***
Из раннего детства он помнит только сырость, холод и боль. Тогда еще совсем маленький мальчик и думать не смел о том будущем, что имеет теперь. Теперь и жизни другой не представляет, не знает и не хочет знать. Наказание и ласку получает лишь от одного, жизнь за него готов отдать, преданным псом скулить только у его ног, чувствовать принадлежность и убивать лишь по его приказу. И все устраивает. Сейчас он всем доволен, и не надо другого. Это была, пожалуй, самая лучшая альтернатива холодной канаве, из которой сам бы он в жизни не выбрался. Маленьким потерянным щенком, что шарахался от прикосновений любого, он искренне привязался к парню, что нашел его, подобрал, отмыл, обогрел и воспитал. Не так, как стоило бы, наверное, но все же. Не оставил, не бросил, не отвернулся, как все остальные. И, наверное, любит его какой-то особенной любовью, своей собственной, не имеющей аналогов. Чон привык так жить и ему даже нравится так жить, при условии, что поводок всегда будет только в его руках. — Убей их. Убей их всех, — шепчет Юнги на ухо парню, расстегивая одним щелчком ошейник и спуская пса с привязи. — Сделай это для меня. И моментально, в считанные секунды, парень преображается. Вместо спокойного выражения лица — звериный оскал, а в глазах лишь ненависть, злоба и… подчинение. «Я привык так. Привык к такой жизни и не смогу по-другому. Буду предан тебе до конца, только не выпускай поводок из своих рук. Никогда». Сколько раз убивал для него? Десятки? Сотни? Сейчас даже и не вспомнит. И ни одной осечки, ни одного провала, всегда исполнял, получая похвалу взамен. Пока на одной из разборок не встретил щуплого забитого пацана, что оказался там вовсе не по своей воле, им хотели откупиться от Юнги и его верного пса. Мин тогда ясно обозначил цель: никого в живых не оставлять. Он оставил. Не потому, что захотел, а потому что не смог. Впервые в жизни. Принес полуживого, всего в крови, что с ним делали ранее, мог только догадываться. Уложил аккуратно на диван, очень осторожно, будто бы одно лишнее движение может доломать и так искалеченное тело. В ноги тогда упал к Мину, сам не свой был, извинения шептал, как в бреду, колени обнимал, правду даже и не думал скрывать: — Прости, я не смог. Он мой соулмейт… — ближе прижимается, в колени лицом вжимается. — Я не отпущу тебя! Ты мой, — восклицает. — Я не хочу уходить. Это ничего не значит. Просто… я не смогу убить его. — Не отдам тебя ему, — шепчет, вжимаясь тонкими губами в шею. — Не отдавай. Никогда, — уже скорее инстинктивно прижимает к себе хрупкого парня, обнимает до хруста костей, до боли сжимает в объятьях, только и просит каждым жестом, взглядом «не отпускай» молит, хотя сам мертвой хваткой вцепился, не разомкнешь. Никто и не пытается. — Я справлюсь, — шепчет Чон. — Ты же поможешь мне, — и глаза влюбленные поднимает, преданные. — Конечно, — в ответ слышит и рассыпается в тонких руках, нежных прямо сейчас, хотя заслуживает наказание. Не выполнил, подвел, но почему-то получает россыпь поцелуев на коже вместо ударов, тонкие пальцы в волосах, что тянут ближе, тихие стоны, ответные прикосновения, удовольствие, что всегда нужно было заработать сначала. Улыбается, когда его тело впечатывается в другое, худое и белое, не понимает ничего, но ласку принимает — сумасшедшую, остервенелую. Вжимается в Юнги сильно, но нежно. Шепчет на ухо «хозяин», как тот любит, чувствует дрожь по телу, получая в ответ «только мой» с придыханием. Доводит парня под собой до дикой агонии, заставляет метаться по постели, раскидывая в разные стороны подушки, одеяло. Забывается, ускоряя темп, видит перед собой только одно тело, запыхавшееся, растрепанное, но такое желанное всегда. Хочет, чтоб так и оставалось, знает, что сделает для этого все. Всегда делал.***
Юнги осторожно приближается к телу, что всю ночь пролежало на диване, не шелохнувшись. Рассматривает с опаской, «жив ли?» — думает. С интересом наблюдает, признаки жизни разглядеть пытается. Видит еле вздымающуюся грудь, что, вроде, должно означать, что парень дышит. Видит кровавые разводы на порванной одежде, синяки и ссадины, слегка морщится, но толкает Пака в плечо, различая тихое мычание в ответ. В глаза, еле открывающиеся, заглядывает, ожидаемого испуга не видит, только бесконечную усталость и легкое удивление. Сказать не знает что. Мальчишка красивый даже в таком состоянии. Уходит в ванную за аптечкой и, возвратившись, теснит парня, присаживаясь на край дивана. Вату берет, бинт, мазь, не может вспомнить, что в таких случаях помогает, хотя часто обрабатывал раны Чону, зализывал, как в переносном, так и в прямом смысле. — Он мой! — все-таки выбирая какую-то бутылочку жидкости с ватой, мочит