***
— Ты выучил ту молитву, которую я просил? — пастор задавал вопрос с безразличным лицом, перелистывая страницы книги, которая лежала перед ним на столе, и переписывая отрывки из неё на какие-то листки. Он выглядел слегка уставшим, но старался не показывать этого — его спина была выпрямлена, голос спокоен, а взгляд внимательно перескакивал с одной строчки на другую, пока он не поднял голову на своего воспитанника, вопросительно поднимая бровь и уже открывая рот, чтобы повторить вопрос громче. Хенрик сидел на скамье в самом углу комнаты, прислонившись к стене, и смотрел отстранённым взглядом на небольшую покосившуюся стопку потрёпанных и мятых листков в его руках. Почувствовав на себе взгляд пастора, юноша выпрямился и произнёс: — Да, я постарался, но… Встав из-за стола, проповедник кинул укоряющий взгляд на воспитанника, чем заставил его замолчать. Подойдя ближе и наклонившись к лицу напуганного юноши, он приподнял его подбородок и, заглянув в глаза — в которых постоянно видел тьму, не соответствующую образу светлому, ангельскому — сказал твёрдо и уверенно: — Хенрик, мы же обсуждали, никаких «но», я слушаю, — мужчина ухмыльнулся, но позже резко отдёрнул руку, когда услышал шаги, направляющиеся к двери. Когда дверь со скрипом открылась, пастор уже стоял с вымученной улыбкой и смотрел на мужчину, который осторожно заглядывал в комнату. Он сразу заметил того, кого искал, и робко улыбнулся, поправив на переносице очки: — Пастор Санделин, — нарочито трепетно произнёс он, — я сегодня собирался приготовить пасту на ужин, может, вы с Хенриком составите мне компанию? — Конечно, Йоханнес, спасибо. Хенрик тоже будет рад, так ведь? — проповедник посмотрел на белокурого юношу, слегка сузив глаза, намекая, что выбора у него особо-то и нет. Увидев ответный кивок, он растянул губы в улыбке и мягко опустил руку на плечо Йоханнеса. — Мы придём, конечно, адрес я помню. Попрощавшись и закрыв за мужчиной дверь, Санделин снова опустился на стул. Часы противно тикали, отдаваясь каждым ударом в голове, поэтому терпение у пастора подходило к концу, и он прикрикнул на Хенрика. Последний, нервно теребя руками своё белое одеяние, зажмурился и начал читать молитву, периодически приоткрывая глаза и смотря на человека, которого он ненавидел больше всего в жизни, человека, который испортил всё. Запнувшись и тут же пытаясь нащупать в мыслях нужную строчку, он начал заикаться, перепутав половину слов. Такое происходило не так уж часто, но когда происходило, он начинал ненавидеть себя за то, что его речевой аппарат так жёстко его подводит, а расплачиваться приходится. И не самым приятным образом. Пастор расстроенно повёл головой и занёс руку, чтобы ударить ею по столу, но удержался. Поправив свою колоратку, он медленно подошёл к воспитаннику и присел рядом на лавку. Убрав светлую прядь с лица, оголив и ухо, он наклонился ближе и прошептал, нежно касаясь кончиками пальцев открытой шеи: — Хенрик, почему же ты никогда не можешь сделать то, что тебя просят? — он с неким трепетом разглядывал юношу, прочерчивая дорожку пальцами от шеи и до колена, скрытого под плотной белой тканью, и замечая нервозность и волнение. Конечно, ожидание чего-то плохого всегда изматывает, но Санделин вовсе не считал, что может причинить боль. С тех пор, как он заметил тогда ещё не своего воспитанника, он сразу обратил внимание на жуткую схожесть между ними, только вот Хенрику было пятнадцать, а ему почти в два раза больше. Выяснилось, что тот каким-то образом оказался на улице, ему было совершенно некуда идти, и, пусть жутко похожий мужчина уж точно не вызывал никакого доверия, выбора у него не было — он пошёл за ним в церковь и принял веру, пообещав пастору стать сыном, достойным его — хотя сейчас он был бы готов забрать эти слова назад, чтобы никогда не называть Санделина отцом — и воспитанником. Он вписался идеально, настолько прекрасно вжился в новую роль, что проповедник и не заметил, как стал считать его кем-то вроде ангела. Такого ангела, который простит все твои грехи перед ним, посчитает святой ту боль, что ты ему принесёшь, и в ответ прильнёт к тебе со слезящимися глазами. В какой-то момент черта была позади, ведь шаг сделан, а значит, пути назад нет, и остаётся лишь проявлять свою любовь — причинять боль, не осознавая этого. Так случилось и в тот вечер. На ужин Санделин был вынужден отправиться один, в то время как Хенрик задыхался, сидя в обшарпанной ванне, смывая запекшуюся кровь с щеки и разглядывая бесконечное множество синяков на теле. Он так и не смог понять, за что ему все эти унижения и боль.***
