Total Institution

- Ладно, пусть будет Джон, - сказал Стив, несмотря на неловкость, которая все еще ощущалась, когда это имя слетало у него с языка. Это было неправильно. Но все же лучше, чем номер. И пока Стив стоял за дверью, у него сильно засосало под ложечкой от сдержанного любопытства. Теперь он услышал его голос, даже если это был один-единственный звук, но у него все еще не было четкого представления о том, как он выглядел. Его особый подопечный. Человек, находящийся у него под защитой. Человек, от которого он защищал всех остальных. Медленно перемещаясь, Стив присел на корточки до уровня открытой щели для еды. Он мог видеть только узкую полоску внутри тесной камеры. Он мог почувствовать запах спертого воздуха, кислый дух жары и пота. Боже, эта комната была духовкой? Стив был вынужден практически сощуриться от обжигающего флуоресцентного света. Он неуверенно вздохнул, внимательно подбирая слова. Неизменно внимательно. - Я буду надзирать за тобой в течение некоторого времени, - беспристрастно сказал он, постоянно соблюдая четкую грань между добротой и непрофессионализмом. – И я бы предпочел, чтобы мы решили вопрос с обращением друг к другу, как это делают нормальные люди. Внутри камеры заключенный – Джон? - Джеймс? уловил мимолетное движение рядом со щелью. Его охранник хотел его увидеть. Он не был уверен, как к этому относиться. С одной стороны, он, если мог, избегал контакта с охранниками. Но с другой стороны, ему давали прямые указания, и когда он их игнорировал, все становилось гораздо неприятней, чем уже было и без этого. Было время, когда солдат думал, что они не могли сотворить с ним ничего более того, что уже сделали. Как оказалось, он горько ошибался. Когда-то он не думал, что повышение температуры или яркости света в камере будут на него влиять, но после столь длительного пребывания в этой изолированной замкнутой экосистеме, любое изменение наносило его телу большой урон. Из-за жары невозможно было отойти от койки, где он лежал, утопая в собственном поту, захлебываясь и задыхаясь. Свет вызывал ощущение ползающих насекомых у него на коже и делал эти голоса громче и сильнее. Однажды на внешнюю сторону двери установили какое-то электронное устройство, которое издавало громкий звук; высокий и постоянный, в течение нескольких недель, пока он больше этого не выдержал, лежа на полу своей камеры, закрывая уши и крича, чтобы его заглушить. Это были мелочи, которые к настоящему времени его сломали. Они могут наказать его слезоточивым газом, применить физическое насилие или сексуальное, если они того пожелают, и он не вздрогнет. Его обработчики делали еще хуже. Но если он не повинуется, и они увеличат яркость света или температуру или вернут ужасное звуковое устройство… Солдат содрогнулся. Это были те пытки, вынести которых он не мог. Поэтому он подчинился и осторожно спустился вниз, к щели. Голубой. В бесцветном, выбеленном мире Солдата глаза Стива были шокирующим всплеском холодного, чистого, голубого цвета. Он на секунду отодвинулся, этот цвет резко ударил по его измученным глазам. За толстой дверью, которая изолировала Солдата от остального мира, Стив впервые мельком по-настоящему увидел своего заключенного. Тот отодвинулся от двери, так что Стив мог видеть большую часть его лица, и тюремный охранник почувствовал, как у него перехватило дыхание. Какую бы картину Стив ни нарисовал в своей голове из файла и из зернистых записей с камер наблюдения… она не походила на человека перед ним. Его темно-каштановые волосы были длинными, неопрятными и никогда по-настоящему не очищались с тех пор, как его водные процедуры ограничились тем, что он мог делать в раковине собственной камеры. Его сильную, ровную челюсть покрывала грубая, неряшливая щетина, а черты его лица были резкими и точеными. Но внимание Стива привлекли именно его глаза. Они были запавшими и окруженными морщинами; сломленными годами изоляции и злоупотреблений. Взгляд этих глаз выглядел разбитым… Но они были самого красивого голубого цвета, который когда-либо видел Стив. Они не были васильково-голубыми, как его собственные. Они были более серыми, как отполированная сталь, и Стив почувствовал в своей груди внезапный трепет сомнения. Это действительно был массовый убийца? Он моргнул, откидывая назад волосы, прежде чем его взгляд метнулся в другую сторону. Эта зона была изолирована от обзора, поэтому в этот момент приватности Стив слегка улыбнулся своему новому заключенному. - Рад знакомству, Джон. Он увидел, как запавшие глаза мужчины затрепетали. Неправильные слова. Его подопечный согласился на это имя единственным звуком, который он пробормотал, но было ясно, что оно его не устраивает. Стив был рад, что это чувство было взаимным. Он не был похож на Джона. Облизнув губы, Стив снова попробовал: - Если хочешь, тебе не нужно держаться за Джона, - предложил Стив, обхватив руками слегка согнутые колени. Его спина начала