Гуки - цепной пес

      Чимин немного нервным движением выбивает наизусть заученный номер телефона. Дом. Мечтает, как вернётся туда, забудет всё, что гложило на протяжении нескольких недель, всё то, что пришлось пережить, весь этот кошмар в недолгой жизни, и всё станет как прежде. Обманывает, не станет. Но попытаться стоит. Взволнованно ждёт. И… Ничего. «Аппарат абонента выключен…» Монотонный, недолгий ответ и тишина. Повторный набор не меняет ответа на том конце. Ещё и ещё, и ещё. Даже не вспомнит, сколько раз пытался — дозвониться не получилось. Паническое состояние уже где-то на задворках сознания испускает смрадный аромат, легко просачиваясь в лёгкие, заставляя дыхание немного ускориться.       Парень судорожно роется в памяти, пытаясь вспомнить ещё хоть один знакомый номер — удается. Не с первого раза удается вспомнить, как и набрать уже порядком трясущимися пальцами. Гудки. Это уже неплохой знак. Голос на том конце сонный и малость недовольный. Парнишка явно ещё не проснулся и, скорее всего, не планировал ближайшие часа два. Растянутое «Алло» даёт понять, что его слушают, и парень, срываясь голосом, говорит:       — Ханбин? Ханбин, Господи, как хорошо, что я дозвонился.       На том проводе повисает гробовая тишина, даже зевающие звуки стихают.       — Ханбин, что ты молчишь. Это я, Чимин. Приятель…       — Чимин? Но… как? Это не можешь быть ты, ты…       — Бин, это я, ты не узнаешь, что ли? Слушай, приятель, у меня к тебе просьба небольшая, не мог бы ты доехать до меня и передать этот номер телефона отцу, пусть перезвонит, как…       — Чимин, — словно севшим на несколько тонов голосом проговаривает парень. — Чимин, я не могу этого сделать, — затем затихает на несколько секунд и с глубоким выдохом выдает. — Чимин, я не знаю, как ты и кто ты, как такое вообще возможно, но… месяц назад состоялись похороны вашей семьи. Всей вашей семьи. Чимин, ты числишься мертвым. В вашем доме был пожар, никто не выжил. И если это чей-то глупый розыгрыш, — парень резко повышает голос. — И ты, ублюдок, выдаешь себя за него, то это очень жестокие шутки, он был моим другом!       Слова слетают резко и хрипло, юношу явно расстроил этот разговор. А Пак и слова в ответ не может вымолвить. Только открывает и закрывает рот, хватая воздух, что словно назло застревает, цепляясь за стенки глотки, не давая возможности вздохнуть. Разговор обрывается, не дождавшись внятного ответа, приятель Пака вешает трубку, не давая надежде разгореться, ведь голос так похож. Но он собственными глазами видел тела, что в гробах опускали в землю. Три надгробия с табличками и фотографиями. Огонь, конечно, изувечил лицо друга почти до неузнаваемости, но в его пропорциях и фигуре несомненно узнавался Чимин. Или их просто заставили в это поверить.       Пак отмирает только, когда дисплей светится, оповещая о конце разговора. Стирает ладошками накатившие слёзы, заставляет себя не верить в слова, услышанные ранее. Не выходит. Истерика подкрадывается, её уже можно ощутить, чуть ли не потрогать руками. Она липнет, забирается по ногам, холодным дыханием остужает кожу. Парень находится в таком состоянии ещё пару минут и срывается к выходу, на бегу не успевая даже подумать объясниться с приютившими его людьми.       Нужно туда. Нужно узнать. Проверить и опровергнуть услышанное. Даже если пешком придется идти, он должен. А в глубине сознания явственно оседает ощущение правдивости сказанного. И страшно становится. Для чего терпел все эти дни — возвращаться-то некуда. И надежды тают с каждой новой мыслью в голове. И мир вокруг крутится, и мелькают лица родителей. Неужели это правда? И он уже знает ответ.