обильно. Пальцами еле управляет нервно. — Думаешь, я тупой? Не убили, и на этом спасибо, — кривясь от боли, еле проговаривает парнишка. — Как ты попал к ним? — придвигается ближе Мин, вату протягивает к лицу, смотрит внимательно на лежащего перед ним измученного мальчишку. — А это важно? — пытается быть самостоятельным, поднимается на локтях и даже руку тянет за ватой, получая по ней шлепок, и откидывается обратно. Морщится от неприятного жжения в местах прикосновения мокрой ваты к ободранной коже. — Отец должен был много денег, — все же отвечает под настойчивым взглядом. — Меня не спрашивали, сгребли и увезли, — отворачивает лицо, стыдно немного. — Ну, — тянет Юнги. — Теперь ты наш, они расплатились тобой, несмотря на то, что все уже мертвы, — тяжелый вздох, а после чисто риторический вопрос. — И что же нам делать с тобой? Тебя теперь даже убить нельзя. Гуки будет плохо, — поясняет на опешивший взгляд. — Как зовут-то хоть? — Чимин. — Так вот, Чимин, ты можешь вернуться домой, если, конечно, после всего ты сможешь считать его таковым. Я не хочу, чтобы ты больше появлялся в нашей жизни, ни при каких обстоятельствах не смей приближаться к Чонгуку, просто исчезни. Живи своей жизнью, сделай вид, что ничего не было, но ни в коем случае не вздумай умирать. Ясно? — Хорошо, — соглашается Пак, собравшись с силами, пытается встать, чтобы, как и сказал Юнги, побыстрее покинуть чужую квартиру и жизнь. Только не рассчитывает свои силы и морщится от дикой боли, прострелившей грудную клетку, и чуть не заваливается на пол. Тонкая рука толкает его обратно на диван, а ее хозяин с возмущением выдает: — Да, блять, отлежись сперва! — и уходит из комнаты, предоставляя парню пищу и время для размышления. Он прогонит его, точно прогонит. Но не сегодня, парень ведь действительно ни в чем не виноват.***
За две недели пребывания в доме Чимина практически не слышно и не видно. Он либо тихонечко читает на диване, либо полдня проводит в ванной, отмокая и обрабатывая оставшиеся синяки и ссадины. Не прекословит, принимает лекарства, что принёс Мин, ест все, что дают, и уже набрал пару килограмм, на человека стал похож, а не на ходячий труп. Спит правда долго, но это не мешает, поэтому завтракает позже всех и один. В общем никого не напрягает своим присутствием, если только сам себя. Юнги очень удивился, когда увидел мальчишку на кухне в такую рань. Он мялся в дверном проеме, явно намереваясь что-то спросить, но не решался. Первым не выдержал Мин и, подняв взгляд на парня, спросил: — Ты что-то хотел? — Да, я… хотел, — бормочет Пак, глаза опускает, затем снова на завтракающих парней поднимает, но все же продолжает. — Я уже почти здоров. Ну, передвигаться могу. Хотел спросить телефон, позвонить. Домой. И если это возможно, занять немного денег. На билет. Я все верну, когда вернусь домой, обещаю, — быстро выпаливает, чтобы не передумать. — Далеко живешь? — на этот раз Чон подает голос. Мальчишка заворожено смотрит на парня, слегка подвисает, но все же отвечает: — Пусан, — и переведя взгляд на недовольного Мина, тушуется. Поднявшись из-за стола, Чонгук, скидывая грязную тарелку в раковину, лениво вытягивает из заднего кармана телефон, протягивая его мальчишке. — Только недолго, — предупреждает. — Межгород. Дорого. И довольный Чимин выхватывает аппарат из чужих рук, успев только поблагодарить поклоном, улетает в комнату набирать один единственный наизусть заученный номер. — Зачем? — недовольно спрашивает Мин. — Что? — поднимает бровь. — Быстрее свяжется со своими — быстрее свалит, — усаживаясь на худые колени, целует шею, за ухом и выше. — Мы же этого хотели? — Да, но… Пусан? Да он загнется где-нибудь по дороге, — обвивая руки вокруг шеи со стальным украшением. — Что не так? Переживаешь? Будешь скучать по нему? — с ухмылкой дразнит Чон. — Давай оставим его себе? — Что? — неожиданно. — Что? Я давно хотел завести маленького сладкого котенка, — мурлычет Юнги, потираясь о щеку парня. — Он ведь не я, Юнги. Он нормальный. Думаешь, он захочет? — Я приручу его, вот увидишь, — улыбается. — И тем более, нам будет спокойнее, если парнишка будет под нашим присмотром. — У него есть дом, семья, — предпринимает последнюю попытку Чонгук. — Ты правда считаешь, что они живы? — сбрасывает Чона с колен, бровь выгибает. — Он ничей, он никому теперь не нужен. И я заберу его себе. Хочешь ты того или нет. — Я все сделаю так, как ты скажешь, — и голову на колени к нему верным псом кладет, излюбленное место, ластится и от пальцев, зарывшихся в волосы, прикрывает глаза. — Все, что захочешь, — слышит тихий шорох в комнате, а затем хлопок входной двери, понимает, что самому становится плохо и жутко страшно, и это совсем не его страх.