Total Institution

Белый. Три белые стены. Одна белая дверь. Все они слишком близко. Белый. Единственный флуоресцентный источник света за прочной металлической клеткой. Слишком яркий. Излишне яркий. Он ранит его глаза и делает пронзительное бормотание в голове еще громче. Он находится в одиночном заключении 1512 дней. В общей сложности – четыре года, один месяц и двадцать один день. Он знает. Он подсчитывал. 1512 дней с тех пор, как его нога в последний раз ступала за пределы этого крошечного прямоугольника, с тех пор как он видел настоящий свет или дышал неотфильтрованным воздухом. Он не знал бы об этом, если бы не насечки на стене, которые он там выцарапывал шершавым кончиком металлического пальца. По черточке каждый раз, когда его сверхчувствительные уши улавливали охранника, кричавшего «отбой». В противном случае, он никогда бы не смог этого сказать. Болтовня в его голове пыталась его обмануть; пыталась сказать ему, что дни были часами или мгновениями, или десятилетиями. В его подсчете были ошибки из-за голосов, которые становились только явственнее. С каждым случайным мерцанием резкого, белого света, этот шепот становился все громче, все ближе к реальной речи. Он нашептывал всякое в его голове. И свет усиливал это бормотание. Свет никогда не выключался в его неумолимой белой тюрьме. Это был ад. Если бы у него были какие-то средства, он бы давно покончил с собой. Он сдался через год, но это желание сохранилось. Он был лишен независимости и цели. В конце концов, для чего использовать оружие, запертое в коробке? *** - У него должно быть имя, сэр… Стив Роджерс с сомнением смотрел на папку в своих руках. Его переводили в более глубокое подразделение национальной тюрьмы строгого режима, чтобы охранять заключенного, который существовал для него только по слухам. В досье говорилось, что его обвиняли в том, что он являлся агентом ГИДРЫ, который был захвачен ЩИТом и обвинен в десятке или более политических убийств и других бесчисленных убийствах гражданских лиц. Слухи, которые просачивались через заключенных и охранников, говорили ему, что он был словно машина и что он убивал безо всяческих колебаний; что он никогда не оставлял цель в живых. Говорили, что он зубами вырвал горло у охранника, но Стив в это не верил, в основном потому, что он ничего не видел за пределами своей камеры более четырех лет. 24 часа в сутки, круглый год. Ни разу не ступал ногой за границу своей клетки. Но все же, этот человек был жестоким. Он был безжалостным, высококвалифицированным убийцей, у которого, казалось, не было никакой эмоциональной реакции на тех, чьи жизни он разрушил. Из-за его истории и интереса ЩИТа, ему была назначена личная охрана. Стив предположил, что теперь это будет он… Его начальник тихо фыркнул. - Ты видишь в этом файле что-нибудь насчет имени, офицер? – спросил он, как бы указывая на то, что должно было быть чертовски очевидно. – Никто никогда не слышал, чтобы этот парень упоминался иначе как «Зимний Солдат». Во время суда он не назвал никакого имени, о нем вообще не смогли найти никаких записей, поэтому, насколько нам известно, он или Джон Доу, или 088074. Все ясно? Стив беспокойно поерзал на своем месте. Ему это не нравилось. Учреждения строгого режима были необходимы для поддержания хрупкого баланса в тюремной системе, но каждый заслуживает уважения в обращении по имени. Но его начальник был технически прав. Насколько всем было известно, у него не было законного имени, а солдат-заключенный отказывался его разглашать. Но Стив никогда не смог бы называть человека чередой цифр. - Да, сэр, - ровно ответил Стив. – Все ясно. Офицер высшего звена кивнул, выровняв стопку бумаг в руках двумя короткими ударами о поверхность стола. - Хорошо. Если у тебя больше нет… нерешительности в отношении твоей задачи, то я полагаю, тебе следует на это взглянуть. Приказ. Не предложение, в которое он был облечен. На этот раз настала очередь Стива кивнуть и расправить файл, который ему дали, когда он выходил из комнаты. - Да, сэр. Сию минуту. Он собирался взять на себя охрану заключенного 088074. Зимнего Солдата. *** Новый охранник. Солдат знал. Он мог сказать об этом по шагам. Походка была резкой и быстрой, но это была слишком тяжелая