***
Августовские ночи радуют своим теплом и лёгкими дуновениями ветерка, который треплет волосы юноши, закутанного в тёмный плащ. Он чуть ли не бежит, прижимая к себе небольшую кожаную сумку, его трясёт, но он продолжает идти всё дальше и дальше, вниз по улице, разбивая своими шагами ночную тишь. Хенрик не ел уже который день и чувствовал слабость, которая расползалась по телу с неумолимой скоростью — ноги отказывались идти быстрее, голова соображала всё хуже, а глаза слипались. Игнорируя банальные потребности в еде и сне, он шёл как можно дальше от того места, где всё произошло. Он был искалечен, изуродован — внутри — но снаружи казался всё таким же спокойным и умиротворённым как всегда. Мысли в голове метались от раздумий о суициде до размышлений о будущем, которое вдруг резко потеряло смысл. Внезапно юноша спотыкается и роняет свою сумку, откуда вылетают какие-то страницы, несколько книг и зарисовки. Он испуганно поднимает голову и взглядом натыкается на церковь, что стоит прямо перед ним. Среди ночи она величественно возвышается над улицей тёмной фигурой, откидывая тень на тротуар и заставляя трепетать от ужаса. В голову лезут не самые лучшие воспоминания, которые ещё слишком живы в голове. Два маленьких мальчика сидят на скамейке, рассматривая вид, что открывается им с высокого холма. Один из них — светловолосый, немного зажатый — вцепился в скамейку, словно боится с неё упасть, а второй — постарше, чуть крупнее и явно увереннее в себе — вытягивает шею вперёд, чтобы увидеть больше. Белокурый мальчик смотрит на второго с неким восхищением, чуть приоткрыв рот, и думает о том, что ему очень хочется именно сейчас дотронуться до руки его друга. Неуверенно отрывая руку от скамейки, он кладёт её на чужую, но тут же слышит недовольное шипение и отдёргивает руку в испуге. — Теперь понятно, почему ты в церковь не ходишь! — Юноша, у вас всё в порядке? — в тишине голос звучит очень громко, так, что Хенрик дёргается в испуге, но тут же перёводит взгляд на человека, который стоит рядом с ним, и в шоке моргает, отрицая то, что видит. А если быть точнее — кого.***
Потирая запястья, на которых красовались ещё не потемневшие красные отметины, Хенрик медленно шёл в церковь, держась от пастора на расстоянии нескольких метров. Сегодняшний день не задался, так как оставшиеся два часа сна его мучали кошмары, и каждые десять минут он поднимался в холодном поту, пока Санделин, так и не заснувший, сидел за дверью и читал очередную книгу, периодически прислушиваясь к звукам в комнате. Пастор ощущал себя виноватым — периодически оглядывался на своего воспитанника, надеясь увидеть хоть какие-то положительные перемены в его выражении лица, но оно было всё таким же смиренно-тоскливым, и выжатым: здесь сказывался вчерашний срыв. Каждую свою мысль о сегодняшней бессонной ночи он не забывал заправлять странными оправданиями: Хенрик недостаточно хорош, он этого заслуживает, он ещё ничего не понимает. Только вот Хенрик теперь всё понимал. И придя в церковь, он сразу же забился в привычный кабинет, который был покрыт мраком, не считая пары лампочек, от которых струился слабоватый жёлтый свет. Чуть позже начнёт светать, и комната наполнится холодным светом мрачного неба за окном. Забившись в самый угол, на всё ту же скамью, он прислонился спиной к стене, запрокинув голову и зажмурив глаза. В них появились первые слёзы, и юноша, переполненный эмоциями, ударил кулаком о стену, сначала слабо, а потом сильнее и сильнее, лишь бы не выдавать своей слабости — но ведь это и было слабостью. Кожа на костяшках незаметно для него самого начала облезать, но он не останавливался, усиливая удары, вымещая всю его — святую — злость, но в то же время понимая, насколько это всё безнадёжно. Он сполз на пол и уже забылся в гулких рыданиях, не вспоминая про стену и кровоточащие костяшки, лишь слабо постукивая рукой об пол, когда в кабинет ворвался Санделин. Опустившись на колени рядом со своим воспитанником, он обнял его за плечи и начал слегка раскачиваться, взглядом анализируя ситуацию и пытаясь понять, что вообще происходит. Отстранившись, он заботливо взял руку Хенрика и осмотрел её. Снова. Снова разбитые костяшки, которые обычно спрятаны под длинными рукавами. И снова отвратительно красно-белая ткань, от которой Санделину просто снесло голову — он прислонился губами к окровавленной руке, целуя пальцы и спускаясь к запястью, другой рукой за талию притягивая юношу ближе. Тот смотрел на пастора с усталостью и опустошённостью, ведь знал, что этому не будет конца. — Мы же это уже проходили, Хенрик, зачем, — прошептал пастор в перерывах между поцелуями, которые