркетную доску. Олег стоит прямо, черным силуэтом на фоне тлеющего заката, неизвестно на чем держась, точно тряпичная кукла, которая висит на самом последнем крючке, и смотрит на Разумовского в упор темными, уставшими за всю жизнь глазами, а потом мягко шепчет сломанным голосом: - Сережа, - зовет он тихо, из последних сил, и протягивает к Разумовскому дрожащую от напряжения и нервного истощения руку, и это практически крик его души о помощи. Разумовский осматривает Олега с ног до головы. Вид у того настолько потерянный и несчастный, что Сережа не знает даже что сейчас сказать. В горле застревает ком, когда он слышит это родное, близкое "Сережа". А затем делает шаг вперед. - Можно я подойду? - спрашивает он, обдумывая каждый шаг, чтобы не навредить еще больше. - Я никуда не уйду. Пожалуйста, - еще один шаг вперед. Нет в мире правильных слов, которые можно сказать в такой ситуации. - Олег, все будет хорошо, - еще один аккуратный шаг. Их разделяет сейчас расстояние вытянутой руки, которое Сережа сокращает, протягивая ладонь к Олегу. Длинные пальцы невесомо касаются плеча, желая унять боль, успокоить. - Не молчи, пожалуйста, - просит Сережа, не отводя взгляда. Олег вздрагивает от прикосновения, отмирая, и делает последний шаг вперед, одновременно обхватывая чужую худую фигуру за талию, цепляясь пальцами за ткань рубашки на спине, прижимая к себе так близко, чтобы дышать было нечем. Олег выдыхает неровное: -Сереж... - и, закрывая глаза, кладет подбородок на плечо Разумовского, одной рукой тянется вверх и наконец зарывается пальцами в спутанные рыжие волосы. Когда Олег подается вперед, делает он это настолько стремительно, что Сережа уже готов сделать шаг назад, боясь, что Волков его ударит. Опять приложит так хорошо, что Сережу надолго вырубит. Вот только Олег обнимает, так неожиданно, так искренне, что Сережа на мгновение теряется. Разумовский позволяет прижать себя в ответ. Сам он обнимает, куда более мягко. И потому что сил нет, и потому что боится надавить на шрамы, но сжимает пальцами футболку Олега, так, что костяшки белеют, тянет ткань, что кажется, та сейчас по швам треснет. Олега все еще колотит, но паника и ужас отступают, наконец, оседая дрожью по всему телу и сиплым голосом. Слезы не душат, и Олег спокойно дышит с закрытыми глазами. Вдох - запах кожаного сиденья машины, пот, кровь, виски. Выдох. Олег держится за Разумовского так, как за свою жизнь. Шутка получается смешная, и он нервно хмыкает, но держать не прекращает, сдавливая чужие ребра практически с медвежьей силой. Возможно, у Сергея потом будут синяки на ребрах, но Олегу сейчас наплевать. Он гладит негнущимися пальцами яркие волосы. Олегу кажется, что даже сквозь закрытые веки он видит горящее пламя. Становится наконец тепло. Но что сказать, Олег не знает. - Я здесь, здесь, - шепчет Сережа, чувствуя уже более размеренное дыхание на своей шее. Олег сжимает его так крепко, что Сереже тяжело дышать, но он не говорит ни слова. Раз Олегу сейчас так нужно, значит все. Поняв, что сам слишком напряжен, Сережа наконец разжимает пальцы и уже мягко, успокаивающе гладит Волкова по спине. Олег чувствует прикосновения чужих рук, и кажется, это самое отрезвляющее и самое успокаивающее ощущение в мире. После, конечно, отдающегося в его собственном теле сердцебиения Разумовского. Вот так наконец достаточно близко, чтобы старая связь снова наладилась. Вот так, когда уже ближе просто невозможно, когда ближе некуда. - Я думал, ты меня... списал, - выдавливает из себя наконец Олег, не зная, как еще выразить все то, что накопилось, потому что, очевидно, накопилось гораздо больше, чем он мог даже себе представить. - Я бы никогда не списал тебя, - выдыхает Сережа, прикрывая глаза. - Только не тебя, - Разумовский