поступь, чтобы принадлежать человеку с короткими шагами. Эта деталь была вызвана неуверенностью, а не длиной ноги. Его новый охранник был высоким, вероятно, мускулистым, так как не было никаких сомнений, чтобы говорить о крепком мужчине. Он никогда не был в изолированной зоне вокруг камеры Солдата, судя по частому шарканью от постоянных полуоборотов. Длинный, знакомый, отработанный шаг его бывшего охранника сместился к новичку, и шаги прекратились, сменившись приглушенным ритмом тихих голосов. Это случалось раньше. Замена охраны. Это редко на него влияло. Чаще всего его охранники вели себя так, как будто за дверью ничего не было, только бесконечное мелькание подноса для еды в заполненном зазоре и в таком же пустом зазоре. Дважды в день. Дальнейшего взаимодействия не требовалось. Некоторые из них были более злобными, но он был закрыт за непроницаемой дверью, которая защищала его от них так же хорошо, как защищала их от него. Новый охранник не имел никакого значения. Засунуть внутрь поднос. Вытащить наружу поднос. Болтовня в его голове пыталась заблокировать бессловесный шорох их голосов. Гул стал громче, когда свет над ним стал пульсировать ярче. Это слышалось так, словно тысячи людей одновременно ему что-то шептали. Недавно он начал слышать отдельные слова посреди шипящего, хриплого шепота. Дефектный Душегуб Монстр Он не хотел их игнорировать. Они были правдивы, и голоса нарушали однообразие белого-белого-белого и тишины. Но голоса охранников становились все громче, и шум в голове усиливался, перекрываясь их интонациями. Были сказаны слова «до свидания». Коротко. Профессионально. Вдруг… - Здравствуй? Солдат в тревоге дернулся. Это слово прозвучало не от злобных, дребезжащих голосов в его голове. Слово было ясным, человеческим и безошибочно направленным на него. Человеческий голос белым светом раскалился у него на перепонках, вырывая из Солдата дрожь, а его взгляд мелькнул по графику насечек на стене. Одна черточка была изогнута четыре месяца и семь дней назад. Когда с ним в последний раз разговаривали. Еще одна линия была выжжена в его памяти. Семь месяцев и восемнадцать дней назад. Когда в последний раз говорил он. Внезапно низкая, узкая дверка для подноса с едой приоткрылась, и тело Солдата сжалось, словно пружина от напряжения. Неправильно. Не время кормления. Он отошел от проема, ожидая, что что-нибудь протолкнется внутрь. Ожидая слезоточивого газа или световой бомбы в качестве наказания, не сделав ничего, чтобы его заслужить. Неужели новому охраннику так не терпелось его терроризировать? Он пятился, пока не почувствовал липкий, горячий цемент напротив своей спины, его рука была накрыта тонким, колючим одеялом, в готовности прикрыть от газа уязвимые глаза и рот. Но сквозь крошечную дверь ничего не проникло. Ни еды. Ни угрозы. Только голос. - Стив Роджерс. Я твой охранник. Представление было коротким и ясным, но оно отличалось от тех, которые привык слышать Солдат. Охранники говорили с ним раньше, давным-давно, до того, как он превратился в старые новости. Они разделялись на две группы. Они были или агрессивны и бессмысленно жестоки, или слишком оптимистичны, с сердцами, бьющимися в надежде, что эти заключенные смогут исправиться, заживут нормальной жизнью. К сожалению, такой тип никогда не задерживался надолго. Они были раздавлены, как охранниками, так и заключенными, оставляя только бесчеловечных и жестоких. Этот же охранник не звучал ни как тот, ни как другой тип. Его голос не был резким и угрожающим, но охранник и не говорил так, будто видел эту систему чем-то меньшим, чем она являлась. Судя по голосу, он был уверен в себе, настолько уверен, что ему не нужно было это доказывать ни одной живой душе, даже Солдату. Он звучал твердо, но не сурово. Однако Солдат знал, что это не будет долго продолжаться. Доброта здесь не задерживалась. Либо уйдет охранник, либо его доброта. В любом случае он останется с охранником, который причинит ему вред. Стив сжал губы, стоя за дверью. Если бы уходящий охранник не заверил его в этом, он бы даже не понял, что камера занята. Он не мог расслышать ни голоса, ни движения, ни дыхания. Заключенный был необычайно тих. Просто заключенный. Без имени. Стив сжал губы в тонкую