немного болеть от того, что он наклонялся, чтобы смотреть сквозь щель. – Я всегда могу называть тебя как-нибудь по-другому. Солдат обдумывал предложение. По правилам у него вообще не должно быть имени. Гидра лишала его имени снова и снова. Он по крупицам собирал проблески воспоминаний только для того, чтобы стереть их болью – вот что делала с ними Гидра. Память являлась неповиновением. Неповиновение несло боль. Но прошло четыре года, и теперь он находился под контролем государства. В некотором плане, они были не добрее, чем Гидра, но, возможно, у них были разные протоколы по формам обращения. Имя Джон ощущалось неправильно. Ровно и бездушно. Оно вызывало такое же чувство, как надетая униформа, которая была слишком мала. Оно ограничивало его. Но другое имя… каким оно было? Оно ощущалось лучше, все еще плотно прилегая к его груди, но, казалось, оно везде сидело как надо. Если ничего другого не оставалось, он поделится сырыми, нечеткими воспоминаниями, чтобы повиноваться невысказанному приказу, и если он причинит ему за это боль, это не будет иметь значения. Стив казался уравновешенным и справедливым, но он был обработчиком, и ему нельзя было доверять. Но он также не мог не подчиняться, и приказ оставался приказом, независимо от того, насколько четко он звучал в разговоре. - Джеймс? Каким-то образом, это стало вопросом. Он не хотел, чтобы это так прозвучало, но что-то глубоко внутри Солдата жаждало подтверждения этой единственной вещи. Но это было подтверждением того, что его офицер не мог дать ему больше, чем он уже сделал. Тем не менее, мужчина кивнул, и его губы приподнялись в легкой улыбке… довольной, как подумалось Солдату. - Хорошо, - согласился Стив, чувствуя себя лучше, когда его заключенный выбрал свое собственное обращение. Система уже давала этому человеку титулы, ярлыки и клейма. Стиву не нужно было добавлять еще. - Тогда Джеймс. Губы Стива раздвинулись, чтобы снова заговорить, но он запнулся. Он нарывался. Каждый инстинкт Стива побуждал его проявлять доброту и справедливость, но доброта и справедливость там, где осужденные извлекали выгоду из тех аспектов, которые вы им позволяли… Будешь слишком добрым, будешь слишком справедливым – и прежде чем ты об этом узнаешь, ты уже распространяешь наркотики для банд, сидящих внутри. Ты поставляешь оружие в руки опасных людей и усиливаешь жестокость, которая и так уже проявляется в стенах тюрьмы строгого режима. Стив отчаянно хотел установить гуманные отношения с этим заключенным, но ему нужно было быть осторожным. Не важно, был ли у него приятный голос или красивые, измученные глаза, этот человек был опасен, и Стив должен был защитить себя, других заключенных и людей, с которыми он работал. Ему нужна была дистанция. - Вольно, Джеймс, - тихо сказал он, но нотки открытости и фамильярности исчезли. И Стив закрыл щель для еды, отгораживаясь от изображения красивого, измученного человека по другую сторону камеры. *** После первых двух слов, которые сказал ему осужденный, Джеймс больше не разговаривал. Стив время от времени что-то ему комментировал, но он никогда не отвечал. Некоторые офицеры рассматривали это как неподчинение, оправдывающее наказание, но не Стив. Каждый имел право на свое молчание, и он предполагал, что Джеймс либо поглощен собственными мыслями или книгой, либо просто не хочет с ним разговаривать. Это не было преступлением. После того, что с ним сделала эта тюрьма, у него не было причин благосклонно относиться к компании Стива. Стив не обижался на него за это. Но после того, как минула первая, затем вторая, а потом и третья неделя, Стиву стало любопытно. Он очень мало чего слышал из-за двери своего заключенного. Когда весь мир был ограничен крошечным белым прямоугольником, что вы должны были делать, чтобы занять себя? Чтобы сохранить себя в здравом уме? - Джеймс, - спокойно сказал Стив, отодвигая зазор для еды, благодаря чему его голос слышался лучше. – Что ты там делаешь? Его подопечный показал, что будет отвечать на прямые вопросы, и по этой причине Стив фактически избегал их. Он прекратил все свои высказывания в надежде на открытый разговор, чтобы Джеймс не чувствовал, что его загнали в угол ради ответа. Если они собирались поговорить друг с другом, Стив хотел, чтобы это был его выбор. Сейчас только единственный раз Стиву было любопытно получить ответ. За дверью камеры эти слова донеслись до ушей Солдата, и его сердце замерло в груди. Несмотря на удушающую жару в камере, его кожа внезапно покрылась холодным потом. - Я… - выдохнул он, и его голос был хриплым и низким. – … надлежаще веду себя… Боже, не наказывай меня. Стив на секунду моргнул, этот нерешительный ответ всколыхнул подозрение в его внутренностях. Но через мгновение он отмахнулся от этого чувства. У него было единственное мимолетное впечатление, а теперь четыре слова с Джеймсом, и Стив уже знал, что он не один из тех, кто произносит заикающимся голосом