мотает головой. Сергею тяжело вспоминать Игру. Тяжело сознаваться самому себе в том, что он натворил. Но они, похоже, не скоро договорят на эту тему. - Если бы я мог загладить вину, то сделал бы все, что угодно, - тихо произносит он. Олег больше не дрожит, кажется, отпустило. - Тебе легче? - спрашивает Сережа, даже не пытаясь вырваться из удушающих объятий. Разумовский шелестит на ухо шепотом, обещая, что все будет хорошо, подтверждая еще раз, что он здесь, и все может быть снова налажено как раньше, но Олег хочет слушать еще, еще и еще, за каждый раз, что он думал, что все кончено, за каждую ночь, когда он просыпался от кошмаров, за каждую минуту, что он был раздавлен отчаянием. Сережа уверяет, что те тяжелые мысли были неправильными и ошибочными. Сережа обещает сделать все, что угодно, и Олег почти говорит ему: тогда не уходи. Не отпускай. Скажи, что то было неправдой, что все как раньше. Повтори это миллион раз для меня. Будь здесь, когда я проснусь утром. Черт, просто будь рядом, как всегда был - и я даже готов снова штурмовать столицы и убивать кого тебе заблагорассудится, снова, как хочешь, кого хочешь. Только не оставляй меня с этим гадким ощущением снова. Не обратно в одиночество и мусор. Только не туда. Лучше уж пуля в висок. -Легче, - выдыхает Олег, размеренно дыша, хотя руки по-прежнему трясутся прямо откровенно заметно. Как он стрелять-то теперь будет? Олег надеется, что его отпустит скоро. - Легче. Значит, не убежишь? - Хмыкает Волков, и открывает глаза. Рыжие пряди прямо перед глазами. Они всегда ему нравились, такие длинные и огненные, как настоящие языки пламени. Почему-то Олег всегда думал, что если Разумовский и умрет, то обязательно в пожаре. да и он, Олег, вместе с ним, темной плавящейся фигурой на заднем плане. Он часто представлял эту картинку в молодости, когда шел на самые опасные миссии. Олег знал, что не умрет там. Искренне верил. Уж если умирать – то вместе, в огне. И руки сами непроизвольно начинают гладить длинные пряди, пропуская волосы сквозь пальцы медленно, чтобы не потянуть, несмотря на всю путаницу. Сереже кажется, что он сейчас пытается обезвредить бомбу. Или усмирить хищника: действительно ведь, как в клетку с тигром вошел. Точнее с волком. Олег успокаивается, Олегу легче и самого Сережу начинает отпускать. Хотя бы потому, что Олег наконец ослабляет хватку и Сережа делает полноценный вдох. Сережа мягко улыбается, когда Олег гладит его по волосам, как раньше. Разумовский терпеть не мог, когда к его волосам кто-то прикасался, но Олегу было можно. Это простое касание дает столько уюта, в нем столько тепла и заботы, что Разумовский вечно готов так стоять, прижимаясь. Только не уверен, что выдержит, ноги как ватные. Легче. Это главное. - Даже если бы я и хотел убежать, я не знаю, где я, да и некуда, - Сережа поворачивается к Олегу, лицо которого сейчас так близко и пытается пошутить, без злобы и сарказма, просто обстановку разрядить. - Нет, Олег, я никуда не уйду, я тебя не оставлю, - уже серьезно добавляет он, глядя в глаза. Не оставит, потому что нет человека дороже, не оставит, потому что не может без него, не оставит, потому что чувствует личную ответственность за то, чтобы с Олегом теперь все было хорошо. Олег напрягается, когда Разумовский шутит и уже боится, что перегнул... А ведь и правда перегнул. Ведь тут не военная зона, а Сережа, оказывается, такая же жертва. А Олег тут выкрал его, держал два дня на препаратах, затащил в изолированную зону, держал на пыточном столе в подвале и.. и ведь пытал же. Давил, дергал за нервы, за самое больное. А сам при этом уже похоронил. Олег стер его. Всю жизнь Разумовского переписал, как захотел. Вывернул наизнанку, потратив кучи денег. Его же, Сережиных, денег. Чтобы