линию, а его живот свело от беспокойства. Ему все еще это не нравилось. Если он собирался быть охранником этого человека в обозримом будущем, он хотел, чтобы у него было что-то честное, что-то реальное, чтобы к нему обращаться. Люди не являлись номерами. У них были жизни, происхождение, чувства, семьи, и часть его все еще цеплялась за упрямую идеологию, что они смогут когда-нибудь к этому вернуться. Часть него все еще цеплялась за надежду, что он сможет помочь им этого достичь. Он хотел быть авторитетной фигурой, но так же он хотел быть фигурой уважаемой. Стив не хотел иметь ничего общего с уважением, которым хвастались другие охранники. Их версия уважения состояла в том, что заключенные вздрагивали и скукоживались перед ними, пока те выкрикивали оскорбления, пока пинали их, били кулаками и плевали в них. Он видел, как охранники зажимали заключенных между ног и избивали их, пока они не начинали умолять и просить отпустить их. Он видел, как они отбивали внутренности корчившимся людям, угрожая им на случай, если они когда-нибудь снова не повинуются их власти. Это не было уважением. Это было страхом, и Стив не хотел в этом участвовать. Он хотел другое представление об уважении от своего подопечного. Ему хотелось, чтобы он слушал его наставления и прислушивался к его авторитету, но он также желал, чтобы существовал некий уровень доверия. Это было, вероятно, недостижимо, но Стив, по крайней мере, мог попробовать. Он видел, как другие охранники тоже пытались. Он видел, как они протягивали руки, дружили с заключенными, и заключенные, казалось, отвечали взаимностью до тех пор, пока однажды, щёлк, и ловушка не захлопывалась, и люди, которыми вы должны были управлять, не начинали управлять вами. Стив не мог этого допустить. Однако он не стал бы терроризировать человека, которому более четырех лет не разрешалось покидать свою камеру размерами 8х10. Стив сместился за дверью, его язык высунулся, чтобы смочить губы. - У тебя есть имя? Каждое слово было сбалансированным действием: от слишком большой силы до слишком малой. Злобный или достаточно дружелюбный, чтобы воспользоваться этим преимуществом. Сидя внутри, Солдат почувствовал, как его пустой желудок скрутило. Нет имени. У него не было имени. Он был оружием, и он заслуживал такого обращения. Его обработчики будут называть его, как им угодно. Он тихо отошел от щели, и шепот в его голове опять еще больше задребезжал. Всплыли отдельные слова, но они изменились. Свежее мясо Цель Миссия УБЕЙ ЕГО Шипение в его голове было настолько громким, что солдат физически вздрогнул, хлопнув себя правой рукой по уху, когда по его венам заструился адреналин. Эта дребезжащая болтовня всегда в нем существовала. Он научился ее игнорировать. Она никогда раньше не упоминала кого-то еще. Никогда не говорила ему, что делать. Его глаза широко распахнулись, дыхание сбилось. Голоса звучали, как его обработчики. Убей. Убей. Убей. Стив услышал внезапное, неуклюжее шарканье ног и глухой хлопок ладони, шлепнувшей по уху. Это был первый признак жизни из-за двери, и он придвинулся немного ближе, желая быть уверенным, что его голос четко проникнет через щель. - Скажи мне свое имя, - снова проинструктировал он, будучи твердым, но не суровым. – В противном случае тебе придется обойтись Джоном, потому что я не буду звать тебя по номеру. Джон. Голоса затихают, когда Солдат позволяет имени прокрутиться вокруг его головы. Это было… правильно? Нет. Неправильно. Близко. Что-то, похороненное глубоко внутри, помнило имя, принадлежащее тому, кем он мог быть, возможно, в другой жизни. Другое имя. Такое же старое, так же начинающееся на букву Д… Джеймс…возможно, Джеймс. Страх снова поднялся в его горле. Он не мог этого знать. Никто не мог. Ему не разрешали вспоминать, а когда он это делал, они причиняли ему боль. Никто не мог знать. Он не был Джеймсом. Он был Солдатом. Активом. Он был… - Хорошо. Стив моргнул, потрясенный мягкостью голоса за дверью. Он был глубоким; хриплым и слабым от того, что им перестали пользоваться. Единственное слово едва достигло его ушей, но оно было таким приятным… это не было голосом человека, который убил десятки невинных людей. Но это было так. Стив должен был напомнить себе об этом.