***

      Страх, ничем не обоснованный, легко просачивается в голову, заставляя почувствовать давно забытое чувство. Это непривычно и слегка неприятно. Гук перестал бояться чего-либо уже давно. Как только обрёл дом. С Юнги никогда не бывало страшно, даже наказание от любимого всегда получал без толики испуга, потому что уверен, потому что знает — так нужно. Потому что никогда в жизни не чувствовал, что нужен кому-то, кроме него. Что же переменилось с оглушающе тихим хлопком входной двери? Должно быть, ничего. Но Чон уже пообещал, а просьбы этого человека для него закон. Но что-то ещё не даёт покоя. Собственное желание? Бред. Такие желания могут пошатнуть всю их устоявшуюся систему, сбить все настройки и направить в неправильном направлении. Таком ли уж неправильном? Если Юн говорит, значит, так нужно. Значит, он этого хочет, а следовательно, должен хотеть и сам Гук. И нужно оторвать голову от тёплых коленей и выйти вслед за парнем, вернуть его и оставить так, как было. Только страшно. Страшно оторваться от Юнги хоть на секунду, словно он защита и опора, словно отодвинь его, и упадешь. Ноги не хотят двигаться, а до слуха обрывочно долетают фразы взволнованным шёпотом:       — Гуки, давай же, — судорожно повторяется над самым ухом. — Давай же, отпусти, его нужно догнать. Осмыслив сказанное, Чон медленно поднимает взгляд на Мина, и тот может ясно прочитать в глазах испуг.       — Что с тобой, Чонгук? — обхватив лицо руками, не понимает такой реакции Юн.       — Ему страшно и очень плохо, — шепчут в ответ. — Я не могу… это действует и на меня.       Юнги не срывается, не бежит за парнем, только обнимает крепко, на колени рядом опускается, прижимает к себе всем телом, окутывает теплотой, что редко мог позволить. Успокаивает. Ладонями мягкими по спине водит, молча передает силы, что помогут собраться. И это так нужно в данный момент, всё так правильно, будто всегда так было. Так и есть. Лишь концентрацию повысили, так нужно, чтобы не отравиться страхом, не забыть, что нужен. И теперь не только Юнги.       Объятья крепкие, теплые, что отпускать совсем не хочется. Но что-то гложет изнутри. У него есть защита, поддержка, а у того парня? Какое ему должно быть дело до кого-то другого, чужого им? Пусть и должен был стать самым близким. Пусть и губы крошатся от прикосновения и беспомощности. Только о собственное тело. О собственные слезы, которых у Гука нет. Вроде бы нет. Прикосновения к собственному лицу доказывает — действительно нет. Только не легче. Парень смотрит на взволнованного Мина, не может выразить то, что чувствует. Слова с трудом, но протискиваются наружу.       — Я не хочу… — хриплым шёпотом. — Не хочу всё это чувствовать, Юнги.       — Ты нужен ему, — тихий голос в ответ. — Мы нужны ему.       И слова становятся бессмысленными, всё отточено до автоматизма. Движения, взгляды, даже дыхание сливается. Так всегда было и сейчас, как никогда, необходимо. Сборы не занимают и пяти минут, кажется, это и не Чон вовсе только что был обездвижен чувствами. Он нужен. Он обязан и не только для Юнги. Он хочет, чёрт возьми, за столько времени сделать что-то не для них, хотя, теперь понятие «их» становится слегка размыто. А что если их может быть больше, чем двое?       На улице прохладно. Юнги подмечает вслух, что парень в одной футболке был, навряд ли в таком состоянии ему пришло в голову одеться. Это не улучшает результаты. Автобусные остановки, ларьки, проулки, в районе квартала очищено практически всё. Не мог парень просто испариться. Денег у него нет, что, значит, не мог он уехать на автобусе и уж тем более на такси. Хладнокровное спокойствие заменяется лёгким волнение. Юнги так волновался только за одного человека, что сейчас с каменными лицом вместе с ним шарит по улицам в поисках пропажи.       — Что он чувствует? Попробуй… — Мин замолкает, понимая, что просит многого. Чего стоило унять этот поток на их кухне, но тогда их застали врасплох, сейчас это может помочь.       — Я и не переставал его чувствовать, — спокойно произносят в ответ. — Ему всё так же страшно. Только… это безнадёга. Ты был прав…       — Прав? В чём же? — вспоминая, что могли подтверждать эти слова.       — Он никому не нужен, — тихо, но Мин всё слышит слишком четко, обнимает со спины, прижимаясь ближе. — Так же, как и я когда-то…       — Мы найдем его, — голова на плече, и голос успокаивают. — Обязательно найдём. Я тебе обещаю.