Хенрику было тяжело постоянно сидеть в тёмных помещениях внутри церкви, а выходить к остальным — привлекать внимание того, кого он видеть не хотел. Поэтому единственное, что оставалось делать юноше, когда хотелось уединения с собой и удавалось вырваться из-под опеки пастора — выходить на улицу, в надежде, что снаружи его искать никто не будет. Территория церкви была приятная — представляла собой некоторое подобие парка с невысокими елями и тремя огромными дубами, под одним из которых находилась лавочка, где Хенрик и предпочитал отдыхать. Выглядело это весьма атмосферно: романтичный парень с длинными, светлыми и кудрявыми волосами, лежащими на плечах, умиротворённым взглядом наблюдающий за природой вокруг, поглаживающий большим пальцем толстый кожаный переплёт книги, которую ему подсунул для изучения Отец. В такие моменты он начинал думать о том, что всё хорошо, что ему стоит лишь немного переждать, и он сможет вырваться в объятия именно своей жизни, которая заключается в спокойствии, постоянстве и служении Богу. Удивительно, но Хенрик был очень благодарен Санделину за то, что он привёл его сюда и открыл ему столько всего удивительного, эту чистую и невероятную истину, в которую получилось легко поверить. Осознавая, что у него есть место в этом мире, что в будущем он сможет доносить правду — Его правду — другим людям, он улыбался, так искренне и светло, как только мог улыбаться семнадцатилетний, переживший слишком много того, что могло его сломать. Всё пошло не по плану, когда он увидел приближающуюся фигуру пастора, одетого в чёрную сутану. Хенрику редко приходилось видеть Отца в обычной одежде, даже в квартире Санделина — последний закрывался в своей небольшой комнате и выходил из неё только поздно ночью, когда воспитанник уже спал. При виде его у юноши сразу пробегает по телу дрожь, а в голове возникают воспоминания о тяжёлых ударах, постоянных царапинах и не пропадающих синяках на спине. Санделин сел рядом с Хенриком и попытался заглянуть ему в лицо, щурясь от солнца и приподнимая уголки губ, — настроение у него было хорошее, что было редкостью, так что юноша ответил долгим взглядом и мимолётной улыбкой, которая очень нравилась его наставнику. — Как оно? — кивнул Санделин в сторону книги на коленях Хенрика, на что последний пожал плечами. — Как закончишь читать, обязательно обсуди со мной, что ты думаешь по поводу этого. Работа серьёзная, так что мы найдём, о чём поговорить. Ты что такой понурый? Голос его был удивительно тёплым и искренним, словно ты забираешься в тёплую ванну после утомительного дня. От таких ассоциаций Хенрику стало не по себе — он сразу увидел разводы крови на кафеле и расплывающиеся по воде алые капли — тошнота подступила к горлу, и он опёрся рукой о скамью, отводя взгляд и наклоняя голову вперёд. Он просидел несколько секунд, закрыв глаза, но прикосновение вечно холодных пальцев к его руке вывело из тревожного состояния. — Я… Я не знаю, всё в порядке, Отец Санделин, — заикаясь произнёс воспитанник, продолжая отводить взгляд, потому что больше всего на свете он хотел бы не видеть рядом с собой эту фигуру в чёрной одежде, от которой пахнет пылью и — еле заметно — лавандой, и уж точно не смотреть ему в глаза. — Ты, наверное, перегрелся. Не думаешь, что тебе стоит пойти домой? Я понимаю, что ты всегда проводишь время тут, но следующая служба будет только вечером, ладно, Хенрик? — Санделин встал и потрепал юношу по голове, запуская пальцы в волосы и еле-еле касаясь подушечками кожи головы. Он любит нежные касания, не так ли? Хенрик решил, что это действительно удачный случай, чтобы побыть в настоящем одиночестве, не беспокоясь, что в любой момент может нагрянуть пастор и нарушить тишину в душе. Оказавшись в квартире, он снял с себя одежду и лёг в кровать, надеясь хотя бы немного поспать без кошмаров, которые заставляли его кричать от отчаяния и страха каждую ночь, но вышло так, что он не только выспался, но и проспал вечернюю службу. Юноша тихо посапывал, укутанный в одеяло, с разбросанными по подушке волосами и подрагивающими ресницами, когда звук открывающегося замка входной двери разнёсся по квартире. Послышались шаги, от которых Хенрик сначала завозился, а после широко раскрыл глаза и сквозь темноту комнаты посмотрел на часы. «Мне конец», — единственная мысль промелькнула в его голове до того, как в комнату вошёл пастор, от которого сильно несло алкоголем. Одеяло было откинуто, а руки юноши оказались сцеплены над его головой. Учащённое дыхание Санделина горячило шею, пока вторая рука поглаживала очертания ребёр на теле Хенрика. — Надеюсь, ты не забыл помолиться перед сном?