Осколки (драбблы)

Его пальцы у основания шеи слегка надавливают, заставляя ее приподнять голову и увидеть свое отражение в отполированной до блеска маске. Ее глаза – расплавленное золото. То самое золото, в котором он готов купаться от заката до рассвета и дольше – пересекая грань, переводя через эту тонкую грань и ее тоже, увлекать за собой в место без пространства и времени, где Покой танцует с Бездной в вечном танце томной агонии. – Кайло!.. Его руки совсем не там, где ей нужно. Он сам слишком далеко, хоть Рей и прижата к его широкой груди и через толстые слои сюртука чувствует отголоски стука его упрямого сердца. Сердца мужчины из семьи Соло. Последнего законного Скайуокера. Принца крови, если угодно. – Все неважно! Рей шепчет это, ведя губами по краю его маски, вдыхая аромат гари и пепла, последствия устроенной ими три часа назад резни. Все неважно, когда дело касается стабильности в Галактике, в их Галактике. И Рей не сомневается, что сотня экстремистов, использующих рабский труд иторианцев, не стоит ее сожалений. Кто-то назовет их обоих монстрами, кто-то – освободителями. Нашлись уже даже те, кто возвел их имена в культ, и те, кто готов предаться самой черной мракобесии, чтобы сжить их со света. Лея говорила когда-то ей, да что там – им обоим, что надежда, она хоть как и солнце, но светить одинаково всем не может. И не будет. Как жаль, что Финн этого так и не понял. Как хорошо, что все со временем осознали Дэмерон и Хакс. Все неважно, когда дело касается украденных для себя минут, отобранных у Галактики, у Империи, у Совета моффов, у шпионов и информаторов, у рыцарей и адмиралов, у союзников и врагов. Все неважно. Важен только Кайло. Бен. Соло. Рен. К сарлакку! Пусть носит какое угодно имя, лишь бы он был рядом. Живой. – Ты важна. Измененный модулятором голос Кайло вибрирует у самого уха Рей, пока его пальцы дразнят ее через ткань легинсов. Его голос проникает в нее, в самую глубину, обволакивает то, что у людей зовется душой, и заставляет сиять. Одежда. Чертовой одежды слишком много. Пусть эта черная ткань спадет к хаттам, открывая ее жадному взору так много бледной кожи, сколько возможно. Покрытый шрамами бесконечных сражений, с россыпью звездочек черных родинок, будто рукой небесного Владыки вылепленный лишь для ее ласк, для ее утех, для нее одной. И горе каждому, кто попытается отнять у нее Бена. – Рей?.. В это дразнящем донельзя вопросе столько желания, что путь от трона до спальни кажется неимоверно долгим. Маска летит в угол комнаты, как только за их спинами с шипением закрываются двери. Рен нетерпеливо срывает ее ремень, треск дорогущей кожи ласкает слух, как и расходящаяся по шву туника. Рей совершенно не жаль разодранной одежды, не жаль его смятого плаща и расцарапанного предплечья. Она прикусывает Бена до крови больно и получает звонкий шлепок по оголенной коже, где кое-где до сих пор раскиданы задорные веснушки. Он заламывает ей руки, переворачивает их обоих, и мягкий шелк черных простыней почти царапает Рей щеки. Это так больно, принимать его целиком, сразу, в один сильный и глубокий толчок. Так больно, так хорошо. Так чертовски, так жгуче хорошо, что против воли из горла рвется стон. Рен не щадит ни ее, ни себя. Он отдает – и она берет, всего его, без остатка. Просит, молит, еще сильнее, еще быстрее, и комната наполняется сбивчивым дыханием, а изголовье кровати скрипит прикрученными к стене болтами. Тысячи Галактик мгновенно схлопываются в одну точку и тут же взрываются всеми цветами радуги. Они оба словно взлетают, так высоко-высоко, зависают на мгновение и камнем устремляются вниз, в раскаленное добела пекло, заставляющее сжимать в кулак простынь и выгибать спину. Бесстрастные звезды молчаливо взирают на Императора и Императрицу.