неубедительные заверения, если что-то замышляет. У него было для этого слишком много достоинства, и внезапное осознание рухнуло в глубины его нутра. Эта нерешительность была чистым страхом. Пять коротких слов, и Стив заставил заключенного его бояться. - Ох… - начал он, открывая прорезь до конца, и снова присел, сводя брови в чем-то вроде жеста извинения. – Нет… я не… обвиняю тебя. Мне было любопытно. Стив не намеревался его напугать. Он не хотел заставлять Джеймса чувствовать, словно над его головой висит наказание за что-то, что он, может быть, сделает, а может даже и не сделает. Но солдат нервничал. Прошлые охранники наказывали его и за меньшие деяния, чем бесшумное сидение на кровати. Легкие Солдата сжались, а затем расслабились с тихим вздохом облегчения. Его не будут наказывать. Пока. Он был уверен, что этот новый охранник проникнется наказаниями. Не считая того, что прямой вопрос все еще оставался в силе. - Ничего, - тихо и честно нараспев протянул Солдат. Он поупражнялся, настолько хорошо, насколько мог в крошечной комнатке и уже принял свою ежедневную «птичью ванную» в раковине. И теперь делать больше было нечего. - Какие у тебя там книги? – легко спросил Стив, прислонившись спиной к двери. Джеймс находился вне поля зрения и, вероятно, сидел на кровати, и Стив не видел необходимости продолжать вглядываться в комнату, даже если не мог смотреть в глаза человеку, с которым разговаривал. Тишина за дверью камеры была оглушительной. На мгновение Стив почувствовал беспокойное движение. Прямые вопросы требовали прямых ответов. Ему не хотелось применять к Джеймсу дисциплинарные взыскания. Если бы он мог этого избежать, он бы так и поступил, но Стиву так же нужно было удержать свою власть, если он не хотел поменяться ролями. Джеймс не мог быть тем, кто его контролировал. Стив только отодвинулся от двери, поворачиваясь, чтобы сделать ему беспристрастное, серьезное предупреждение, прежде чем смысл его молчания неожиданно ударил его, словно кирпич по затылку. У Джеймса не было никаких материалов для чтения. Были ли они у него когда-нибудь? За все время никто не дал этому человеку книгу? Христос, как он вообще оставался в здравом уме? Жизнь в крошечной белой коробке со временем достанет кого угодно, кого-то быстрее, чем других, и здесь поможет что-то, что отвлечет вас от мыслей о проходящих месяцах. Если бы они находились в тюремном секторе общего режима, это отвлечение могло достигаться посредством времени в библиотеке, мастерских и рабочих часов. Заключенные могли скоротать свои годы во дворе, в кафетерии или в азартных играх на сигареты с кучками круглой гальки. У тех, кто находился в одиночном заключении, было меньше вариантов, но книги всегда предоставлялись, и их перечень регулярно менялся, чтобы дать им что-то свежее, занять их умы. Это не давало им сорваться. Держало их в здравом уме. И Джеймсу ничего не дали. Невыдача книги может показаться не таким уж большим оскорблением, но когда эта книга была единственным отвлекающим фактором, она приобретала все значение в мире. Стив вздохнул, пытаясь сохранить ясную голову, пытаясь подавить негодование, угрожающее затопить его грудь. В крошечном, удушающем мире его подопечного, ему нужно было хоть что-то. Ради бога, журнал, меню, гребаный словарь – что угодно, чтобы хоть немного отвлечь его. Он был человеком, а не бездумной машиной. Он заслужил получить уход от действительности. - Джеймс, когда в последний раз они давали тебе что-нибудь почитать... – сказал Стив, но его голос все еще звучал решительно. Слишком спокойно. Опасно. И на мгновение Стив подумал, что тон его голоса заставил его заключенного замолчать, прежде чем в его голове снова сложилась картина происходящего. Джеймс отвечал на прямые вопросы, если только ответ не был отрицательным. Что ты читаешь? Тишина. Ничего. Когда в последний раз тебе давали что-нибудь почитать? Тишина. Никогда. Если Джеймс считал, что не сможет дать Стиву ответ, который его удовлетворит, он не отвечал. Подтекст этого заставил офицера содрогнуться. Раковина, унитаз, четыре стены и собственные мысли. Вот такую компанию предоставили Джеймсу. Четыре года без единой вещи, чтобы занять его мысли. Стив почувствовал, как его кровь с жаром прилила к лицу, а внизу живота спиралью скручивался гнев. Этот человек может и был убийцей, но он оставался человеком и это… это полное и тотальное лишение было почти сродни пыткам. Стив знал психологические последствия, и это знание заставляло его желудок сжиматься от несправедливости. Как они могли ожидать, что он вернется к жизни в подобных условиях? Щель для подноса с едой с хлопком закрылась, а в голове Стива стучало от гнева, пока он слепо бежал, несмотря на необходимость проводить процедуру блокировки всякий раз, когда дверь заключенного оставалась без охраны. Ему нужно было уйти. Немедленно. У него было кое-что очень серьезное, чтобы обсудить это со своим начальником.