он оставлял то на скулах, то на губах белокурого юноши, запуская руку в его волосы, пальцами выводя круги на коже его головы. — У нас с тобой всё так хорошо, зачем ты плачешь? Хенрик продолжал сидеть без движения, беззвучно проговаривая молитву с едва открытым ртом, когда Санделин нежно сжал его горло и укусил за выступающую ключицу, отодвинув белую ткань и оставляя багровые пятнышки от зубов. Хенрик сдавленно простонал от боли и попытался вырваться, спровоцировав пастора на хлёсткий удар ладонью по щеке, а затем поцелуи холодных губ на покрасневшей коже. К счастью воспитанника, Санделин вспомнил, какой сейчас час, и что у него нет времени — надо было срочно работать. В последний раз посмотрев юноше в серые глаза, проведя губами дорожку от белоснежной щеки до уха и прикусив мочку, он отстранился, поправил колоратку и переделал хвост. От полыхающей злости — страсти — пастора не осталось и следа, только воспоминания, которые с глухим звуком бились внутри черепной коробки Хенрика. Его взгляд окончательно опустел, и он сидел, слегка сгорбившись и смотря куда-то в пол, неподвижно. Будто очнувшись от наваждения, он дёрнулся, посмотрев на пастора, который, будто ничего не произошло, снова перебирал какие-то бумаги, и тут же поднялся на ноги, собираясь выйти из кабинета. — Через несколько часов состоится свадьба, мне нужна твоя помощь, ты помнишь? — снова Санделин непоколебим, уверен и спокоен. Спокоен до дрожи, пробирающей юношу, когда он смотрит на его великолепную осанку или упрямый и пустой взгляд, чёрную одежду или руки, которые так часто делают ему больно. Хенрик кивнул и быстро покинул комнату, хлопая тяжёлой дверью и прислоняясь спиной к стене, выдыхая и тут же хватая ртом воздух, которого словно было всё меньше и меньше — и так каждый день. Устранив улики действий в кабинете, он быстрым шагом покинул церковь и направился на ту самую скамейку под дубом, где сидел вчера. Подавление эмоций давалось ему с трудом, но он старался как мог, несмотря на вечно кричащий голос о том, что он ничтожен, что он сам-то никому и не нужен, заслужил это всё, начиная с рассечённой в кровь спины и заканчивая широкими белыми шрамами, которые прячет такая же белая одежда. Невинный, чистый, идеальный, прекрасный, живой — из уст Санделина слышать такое невыразимо страшно, ведь знаешь, что он сотрёт в пыль, уничтожит, втопчет в грязь, испортит, обесчестит, убьёт все прекрасное, лишь бы самому получить хоть каплю наслаждения. А Хенрик — бедный белокурый юноша, над которым так жестоко поиздевалась судьба — вечный источник. — Извини, Хенрик, я не помешаю? — мужчина, одетый в потрёпанные штаны, майку и чёрный кожаный плащ, подошёл незаметно и присел рядом с юношей, по-дружески улыбнувшись и положив руку на плечо. — Здравствуйте, Йоханнес, нет, всё в порядке, как ваше здоровье? — воспитаннику пастора даже не пришлось выдавливать из себя улыбку, когда он увидел скорченное лицо Эккерстрёма и отмахивание. Это было постоянно, как привычка — Хенрик спрашивает, а мужчина постоянно отмахивается, потому что знает, что его здоровье вообще никакое. Да и улучшений не будет. — Ты и сам знаешь, — Йоханнес поправил круглые очки на носу и снял шляпу, ударяясь головой о ствол дерева и смотря в зелёную крону. — Лучше расскажи, почему у тебя на рукавах кровь. Хенрик в панике дёрнулся и посмотрел на Эккерстрёма боязливым взглядом, словно тот его за это мог убить, но затем начал молча раскачиваться. Только через десяток-другой секунд он открыл рот, но его тут же перебили: — Мы сегодня нашли рядом с церковью мёртвую кошку, какие-то хулиганы решили поглумиться над бедным животным, видимо, вот Хенрик и измазался, пока убирал бедное животное, а я и не заметил, — промолвил Санделин, который как обычно словно возник из ниоткуда, напугав обоих своим резким низковатым голосом. — Может, сходишь переоденешься? У меня есть запасная одежда в дальней комнате, на один день сойдёт. Хенрик не стал спорить и покорно поднялся и был готов идти, но Йоханнес схватил его за запястье и прищурился, когда заметил гримасу боли на лице юноши, после чего жестом призвал его наклониться к нему: — Я надеюсь, что это правда, — ослабляя хватку, он продолжил. — Не стоит прятаться, сам же знаешь. Светлые кудри юноши слетели с плеч, когда он кивнул, после чего Санделин и Хенрик удалились обратно в церковь — стоило начинать готовиться к предстоящей церемонии. Йоханнес же в раздумиях остался сидеть на скамейке, нервно вздыхая и рассматривая летающих вокруг птиц. Он не смог не заметить красных отметин на коже, синевато-жёлтых пятен на запястьях и ужаса в глазах воспитанника при взгляде на пастора.