закрыть дело, чтобы найти подставу, чтобы свалить убийства на подражателя, повернутого на образе миллиардера. Чтобы заткнуть всех, кого можно было, чтобы проплавить приватный разговор с Громом. А сколько сил, разведки, шантажа и нервов было потрачено, чтобы с Громом договориться - тут можно просто не начинать. А все зачем? Чтобы быть здесь, без весящих над головой мечей, чтобы встретиться. Чтобы Олег мог Сережу осудить. Он и пытал; он был и палач, и судья. Олег решил, что имеет право выносить приговор. Каким бы тот ни был. Жизнь или смерть. Украв Сережу, Олег почти на сто процентов был уверен, что ответом будет смерть. Поэтому и место на Смоленке, и плоский гранитный камень. Все куплено. Доставлено. И только имени не хватает. Но глубоко в душе Олег надеялся, хотел верить, что при всей очевидности ситуации Сережа его не предал. Вопреки всем чувствам и доводам разума, хотел выбрать для него жизнь. Поэтому бумаги до сих пор не отправлены. Поэтому официальный статус Разумовского – «пропал без вести». Поэтому в шкафу у Олега паспорт без фото. Поэтому в Питере ведется дело пост фактум о неправомерности вменяемых обвинений. Поэтому на спине Олега огромные фиолетовые синяки после проникновенного разговора с Громом. И большая рана на самолюбии и эго. Но то, что Олег в итоге сделал... он перестарался. Он запугал почем зря своей животной, дикой, злой стороной Сережу, того самого, что держал его руку много лет назад. Зачем? Из-за своей боли? Должен был сам справиться. Должен был стерпеть, как всегда. Должен был быть сильным за них обоих. Но нет, Олег сдал, сломался, и теперь с ужасом готов был увидеть страх и презрение на лице Сережи, но нет. Тот и правда шутит, а Олег смотрит на него как дурак, чувствует стыд за то, что он такой покореженный и кровожадный, неуправляемый и... Сережа обещает остаться, правда обещает, и Олег кивает в благодарность. Это много для него значит. Черт, для Олега это значит, что глобус начинает вращаться вспять, возвращая его мир туда, куда, казалось бы, возврата нет. Улыбка Сережи, не сумасшедшая, а мягкая - скользит мягкими лучами закатного солнца по коже. Олег смотрит на Разумовского, залитого рыжим светом и улыбается тоже, в ответ, потому что удержаться не может. На голове Разумовского пожар в ржавых искрах, отливают огнем брови, светлой медью стелется бледная кожа, и даже в лазоревых глазах светится рыжий чертячий огонек. Олег думает, что не зря брал уроки живописи пару лет назад. Хотел догнать Сережу. Не догнал, естественно, зато многое начал видеть, как все это марево огня перед собой, например, застегнутое во все тот же рыжий костюм. - Тебе отдохнуть надо, - произносит Сережа. - У тебя вид совсем измотанный. Если это так важно для тебя, то можешь меня запереть, - заслужил, повторяет про себя Сережа, заслужил. - Только не привязывай меня ремнями, пожалуйста. Мысли Олега сбиваются. Звучит настолько абсурдно, что он насмешливо хмыкает. Это еще еле стоящий на ногах Разумовский его, подкачанного спецназовца, будет в койку засветло отправлять? А потом реальность настигает Олега: Сережа прав. Не спал. Под глазами темные круги, а голова вся всклокочена. Раны болят тупой тянущей болью. Рука саднит. А Олег забыл и не спал. Вот уже три дня как. Не мог. Адреналин. Возбуждение. Волнение. Психоз. Разумовский. - Ты прав, надо отдохнуть, - нехотя признает Волков ломающимся усталым голосом. - Да и тебе не помешает, - Олег ценит готовность Сережи запереть себя в подвале, но именно из-за этой готовности Олег этого и не сделает. - Хорошо, без ремней, - говорит он, хотя не может не думать, что привязанный ремнями Разумовский - это спокойно, надежно и вполне успокаивающе. Может, не к пыточному столу, а к чему помягче. Может, в другой раз.